RE:WIND |
|
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Время и место:
30 ноября 2023 года. Визенгамот, коридор возле зала суда.Действующие лица:
Люциус Малфой, Джинни ПоттерСобытия:История идет по спирали. Они снова там же, где были почти двадцать назад, только роли поменялись. Теперь здесь забыли о жалости, которой давным-давно здесь был пропитан каждый сантиметр. Но она не собирается сдаваться и молчать, потому что, в отличие от других, знает, где правда, а где ложь. Чем может закончиться такой разговор?
Это было странным, страшным, почти забытым ощущением - снова смотреть в его удаляющуюся спину и знать, что он снова будет так далеко от нее. Там, где она снова рискует его потерять. Там, где он будет просыпаться в кошмарах, а ее не будет рядом, чтобы обнять его и забрать все страхи. Там, где он снова будет совсем один.
А она останется здесь. Там, где не будет его.
Ты же обещал больше никогда меня не бросать, обещал, ты помнишь?
Тяжелые двери затворяются за его спиной и громкий звук отвлекает ее от ее мыслей. Она тяжело выдыхает, сжимая ладонь сына, который пришел на заседание вместе с ней, отказавшись отпускать беременную мать одну на это "сборище лжецов".
Его увели.
Вот и все. Все ли?
Нет, не для нее. Это только начало. И если Люциус Малфой думает, что все будет так просто, он жестоко ошибается. Да, она лучше других знает насколько не идеален ее муж, но уж не таким как Малфой судить его. И он мог обмануть всю магическую Британию, но не ее, знавшую Золотого мальчика, казалось, лучше, чем себя саму. Она знала о не самых приглядных поступках Гарри, он ей рассказал, не сразу, но рассказал. И поэтому одна из немногих в этом зале понимала, какой ложью наполнено это сфабрикованное обвинение.
Она поднялась с места, двигаясь к выходу, то и дело ловя на себе взгляды, отражавшие самые разные спектры эмоций, от ненависти до сочувствия. Но ей было наплевать, и она просто шла мимо, с высоко поднятой головой.
Она могла броситься в истерику, могла расплакаться или начать кричать на несправедливость присяжных, никто бы не осудил ее, особенно учитывая ее положение, но она не собиралась доставлять всем этим людям такого удовольствия. Она хотела, чтобы если бы ее муж, мог видеть ее, он бы гордился ей. И ее выдержкой. И он бы гордился, она знала..
Они остановились у выхода и обняла сына, шепнув ему, что ей нужно отойти и кое с кем поговорить, пока он будет общаться с кем-то из своих коллег. Обернувшись у массивных дверей и бросив взгляд на Джеймса, она вдруг поймала себя на странной мысли о том, что все это когда-то уже было... так сильно он был похож себя на отца почти двадцать лет назад, так сильно эта сцена у выхода напоминала то, как тогда она обняла Гарри выигравшего процесс по амнистии Люциуса Малфоя. Она наконец с трудом оторвала взгляд от сына и вышла из зала суда.
Дежавю.
Он стоял на том же самом месте, что и тогда. И по-прежнему выглядел плохо, несмотря на внешне презентабельный образ. Он думает, что теперь они поменялись ролями? Что теперь он на вершине, а они те, кому в пору сломаться от безвыходности положения? Не дождется.
Она подходит к нему смелым шагом, на лице все та же жалость. Ей жаль его, жаль, что он так и не смог смириться с надуманным им же самим унижением, которые они нанесли ему. А ведь он использовал свой второй, только совсем не так как следовало бы.
Только теперь к ее жалости было примешано презрение. Она не ненавидела его даже тогда, когда он подсунул ей, одиннадцатилетней крестраж, который мог стоить ей жизни, но, те, кто покушаются на ее мужа и ее семью в целом, перешагивают всякие границы. За которыми у нее уже почти не остается присущего ей всепрощения.
- Так и не смогли простить нам помощи, верно? - процедила она, подойдя к Малфою, - А ведь это не мы вас унижали, вы сами сделали это с собой и со своей жизнью. Я думала Вы усвоили преподанный вам собственными ошибками урок. Но вы снова наступаете на те же грабли. Думаете в этот раз все будет по-другому? Увы. Второй шанс Вы использовали не по назначению, и если вы думаете, что все снова сойдет вам с рук, вы жестоко ошибаетесь, - Джинни вскинула на собеседника полный холода взгляд.
You walked all over me,
You never thought I'd be
The one who's laughing now,
Now that you're going down! ©
Если бы ему предложили перемотать жизнь назад и избежать на этот раз тюрьмы, он, наверное, даже отказался бы. Нет, вовсе не потому, что эти три с половиной месяца дались ему легко и никак не отразились на его здоровье и жизни вообще - напротив; но только лишь ради того, чтобы сегодня, сейчас впервые в жизни почувствовать эйфорию честного законного освобождения. Без побегов, без чужих унизительных ходатайств. Чтобы вот так вот стоять посреди зала судебного заседания - не в полуобмороке неверия, а с гордо поднятой головой, тем самым подчеркивая свою уверенность в собственной невиновности и правоте; чтобы выслушать свой оправдательный приговор с торжествующей улыбкой на изможденном лице - и с той же улыбкой проводить взглядом арестованного врага. Да, возможно, улыбка смотрелась жутковато из-за двух выбитых зубов, но на этот раз Люциус не мучился осознанием того, как выглядит со стороны. Вот что со мной сделали, - говорил весь его вид. - Но они все равно не сломали меня и теперь получили по заслугам, потому что в этой стране есть закон.
В общем, вся эта игра на публику была вполне искренней. Он вовсе не заставлял себя насильно улыбаться и не заставлял себя истинно королевским жестом протягивать служителю Визенгамота закованные руки с натертыми запястьями, чтобы он снял с них цепи; в ситуации злорадного триумфа такое поведение было для него естественным. Так же естественно он подошел к Дафне, так же искренне обнял ее, взаимно поздравив с победой. О да, монстр был закован в цепи, обруган, обхаян и забыт; теперь он был осужден до смерти пребывать, возможно, в той же камере, в которой еще день назад сегодняшний триумфатор дрожал от холода приближающейся зимы, а его попранный прежде враг выходил из зала судебного заседания, со сдержанной радостью встречая уважительные взгляды и даже чьи-то робкие поздравительные замечания. Он позволял им быть робкими, он прощал им это. Они еще не могли быстро привыкнуть к такой резкой смене знаков уравнения, все в их куриных мозгах было перевернуто с ног на голову - и они должны были еще научиться служить ему, все они. И Шеклболт, и Уизли, и Поттеры - все они будут у него в кулаке, маленькие, жалкие, как мокрицы, которых он при желании сможет раздавить одним только пальцем и объяснить это благородными целями. Краем глаза он видел, как вся эта дрянная мелочь, копошащаяся у него практически на ладони, мечет в его сторону молнии; и ему хотелось смеяться. Он добился того, чего хотел всегда, а они потеряли все, что они у него отняли, и истерический злобный восторг от осознания своей силы и их яростного бессилия давал ему возможность не сутулиться и не хромать почти без видимых усилий.
Должно быть, не будь он загнан в рамки своего прекрасного образа пострадавшего за правду раскаявшегося грешника, он бы даже не погнушался подойти к семье Поттеров, лишившейся кормильца, и бросить что-нибудь едкое и мерзкое в лицо отчаявшейся беременной женщине - так ему хотелось поставить их всех на место. "Надеюсь, вы уже успели выбрать имя для ребенка, миссис Поттер? А то ведь посоветоваться с мужем у вас теперь возможности не будет, вот незадача", - почти сформировалась в его голове идея маленького удара под дых. Но произнеси он эти слова, их бы обязательно кто-нибудь услышал - и его положительность стала бы несколько натянутой, не так ли? Именно поэтому Люциус, сделав усилие, прошел мимо Джеймса и Джинни, удостоив их лишь нарочито жалостливым и серьезным взглядом.
Дафна принесла ему зимнюю мантию; теперь мех приятно грел тело через тонкую ткань тюремной одежды, которую Малфой даже не потрудился сменить. Ему нечего было стыдиться. И то, что короткие теперь волосы не скрывали три номерных татуировки на шее, и то, что ему приходилось опираться на трость при ходьбе, и то, что выглядел он в целом хуже некуда, только поддерживало образ Гарри Поттера как бесчеловечного тирана - и распаляло воображение журналистов. Человек по имени Люциус Малфой стал для них сочным образом-символом перемен, и он, разумеется, собирался не по-тихому покинуть Визенгамот, а намеревался дождаться шквала вопросов и интервью, на которые он ответил бы, естественно, с должным безразличием и торопливостью. Однако когда он вышел в коридор, первым человеком, который подошел к нему, стал вовсе не сплетник из "Пророка" - а миссис Поттер, которую он так милосердно оставил в покое, избавив от своего несимпатичного общества.
Она говорила ерунду, которую он вполне ожидал услышать из уст недалекой брюхатой бабенки (слов вежливее о ней он найти не смог), только что потерявшей всякое сочувствие окружающих. Это было дежавю со сменой ролей: он так ясно видел все взгляды бросаемые в их сторону и читал в них, как в открытой книге, презрение к ней и уважение к себе. Эта женщина и впрямь вызывала жалость: все ее обвинения были настолько глупыми и необоснованными, что Малфою даже почти не пришлось изображать на лице грустную улыбку понимания. О нет, он почти простил им помощь и почти простил им их пресловутый "второй шанс". Он не простил лишь то, что Гарри первый же отказался в него верить, когда запахло жареным.
- Не следует так волноваться, миссис Поттер, в вашем положении это не полезно, - снисходительно проговорил Малфой с прекрасно сыгранной заботливостью в голосе. - Неужто вы думаете, что я мстил бы за такой благородный поступок, который мистер Поттер совершил двадцать лет назад для меня? Он, несомненно, был героем в прошлом, и я искренне благодарен ему до сих пор. Но закон, к сожалению, не вознаграждает героев, а лишь карает преступников. Мистер Поттер был преступником, и вы прекрасно знаете, что я не оклеветал его в своих показаниях. Не так ли?
Ей было наплевать. На то кем считают ее мужа, на то, как смотрят на нее и ее семью, на то, как она выглядит сейчас. Они могли сколько угодно обвинять Золотого мальчика во всех смертных грехах, но они его не знали. Не знали ни капли правды из того, каким он был на самом деле.
И самое глупое - они не представляли, что снова шаг за шагом повторяют ошибки прошлого, совершают их заново, не задумываясь, к чему все это в итоге приведет. Чего они добьются воспевая человека, который снова приведет их к войне, когда уже некому будет ее остановить. Но пока все, что было якобы доказано Люциусом Малфоем казалось им столь очевидным, что они даже не задумывались о том, что на самом деле происходило сейчас.
Нет, Джинни была вполне разумных человеком, чтобы понимать, что ее муж не был абсолютно невиновным, что он перегнул палку и совершенно не всегда поступала правильно, но правда была в том, что и эти факты в течение прошедшего процесса были искажены настолько, что перестали являться фактами как таковыми. И не смотрят это, все проглотили наживку, даже не сомневаясь. И бывший герой превратился во врага буквально за несколько мгновений. Для всех. Но не для нее. И дело было не только в том, что она знала всю правду, но и в том, что для нее он никогда не являлся ни знаменем, ни героем, ни избранным. Для нее он был прежде всего человеком. Мальчиком, в которого она влюбилась с первого взгляда. Мальчиком, чья отчаянная смелость, альтруизм и желание защитить всех на свете восхищали ее. Мальчиком, чьи ночные кошмары она была готова отгонять целую вечность, лишь бы он забыл, как невыносимо сложно ему далось навязанное предназначение и победа, подаренная им всем остальным.
И все эти люди, сейчас осуждающие его, казались ей мелкими, незначимыми, почти смешными. Если их всех сейчас заставить сделать то, что делал он все свои детские годы, вынести столько боли и перемен, стольким пожертвовать и столько потерять, кто из них смог бы это сделать, кто из них остался бы человеком без упрека? Никто. И именно поэтому, люди, никогда не знавшие каково это пройти через все то, через что прошел когда-то он, не могли его судить. Не мог его судить и насквозь фальшивый Люциус Малфой, слишком плохо усвоивший ошибки прошлого.
- Я знаю куда больше, чем вам кажется, - процедила она, - правда до сих пор не знала, что вы настолько чтите закон, что готовы ради его исполнения даже бросить тень на свою семью. Но такое рвение очень похвально, вспомните об этом когда ваш внук напомнит вам о том, в кого он влюблен. Ох уж эти дети, верно? Они так быстро растут , - она улыбнулась почти ласково. Она в отличие от всех остальных была не против отношений дочери и Скорпиуса, пока тот не давал повода усомниться в нем и его намерениях. Нет, она вполне разделяла страхи всех прочих и тоже считала, что куда более благоразумным и безопасным было бы держаться подальше от парня с фамилией Малфой, особенно учитывая то, что сейчас происходило в Магической Британии, будто страшное дежавю прошлых лет. Но она могла понять дочь, потому что сама знала, как это, любить кого-то наперекор всему. Как это не бояться идти за единственным человеком в огонь и в воду. Как это быть готовой на все и думать, что лучше быть вместе в опасности, чем создавать иллюзию защищенности в дали друг от друга. Она была на месте той, которую оставляли одну, пытаясь уберечь, но это не защищало ее ни минуты. Поэтому она знала, что только они смогут лучше всего защитить друг друга. И может это было неправильной точкой зрения для матери троих детей, но для той девочки, что без раздумья бросилась босиком, в темноту, сквозь кольцо огня, вслед за мальчишкой, отправившимся на встречу Пожирателям, это было единственной правдой.
И хотя, конечно, она хотела бы, чтобы все, что происходило между взрослыми не касалось их детей, Джинни прекрасно понимала, что так не бывает и все, что произошло сегодня коснется и Джеймса, и Ала и Лили, и всех их близких, включая Скорпиуса Малфоя, как бы его дед не хотел это отрицать.
- Настолько быстро, что уже начинают принимать самостоятельные решения, и очень часто не в нашу пользу. Еще немного они вырастут настолько, чтобы начать свою самостоятельную жизнь. И иногда совсем не на той стороне, где нам хотелось бы, правда? Разве это не разбивает вам сердце? - голос почти медовый, а в глазах понимание и светлая грусть родителя, вдруг понявшего, что его ребенок уже совсем взрослый.
Она не хотела этого говорить, но знала, что именно этим попадала в цель. У Скорпиуса были все шансы оказаться совсем не там, где было предписано его семьей. И тут даже она могла понять Люциуса Малфоя, дело не в том стал бы он Пожирателем или отказался бы от метки, но во время войны едва ли кому-то стоило оказываться рядом с кем-то по фамилии Поттер. И если все повторится и Скорпиус вдруг выберет совсем не ту сторону, что хотел бы для него дед, Люциус первый пожалеет о том, что именно он сделал так, чтобы Золотой мальчик оказался как можно дальше от возможности снова сделать все, чтобы остановить это.
The winner takes it all; the loser has to fall.
It's simple and it's plain - why do you complain? ©
Трижды в жизни я отправлялся в тюрьму, и лишь дважды моей жене было позволено меня увидеть перед этим на суде. Я прекрасно помнил ее лицо, когда последний раз доводилось на нее взглянуть: сжатые донельзя губы, сведенные - видно - до боли челюсти, немигающие, как будто равнодушные ко всему глаза, за холодным гневным блеском которых крылось невыносимое для меня отчаяние... Она умела защищать свои чувства, и я каждый раз гордился ею; не зная точно, что она делает без меня, я мог быть абсолютно уверен в том, что она не пойдет униженно и злобно поносить моих врагов, а пройдет мимо них с прямой спиной и гордо поднятой головой, как будто их и нет на свете. Что ж, миссис Поттер до такого достоинства точно было далеко; и она не замедлила излить на меня свою едкую, но безобидную желчь озлобленной простолюдинки.
Надо признать, общение ее дочери с моим внуком пошло Поттерам на пользу. О нет, Скорпиус, к сожалению, не придал никому из них ни ума, ни гордости, ни такта; однако осведомлена Джинни о скелетах в наших семейных шкафах была теперь, кажется, превосходно. Или Лили успела донести, или Артур, святая простота, растрепал, или же просто я сам разучился толком скрывать свои больные точки - как бы то ни было, била миссис Поттер точно в цель, совершенно не стесняясь того, что выливает на меня ушат грязи, когда я сам, кажется, благосклонно оставил ее в покое. Уж ей ли было не знать, как я могу ответить; уж ей ли было не знать, что я могу сделать с ней, если ее слова перестанут меня забавлять. Невзирая на то, что сейчас Джинни и впрямь пыталась укусить меня посильнее и сразу начала разговор с тихих и как будто бы задумчивых угроз о самом-самом насущном, это было действительно забавно, а не больно. Огромная беременная толстуха безуспешно пыталась что-то мне доказать, когда ее дело уже было проиграно, когда я уже снова мог смотреть на нее с жалостью и презрением, когда мы снова поменялись местами. Сердце у меня ёкнуло лишь однажды - а потом заглохло, защищенное непроницаемой и стойкой стеной радости победы. Она могла говорить что угодно, а внук мой не был дураком. Лили достаточно было лишь раз ошибиться, лишь раз сказать нечто отрицательное в мой адрес из-за произошедшего - и он бы не стал ее больше слушать, поскольку семью он уважал; Лили достаточно было перестать быть веселой хохотушкой, непривычной и экзотичной для него - и он увидел бы ее невежество и скуку; Лили недолго оставалось купаться в лучах своей неземной любви, и она могла уже, как и ее мать, начинать ловить последние взгляды. Нет, я не боялся потерять Скорпиуса, потому что победители уже ничего не теряют и не проигрывают. И нет, победители не воруют. Они только возвращают принадлежащее им по праву.
Место Скорпиуса было рядом со мной. Если Джинни думала, что своими действиями я подвергаю смертельной опасности весь магический мир, это наверняка было правдой, с той лишь оговоркой, что ее муж своими - точно не мог его спасти. Лично мне было все равно, что действия человека, верность которому я доказал, могли сокрушить все семьи вроде семьи Поттеров, Уизли, Лонгботтомов, Скамандеров и иже с ними; главным для меня оставалось то, что я сам сумел в последний момент вытащить себя со своей лошадью за напудренную косу из болота - и остаться на вершине мира. Если Скорпиус собирался броситься за своей псевдолюбовью обратно, мистер Поттер, утопающий почище других, вряд ли решил бы его спасать. Давно прошли времена, когда он мог, услышав крики моего сына о помощи, кинуться обратно сквозь смертельное пламя, чтобы, возможно, ценой своей жизни попытаться спасти его шкуру; он ожесточился и очерствел - свои шкуры нам теперь было суждено спасать самим, и тащить Скорпиуса из болота предстояло мне, и только мне. Поэтому лучше было бы, если бы мистер Поттер просто сошел с подмостков и не мешался у меня под ногами.
Впрочем, сейчас говорить это вслух в присутствии людей, оценивших мои высоконравственные качества ценителя закона и человеческой морали, точно не следовало, не так ли?
- Не имею честь знать, о чем идет речь, миссис Поттер, - масляно промурлыкал Люциус, потупив взор и плавным рассеянным движением поглаживая старый белый шрам на костяшках правой руки. - Возможно, все это есть некая рефлексия о вашем собственном втором сыне, Альбусе, кажется, свернувшем, к сожалению, на кривую дорожку темной магии? Если это так, то мои соболезнования. Я действительно чту закон, и в следующий раз уже некому будет замять столь... прискорбную историю.
Take a look at where we are
Somehow we have found the point of no return
There’s no time to wait it out
We’ve gotta cross this bridge, or we will watch it burn
Наверное, этим двоим стоило бы остановиться. Всего лишь на секунду. Сделать несколько шагов назад и вдруг увидеть себя со стороны. Увидеть, как двое абсолютно противоположных по своим убеждениям, принципам и качествам людей, вдруг стали столь похожи. Похожи в своей любви к детям, которые так отчаянно быстро взрослели на их глазах, что иногда становилось странно понимать, что у них уже своя во многом самостоятельная жизнь.
Но это казалось невозможным, увидеть что-то общее с этим человеком. Человеком, который так и не смог простить ни жалости, ни благотворительности от тех, кого он считал вечными идеалистами. Детьми, разрушившими слишком много привычных устоев и традиций прошлого одной лишь верой в то, что "чистота" она не в крови.
Ему не за что было их любить, подобно, как и всем тем, кто был тогда по другую сторону баррикад и в результате оказался за бортом "нового мира", к которому они пришли почти двадцать лет назад.
Но она ведь и не просила, ни любви, ни признания, ни ненависти. Ничего. Только оставить их в покое.
Не требовать больше ни подвигов, ни жертв. Не терзать воспоминаниями. Просто перестать называть мальчика Золотым, вспомнив, что он обычный мальчик, на чью долю выпало слишком много. Просто вспомнить, что он не атлант на чьих плечах должен держаться весь груз ответственности. Он не виноват в том, что ему пришлось пройти через все это и победить. В том, что это далось ему так сложно, что это не могло не оставить след на его характере, привычках, на нем самом.
Так в чем его упрекали? В том, что сейчас он переходил границы? Где они были, когда Гермиону пытали в доме Малфоев? Где были тогда эти границы?
Да, Гарри и впрямь сделал то, что не должен был, он сорвался, и даже он теперь это понимал и готов был нести за это ответственность. В отличие от тех, у кого он, быть может, частично позаимствовал методы, он был честным человеком. Тем, кто не отказывался от своих действий и был готов за них отвечать. И он бы ответил. По справедливости и закону. Но суть была в том, что он был осужден не за то, что он сделал. Она была среди того небольшого числа людей, кто знал о том, что же на самом деле случилось, Джинни видела тонкую грань между правдой и сфабрикованной ложью.
И именно поэтому ее бесила мрачная самоуверенность Люциуса Малфоя, он был слишком уверен в своей безнаказанности, в том, что ему все и всегда будет сходить с рук. Он не использовал свой второй шанс, он думал, что может продолжать лгать, манипулировать людьми и снова вести их к войне.
Он что, правда не понимал? Думал в этот раз будет по-другому и он сможет защитить Скорпиуса, хотя в прошлый раз едва ли смог защитить Драко? Где бы был его сын, если бы не Гарри?
Чего он хотел теперь? Неужели нереализованность прошлых надежд все еще толкает его к жажде власти. Ему почти 70. Ее отец давно наслаждался обществом внуков и был счастлив в семейном кругу. Какая власть…Она смотрела на него и ей хотелось лишь, покачав головой, сказать «угомонитесь, Люциус».
Просто оставьте все, как есть.
Не надо большего. Только остановиться. Пока не стало поздно, если уже не..
Разве она так много требовала?
Только дать возможность жить в мире, где можно не бояться за близких, где можно перестать по инерции сжимать палочку в ладони при одном лишь резком звуке, где можно растить детей и не думать о том, что когда-то они так же как их родители когда-то встанут в ряд на поле боя. Она просто хотела мира. Обычного такого, где подростки влюбляются, а не учатся Темной магии.
Конечно, она знала о летнем инциденте. Конечно, была обеспокоена произошедшим. Но она волновалась за то, что сыну приходится в жизни сталкиваться с ситуациями, где ему приходится поднимать палочку на сверстников и произносить такие заклинания, а вовсе не за то, что он вдруг пойдет по кривой дорожке. Ал умный мальчик, и он никогда не окажется в ряду тех, кто скрывает свои лица под маской. Она надеялась, что не окажется там и Скорпиус, и вовсе не потому, что хотела оказаться правой в своих словах, брошенных Люциусу.
- Если говорить о рефлексии, то вам стоило бы ей заняться. Потому что, вам кажется, не хватало бы поразмыслить о том, что это вы делаете все, чтобы детям снова пришлось наставлять друг на друга палочки. И учить Темную Магию, чтобы уметь защитить себя и своих близких. Я бы поняла ваше безразличие, если бы вы были одиноки, но это не так. Правда, с вашим усердием, похоже, что скоро, вы все-таки добьетесь своего. И знаете, если ваш внук однажды появится на пороге нашего дома, я с удовольствием приму его, как родного. Потому что он не виноват, что вы даже не попытались найти иной путь, нежели тот, по которому вы снова пытаетесь идти и вести его за собой.
Was hält dich zurück? Dies ist der Augenblick! Greif nach der Macht, tu es aus Notwehr! ©
Всегда было поразительно наблюдать, как люди, долгое время занимавшие если не первые, то не последние посты на иерархической лестнице нравственной власти, постепенно уверовали в собственную правоту как константу и в свой личный суд как последнюю инстанцию вышнего проклятия или благодати. Было истинно поразительно видеть, как они, в своих маленьких, столь же человеческих, как у других, мозгах исследуют грандиозные структуры добра и зла и с поистине демиургским комплексом применяют свои теории на окружающих, будто все они - белые подопытные мыши; как они, думая, что смотрят на весь мир с самой верхней точки небосклона, чертят себе карты чужих замыслов и мотиваций, не зная, на самом деле, ничего. Однако, к сожалению, никому из них не дано было осознать тщету своих усилий. В то время как величайшей мудростью является как раз осознание собственной ничтожности и беспомощности, они по-прежнему судили направо и налево и, даже теряя формальную власть, оставляли за собой это высокое хирургическое право проникать своим скальпелем в каждую точку трехмерного пространства вселенной и препарировать каждую душу, как труп, а то и пытаться "воскресить" ее путем пластической операции.
Однако, Джинни, не все пространства этого мира трехмерны. И, упустив из виду четвертое измерение, ты рискуешь неправильно истолковать весь ход бытия - и всю сущность чужого сознания. Но ты упорно делишь этот мир на черное и белое - и не видишь, что помимо заметных тебе жажды власти и наживы, жажды мести и справедливости, среди широкого веера моих мотиваций есть еще и самозащита, от Темного Лорда, от других Пожирателей, от тебя и твоего мужа.
А лучшая защита, как меня всегда учил мой отец, - это нападение.
Своей односторонней бессмысленностью этот разговор начинал уже порядком надоедать мне. Я, не имея возможности отшить Джинни Поттер как следует, чтобы не показать себя с худшей стороны, вынужден был угрожать ей и оскорблять ее лишь тонкими намеками, в то время как она не жалела слов. Ей, видимо, много еще чего хотелось сказать - причем явно не только мне, а всем злыдням мира сего, и Темному Лорду в частности, и поэтому создавалось впечатление, что все наши грехи слились для нее в одно целое и являлись на данный момент общим предметом ее развернутого пасквиля. На самом деле, формула "лучше пусть ненавидят, чем не замечают" всегда грела мне душу в таких случаях, и ее поношения некоторое время были как будто музыкой для моих ушей: я, давно отодвинутый на задний план жизни, наконец мог, хотя бы таким образом, снова появиться в авангарде.
Однако такое терпеливое бездействие, в любом случае, могло бы плохо сказаться на моем - как теперь говорят? - имидже. Эта сцена могла бы вызвать логичные недоумения: как так, благородного лорда Малфоя оскорбляют, а он и в ус не дует? Либо слаб, либо неправ - одно из двух. Ни один из этих выводов не должен был промелькнуть в голове у наблюдателей, потому что иначе замысленный мною план завоевания умов мог бы пойти крахом. Пришло время продемонстрировать праведный гнев. Впрочем, в этом случае это оказалось несложно, потому что чувство это лишь отсутствием легкого злорадства отличалось от моих истинных эмоций. Я задрал подбородок и процедил сквозь зубы:
- Мне кажется, вы забываетесь, миссис Поттер. Я готов был проявить терпение и милосердие, однако они не безграничны. Как смеете вы угрожать мне изменой членов моей семьи? Да-да, вы не ослышались, мистер Поттер - враг народа, и потакание его интересам я рассчитываю именно как измену! Как смеете вы по-прежнему обвинять меня в преступлениях, которых я не совершал? Как смеете вы говорить, что я хочу провоцировать войну, в то время как моим единственным страстным желанием является ее закончить - во имя безопасности государства и всех семей в отдельности - чьих угодно, моей, вашей, в конце концов! Если бы муж ваш не злоупотреблял своим положением и не разменивал данную ему почетную возможность и обязанность уничтожить войну в зародыше на бессмысленные пытки и аресты, возможно, он уже это сделал и не оказался бы в тюрьме, а я благодарно жал бы ему руку. Однако вам, как видно, проще обелить его и найти себе козла отпущения, мальчика для битья в моем лице. Это вполне понятное желание, однако я не мальчик для битья, миссис Поттер, и так говорить с собой не позволю. Я достаточно пострадал от руки вашего мужа и не потерплю продолжения издевательств. А теперь разрешите идти? - с холодной издевкой в голосе, уже стоя к ней вполоборота. - Полагаю, вы все сказали?
Я говорил достаточно тихо, не переходя на повышенные тона в отличие от Джинни, однако моя тирада не осталась без внимания. Проходящий мимо служащий Визенгамота бросил на миссис Поттер взгляд, полный презрения, и обратился ко мне, больше даже не глядя в ее сторону:
- Эта женщина оскорбляет вас, господин Малфой? Нет нужды с ней церемониться - если потребуется, мы можем наложить на нее административное наказание, вслед за муженьком. "Устное унижение чести и достоинства другого лица влечет"...
- Нет нужды, - подняв руку, прервал я поток его цитирования, стараясь не выказывать своего злорадного пренебрежения такому быстрому отказу от прежних идолов. - Это не ее вина, она лишь больна и безумна.
Интересно, он воспримет мое заявление всерьез - и на следующий день в газетах будут писать не только о тирании Гарри, но и о безумии его жены?
*Что сдерживает тебя? Вот он, этот момент! Посягни на власть, схвати ее, сделай это ради самозащиты! (нем)
Отредактировано Lucius Malfoy (2015-08-30 20:39:52)
Ей стало смешно. И противно. Хотелось плеваться этим презрением, как тот любимый Чарли дракон, колдографию которого он прислал совсем недавно, плевался огнем. Ей было почти жаль, что она так не умела.
И она не знала кого она презирала больше, служащего Визенгомота так быстро "переметнувшегося" с одной стороны на другую, просто потому что не имел своего мнения и предпочитал идти вслед за веяниями современности, боясь, не дай Мерлин, оказаться не в выигрыше, пораскинув мозгами и поняв какую неприкрытую ложь городит "примерный гражданин" Малфой; или же больше презрения ей внушал сам Люциус, решивший блеснуть актерским талантом и устроить театр одного актера, будто она могла на это купиться.
И самым смешным было то, что ему верили, верили несмотря на то, что на самом деле даже в самом абсурдном сне никому не могло присниться, что он вдруг возьмется ратовать за мир. Жизнь их ничему не учит. Ничему. И это самое страшное. Казалось бы, это дар, пережить то что они пережили, и переступить через это, продолжать без оглядки на прошлое, но одновременно это чудовищная способность людей забывать все то, чего им стоили почти двадцать лет мира.
Они были в центре событий, они были теми кто терял самых близких. Теми, кто до сих пор, все эти долгие годы, хранил старые колдографии в рамках на комоде. Там где все еще улыбались Фред, Люпин, Нимфадора, мистер и миссис Поттер и многие другие. Она научилась смотреть вперед, но никогда не забывала заплаченной ими цены, все еще расплачиваясь кредитами души, каждый раз когда видела, как при головной боли Гарри инстинктивно тянется к шраму, когда видела Джорджа, и даже когда они придумывали имена детям.
Но не все были такими же как, они. Все, кому повезло больше, кто был на переферии, а не в жерле вулкана, кто смог избежать сердечных дрязг и потрясений или просто более умело с ними справлялся, для них прошлого не осталось, зато пришло будущее, то самое в котором они забыли, что это значит жить не в мире, и кто может их к этому привести.
И сейчас, все эти люди потакали потрясающему манипуляторскому таланту Люциусу Малфоя.
Она знала, чего он добивается. Знала и то, что этот спектакль он разыграл лишь потому что, ему по сути нечего было ответить на ее слова. Она была права на счет Скорпиуса и оба это понимали. И дело было не в том, что она знала внука Малфоя очень хорошо, это было не так, но она знала свою дочь. Знала, потому что видела в ней свое отражение. Она сама была такой, со всей этой несгорающей страстью внутри. Она была права и Люциус это знал. И она готова была поспорить, что его бесила ее холодная ярость, потому как это его ответ был похож на чисто мужскую истерику.
Как смеете Вы..
Я смею, смею еще и не такое, и вы в этом убедитесь чуть позже, когда поймете, что не все готовы спустить вам с рук вашу ложь.
Да, ей уже не шестнадцать, но возраст не убавил ни пыла, ни страсти, ни любви к мужу, ни упрямства, ни способности идти напролом. И она пойдет. Просто не здесь. И не сейчас. Не при всех этих людях, которым без толку доказывать лишь на словах.
Ну а сейчас можно оторваться в волю, раз он уже поставил ей "диагноз" к чему расстраивать очевидность этого факта. Вы же опытный диагност, Люциус.
Она ведь и правда злилась и теперь не собиралась сдерживать свои эмоции.
- Вы чертов лжец, - прошипела она. В минуты настоящей злости и презрения она всегда снижала голос почти до шепота, вместо привычно повышенного тона во время банальных повышенных эмоций, Рон всегда шутил, что не зря Поттер змееуст, сможет понимать какие претензии ему предъявлены в минуты отчаянных ссор.
- Но вы это и сами прекрасно знаете. Все эти спектакли не для меня, верно? Все это для широкой общественности, а еще потому что лично мне Вам и ответить - то нечего, потому что знаете, что я права..и я не буду обещать вам, что вы пожалеете и опускаться до низких угроз, но когда вы развяжете новую войну, когда снова захотите уйти на попятную, но не получите такого шанса, когда ваш внук, вдруг окажется умнее вас, и выберет для себя другой путь, когда вы останетесь один в войне с самим собой, без еще одного второго шанса, вы сами все поймете..и пожалеете сами себя, - в каждом слове бурлил огонь эмоций.
Если задуматься, то можно было понять, что желание снова оказаться на Олимпе не было его единственной целью. Она не знала его истинной мотивации, не знала жаждил ли он лишь власти или имел более глубокие причины для того, чтобы снова повторять ошибки прошлого. Двигала ли им ненависть к ее семье и всем кто когда-то был на другой стороне или любовь к внуку, но она знала одно..он даже не пытался что-то изменить, действуя привычными методами.
Ее сын носил второе имя "Северус" в честь человека переступившего через все ради того, кого он любил. Что же вы Люциус, не любите внука на столько, чтобы обезопасить его и уберечь самостоятельно, а не бояться, что он выберет противоположную от вас сторону? Жестокий вопрос, который она не задаст. Потому что никто не знает наверняка, как бы поступил в таком случае. Хватило ли бы ему смелости стать таким, как Снейп. Но именно такие вот поступки, такие личности, такие жизни заставляли ее снова и снова вспоминать о том, какой ценой дался прежний мир и еще больше презирать тех, кто снова хотел его расшатать. И поэтому все это злило ее, злило так сильно, что она готова была врезать Люциусу пощечину за его лживые слова. И она почти могла позволить себе это сделать, но вместо этого она вдруг схватилась ладонью за прохладный камень стены, почувствовав резкую боль. Кажется близнецам не нравится волнение матери, или они тоже разозлились настолько, что уже хотят побыстрее оказаться здесь, чтобы в лучших традициях их семьи заявить о нечестности происходящего. Они же Поттеры, чего от них еще ожидать.
Пожав плечами, визенгамотовский ловкач-перебежчик кивнул мне, бросил последний презрительный взгляд в сторону Джинни и, наконец, оставил нас. Хотел бы и я уже сделать нечто подобное. Игра на публику удавалась мне с большим трудом после всех тягот последних месяцев и счастливых перепетий сегодняшнего дня - и хотелось уже исполнить свой святой, так сказать, долг перед прессой, заинтересовавшейся нами издалека, и исчезнуть до следующих свершений, которых, как я надеялся, мне еще предстояло много. Хотелось развернуться к рыжей психопатке спиной и уйти, а еще лучше - перед этим демонстративно произнести над ней заклинание Silencio, чтобы научить ее поменьше разевать рот, где не следует. В конце концов, это было первоочередное, важнейшее дипломатическое умение, которое я старался привить всем своим отпрыскам и воспитанникам с младых ногтей. Какое же счастье, что Джинни никогда не была моей воспитанницей и мне было, собственно, глубоко наплевать на ее дипломатические навыки - а вернее, на их отсутствие.
Ее проповедь, никем не оцененная и даже мной не очень-то хорошо услышанная, была самым великолепным доказательством вопиющей бессмысленности всего, что она пыталась кому-то доказать. Что она могла противопоставить мне? Пустые угрозы? Обвинения? Псевдожалость, истинного проявления которой я очень давно не видел на этой земле? Да, я был чертов лжец, и что с того? В своих испещренных синяками и шрамами руках я держал теперь честно завоеванную мною глубинную психологическую власть прекрасной лжи, которая искони была для несовершенных народных масс самым сладким запретным плодом, - которого я теперь позволил им отведать. Джинни вырывала из своей груди отвратительное склизкое сердце правды - но неужели кто-то мог увидеть под слоями запекшейся крови свет фонаря? Неужели кто-то нуждался в такой истине - жестокой, неприглядной, фаталистичной, не дающей надежды? Даже мой внук, стоящий к этой истине ближе других, вряд ли выбрал бы ее; а что говорить о невежественных дикарях двадцать первого века, наблюдающих эту истину с подножья Голгофы?
- Прошу вас, замолчите, наконец, - устало бросил я, закатив глаза, - пока еще ваши глупые слова не начали тут превращаться в ядовитые цветы и не отравили вам самой существование.
Однако миссис Поттер явно не собиралась останавливаться на достигнутом. Уже в следующий момент она замахнулась, видимо, собираясь влепить мне пощечину; я, надо сказать, порядком опешил и даже по привычке отшатнулся - слишком уж часто в последнее время люди осмеливались поднять на меня руку. Но осуществить свой замысел Джинни уже не удалось. Не знаю уж, обладали ли мои слова такой убийственной магической силой, или же просто эта дуреха сама довела себя; через мгновение, сдавленно вздохнув и зажмурившись, как от резкой боли, она сама отшатнулась к стене и схватилась за свой огромный, нелепый живот, уже судя по одному виду которого ее потомство было излишне многочисленным для блага будущего магического сообщества. Подавив в себе желание толкнуть ее навзничь, чтобы языкатая мерзавка совсем растянулась на полу, я, напротив, кинулся вперед и подхватил ее на руки в тот самый момент, когда она начала заваливаться набок. Вблизи я заметил: она стиснула зубы так, что это было даже видно на ее лице - лишь бы не издать ни звука. Какое похвальное терпение, миссис Поттер. Только, боюсь, кроме меня его здесь больше никто не оценит.
- Позовите колдомедика! - громогласно пророкотал я на весь коридор. - Женщине плохо! Беременной женщине плохо!
О, какая же выгодная получалась ситуация, - подумалось мне. Меня только что поносили самыми разнообразными словами, но, чуть моему ненавистнику понадобилась помощь, я без раздумий предложил ее - не эта ли самоотверженная помощь ближнему называется сейчас "плюс в карму"? Не думаю, конечно, что это мое показное милосердие было сильно желательным для самой женщины: из последних сил Джинни пыталась оттолкнуть меня и избежать унизительного контакта, но уже не могла самостоятельно встать на ноги от боли и, выпусти я ее, просто упала бы на пол. Теперь я, неудобно склонившись у стены, поддерживал ее за плечи и обмахивал ей лицо рукой. Мне было очень тяжело держать ее, но суетившиеся вокруг из чувства долга служащие суда и журналисты не выказывали ни малейшего желания поменяться со мной местами, очевидно, считая опустившуюся миссис Поттер даже недостойной их прикосновений. Как же все это было знакомо; как же весело и злорадно усмехался я про себя, на людях озабоченно всматриваясь во взмокшее лицо страдалицы или оглядываясь по сторонам в ожидании колдомедиков. Какой же сладкой оказывалась месть за унижение, о которой я когда-то даже позабыл мечтать.
- Что же вы так вырываетесь, миссис Поттер? - прошептал я на ухо Джинни, склонившись практически вплотную к ее лицу; со стороны могло бы показаться, что я утешаю или успокаиваю ее. - Неужели вам неприятна моя помощь? Я удивлен. Как когда-то были удивлены и вы, не так ли? Ну, может быть, хотя бы сейчас вы поймете, почему больной человек не желает жалости врагов...
Она почти теряла сознание и все равно слышала его назойливый шепот над самым ухом. Он не понимал. Ничего так и не понял за столько лет. Ее жалость тогда, почти двадцать лет назад, не была фальшивкой. В этом была самая главная суть и разница того, что происходило тогда и сейчас. Вот в чем была пропасть между ними. Он не знает что такое по-настоящему жалеть кого-то, делать это не в попытках унизить, а потому что хочешь чтобы все было правильным для всех, хоть и знаешь, что так не бывает.
Они с Гарри хотели его амнистии потому что видели в этом правильный поступок, для них это не было способом лишний раз напомнить о себе, не было широким жестом перед журналистами, которые и так все еще осаждали их дом после их свадьбы. Ои не хотели ни славы, ни власти, ни постов в министерстве, даже отмщения и то не хотели. Хотели просто жить, как все. Растить детей. Ездить по выходным на пикники. Хотели, чтобы все это закончилось для всех. Хотели дать второй шанс себе и другим. Разве это так много?
Люциус не мог этого понять, потому что он хотел совсем другого, именно поэтому его якобы сочувственные жесты вызывали в ней лишь отвращение и она всеми силами пыталась пресечь его попытки прикасаться к ней. И правда зачем она распиналась перед ним битый час, если пропасть перед ними столь огромна, что они иногда не просто не смогут понять друг друга, но даже отдаленно не смогут прикоснуться к чужим мыслям и чувствам. Они разные. Она не собиралась сейчас громко заявлять о том, что он плохой, а она хорошая. За столько лет она началась видеть миллионы оттенков серого. Они просто были разными и никакие оттенки не могли этого скрыть.
- Не сравнивайте меня с собой, и не думайте, что сейчас все повторяется, все совсем не так. Потому что вы - это просто фальшивка - выговорила она, глядя ему в глаза.
Он никогда не поймет каково это помогать кому-то из желания помочь, а не из своих эгоистичных интересов, не узнает чем отличается жалость, желающая поддержать от жалости, желающей унизить. Фальшивка никогда не отличит подлинности чувств. Она, вечно переполняемая океаном эмоций и чувств, любви к людям и близким особенно, безоглядным желанием их защищать, не могла понять как можно жить за той стеной эгоизма, что выращивается в отпрысках аристократии с самого детства.
Вы хоть когда-нибудь любите так, чтобы это было самым главным для вас, Люциус?
И дай Мерлин если да, если он к кому-то чувствует хоть что-то настоящее. Тогда у нее хотя бы будет на один повод меньше его жалеть, он ведь так этого не любит.
Он подсунул ей дневник Лорда, когда ей было одиннадцать, он хотел отнять у нее мужа, когда ей было сорок. Время шло, он становился жестче и злее, он продолжал вить свои сети, будто ничему так и не научился, за прошедшие годы, а она все еще оставалась в душе той самой девочкой с умением пожалеть даже своего самого большого врага.
И то какими они были, тридцать, двадцать, десять лет назад казалось бы навсегда разделило их по разные стороны баррикад без права на попытки понять друг друга.
Но мы ведь никогда не знаем ничего наверняка..
