Я живу припеваючи, потому, что молод душой. Столько лет не смолил сигареты, но сегодня, распушив хвост от осознания собственной неуязвимости, я решил побаловать себя превосходным маггловским табачком. Так, между прочим, если вы полагаете, что я ощущаю себя бетменом и суперменом в одном флаконе потому, что уже год как тесть (или свёкр?) никак не привыкну к этим названиям, Гарри Поттера, то ошибётесь, конечно. Просто сегодня моя жена, увлечённо готовя пироги к нашему торжеству в виде первого года совместной жизни Джинни и Гарри, не пасёт меня с упрямством волка. Вернее сказать осла, но я никогда не опущусь до того, чтобы так ругать Молли на чём свет стоит. Она совершенно невыносима, за что я люблю её столько лет. Интересный народ, эти магглы, умом они непостижимы, сколько живу, всё не уставляю удивляться. Ну вот, скажем, для чего им самим закручивать сигареты? И почему этот табак имеет такой, прямо скажем, на гурмана, молочный вкус, мне бы что попроще. Я воровато огляделся по сторонам, слишком уж неприлично будет вытащить противные куски табака с языка прямо в Косом Переулке? Молли за это меня по голове не погладит и,справедливости ради, стоит отметить, я и без того позорю её, как по часам. Хотя до Гарри, который сто лет делал нашей дочери предложения, я ещё не дошёл. Так что всё-таки с этим табаком за история? Я достал её в изумительном магазинчике, и улыбчивые продавец даже приклеил к нему этикетку "Чай". Разумеется, я не стал расспрашивать, как именно магглы делают сигареты, куда занятнее дойти до всего самому. Кстати, о магглах...старость, вроде, ещё далеко, но склероз подкрался незаметно. Что я тут делаю, возле этой лавки? Ну да, оставалось только с досадой хлопнуть себя по лбу. Я решительно захожу внутрь ламбарда, чтобы забрать плеер, забытый здесь пару дней назад. Не спрашивайте, что я здесь делал, я не стану разглашать свои рабочие тайны. Я не задираю нос и не пытаюсь пользоваться тем, что физиономия моего зятя постоянно мелькает в газете, которую с упоением читает Молли и каждый вечер разглаживает. Руками, не утюгом, последний я давно сломал, нечаянно отвернув от него то, что принял за штепсель, но мы ей об этом не скажем. Так вот, моё насиженное место мне нравится, я не карьерист, а человек семейный, любящий протянуть ноги, не поймите превратно, у приятно рокочущего огонька в камине. Но речь не о камине, а о плеере. Эта такая удивительная маггловская штука с проводами, которую я имел возможность подобрать на улице, сначала пытаясь пристроить её для игры с Живоглотом, но тот только оскорбился моему наивному предположению, что эта игра для него, что я только не пытался сделать с этой штукой, играть с ней в тетрис в туалете, использовать, как пульт от сгоревшего телевизора, который я, под покровом сумерек, пытался приладить в гараже к машине рядом с радио, после чего, разумеется, там не осталось ни того, ни другого. Но не думайте, я сообразил, что эта штука нужна для сохранения упоительных звуков музыке и позвонил своим маггловским друзьям, чтобы рассказать им о своём открытии типичным для меня шёпотом, чтобы не слишком тревожить свою жену. Когда она волнуется, у неё повышается давление, а лучшее от этого лекарство, головомойка мне. Вы же понимаете, я не могу отказать жене в том, чтобы она чувствовала себя лучше, но голова моя, какая-никакая, но одна, и запасной нет. Головы, я хочу сказать, впрочем, жены тоже. Но она для меня куда дороже, и я не стану её сравнивать со своей макушкой, слишком уж это не поэтично, а нам, старому поколению, важна вся эта романтика. Я захожу в ламбард, приветствуя своих старых знакомых. Порой нам с Молли приходится сюда заглядывать по сей день. Я слишком старый, чтобы пытаться себя передалась и тратить деньги своего зятя, он давно знает об этом, если хочет сделать старикам приятное, пусть тратит их на нашу дочь.
Ребята, вы не находили тут мой плеер? Это такая штука, ну, если нажать на экран, то он загорается. Представляете, как любопытно. Розового цвета, ну, это уж какая попалась...хахаха, да уж, я прямо старьёвщик, но, какая жалость, неужто кто-то польстился, не против, если я сам поищу под прилавком, народ немного разбредётся, и я тут пошарю без посторонних глаз. 
Я заговорчески шепчу, придвинувшись поближе к своим знакомым у прилавка и, конечно, не без обаяния, снимаю шляпу перед знакомой дамой, запоздало сообразив, что Молли бы отвесила мне подзатыльник. А потом я вижу тебя, сгорбившегося с противоположном конце лавки, но я слишком часто имел счастье видеть твою сытую и наглую физиономию, чтобы тебя не узнать. Ты осунулся и постарел. Но я не отвожу взгляда, я не собираюсь тебя жалеть, хотя, в глубине души, мне тебя жаль. Ты всегда жил по чьей-то указке, и всегда мнил себя королём благородных кровей, видимо, потому, что больше гордиться тебе было нечем. В тот момент, когда Гарри был занят тем, чтобы отмазать твоего сынка, по каким-то ему известным причинам, я не скрывал от Министерства, что знаю о твоих, пройдоха, делах. Я не собирался тебе помогать, ты заслужил то, что имеешь теперь. Но, вместе с тем, моё отношение к тебе не изменилось. Те, кто раньше тобой восторгались, смотрят, кто настороженно, кто с презрением. Я всегда тебя презерал, также, как ты мной брезговал. Я не могу оторвать глаз от твоих горящих, как в лихорадке, глаз, ставших ещё более злыми, и мечтаю надругаться над твоим высокомерием. Твоя одежда не выглядит так шикарно, как раньше, а моя побита молью, как всегда. Что ж, теперь тебе не стоит брезговать общением с теми, до кого ты раньше бы не снизошёл. Но это не про нас. Я не испытываю к тебе ненависти, я просто презираю тот образ жизни, что ты всегда вёл. А сейчас я даже настроен вполне благодушно для того, чтобы не пройти мимо тебя, как, пожалуй, мне хотелось бы сделать, чтобы не продолжать наш такой же заеденной молью спор за жизнь, как говорится. Я подхожу в другой витрине, чтобы, разумеется, не протянув тебе руки, сухо кивнуть.
Люциус. Не скажу, что рад встрече, но, тем не менее, привет.
Я пожимаю плечами. Не поздороваться, пусть даже с тобой, было как-то невежливо, раньше я мог себе это позволить, но не теперь, когда ты только вышел из тюрьмы, а я вроде как на коне. Я не могу позволить себе использовать этот козырь, это было бы подлость, а это твоё оружие. Я убью тебя добродушием, старый змей.

Ты выглядишь раздосадованным, и я отвечаю тебя взаимностью. Ты неплохо держишь лицо, но я слишком хорошо знаю все твои маски и презрительные усмешки, чтобы у тебя вышло со мной ими играть. Я не прикрываюсь чужими лицами, и не собираюсь играть в твои игры типа мы с тобой не знакомы. Чего доброго, увлекусь, хотя, что я, так, стариковская болтовня, мы с тобой знаем, это не так. Мы разные люди, посади нас в один отдел, мы вели бы дела каждый по-своему, как в рекламе про два шоколадных батончика, который два брата покрывали карамелью с разных сторон, просто из принципа, чтобы не сделать их одинаково. Мы, по счастью, не братья, думаю, ты не стал бы в этом спорить со мной. Я забываю о плеере, когда слышу твой голос, он не сломлен и не подавлен, но я знаю тебя, и это твоё приветствия, холодное и пустое, без издевательских взглядов и намёков на мою проеденную молью жизнь само по себе звучит как проигрыш, который ты признаёшь и оставляешь право переживать его так, как считаешь нужным, за собой. Я смотрю в твои немного усталые и измученные глаза, которые едва не провалились в глазницы и испытываю жалость к тебе, стараясь ничем себя не выдать, чтобы этим тебя не уязвить. Ты мой враг, и я не испытываю к тебе настоящего душевного сострадания, но кто я такой, чтобы тебя добивать, словно муху, своим поношенным тапочком. Ты держишь осанку, но словно стал меньше ростом. Не знаю, какого тебе было сидеть в Азкабане и не ноют ли у тебя кости по утрам, в сущности, ты имеешь полное право себя жалеть. Только вот мы с тобой ещё не старые, и жизнь может повернуться к нам другими частями тела, тебе ли не знать, ты всегда умел приспосабливаться, словно ящер, и сейчас просто сбросил свой хвост, как бы ты не скулил по нему, он отрастёт и ты с новой силой примкнёшь к тому, у кого сила и власть. Если бы Гарри смог переступить через свою ненависть к тебе, не стал бы ты лебезить перед ним? У меня нет ответа, ты ненавидишь его слишком сильно, чтобы оставаться благоразумным. Я смотрю на тебя, и меня обуревают противоречивые чувства. Ты заявился сюда не просто так, наверняка решил не чем-нибудь поживиться, а распрощаться ради того, чтобы не протянуть руку за милостыней. Ты не в том возрасте, чтобы просить, и тебя это унижает. Мне тебя жаль, потому, что я знаю, как тяжело расставаться с дорогими сердцу вещами, у нас в доме нет ничего даже близко сравнимого в золотых галлеонах с тем, что мне довелось видеть в вашем подвале, но нам много для счастья не надо, покой и уют, наша семья, а ты хотел всё и сразу, что и привело тебя сюда. Ты должен быть благодарен судьбе за то, что даёт тебе шанс за шансом, за то, что ты стоишь здесь с какой-то нелепой, такой непривычной причёской, что я неприлично рассматриваю её с любопытством. Но мне также противно, потому, что ты скулишь о своём благородстве, которое у тебя отняли, о своей родовой чести, знати и стати, но не понимаешь, что их нельзя отобрать, они или есть или нет, а с тебя просто стащили верхний слой старой краски, и весь твой пафос растаял под лучами обличительного суда. И ты не можешь сказать, что не заслужил это. Мне противно, ты просишь меня о снисхождении, ноешь и жалуешься, хотя не сказал об этом ни слова, но в этой почти высокомерной просьбе я так и слышу твою усмешку гордеца. Ты думаешь, что много потерял, а мне достались сливки, и мне хочется тебя встряхнуть. Я говорю негромко, мне не нужно устраивать тут концерт и тем более суд линча, мне нужно, чтобы мои слова достигли твоих ушей, потому, что на то, что они проникнут в твои пропитанные гордыней мозги и отравленные твоим же ядом, я не мечтаю.
Нечего строить из себя жалкого неудачника, Люциус. За плеер спасибо, но я никуда не уйду. А ты не прибедняйся, ты всего лишь живёшь так, как большинство магов, а ведёшь себя, словно тебя сделали нищим. Я бы отдал многое за то, чтобы поменяться с тобой местами, сесть вместо тебя в тюрьму и даже оттуда не выйти. Знаешь, почему? Потому, что твой сын жив, а мой нет. Радуйся, старый лис.
В моём голосе не звучат слёзы, я тоже могу держать марку, но я отчаянно завидую тебе, тому, что тебя так и преследует удача, которой можно объяснить то, что ты всё ещё ходишь на своих ногах, успев нагадить в каждом угле, я сдерживаю своё лицо от выражения того, что оно правда хочет тебе показать, не ради тебя, ради Молли, я слышу, как по ночам она ворочается на подушке и плачет, не замечая своих слёз. У тебя один сын, а у меня пять, но, будь у тебя пятеро детей, ты бы понял, что это не имеет никакого значения, когда ты теряешь часть себя и частицу своей жизни. Я читаю газету ночами и не могу заснуть даже с таблетками, которые меня не берут, у меня болит сердце, и я чувствую, что разваливаюсь на куски, если позволяю себе мрачнеть и слишком многое думать. И тогда я встряхиваю свою мантию вместе с собой и просто живу дальше. Не как несчастный прокажённый, который теперь будет затравленно коситься на тех, кто сберёг всю семью, я не провожу аналогий и стараюсь видеть завтрашний день, меньше оглядываясь на вчерашний. Я извёл себя, но я не позволяю себе опуститься и просто биться головой о стену, думая, что все виноваты, и нужно их наказать. Нужно жить дальше, думать о живых, как бы странно это не звучало для тюфяка моего вида. У тебя короткое волосы, а у меня седые пряди. Я не собираюсь протягивать тебе руку помощи, потому, что ты целовал руки тому, из-за кого погиб Фред. И ты ещё смеешь вести себя так, словно я в этой битве выиграл. Я проиграл его жизнь, старый пройдоха. И я не собираюсь тут, вслед за тобой, строить из себя вшивого интеллигента. Мы оба знаем, что думаем друг о друге и не питаем иллюзий на этот счёт, только тебе нравится завуалировать это под красивыми словами, которые, прикрывая помои в твоей душе, благоухают ещё более мерзко. Встреть я Драко, я бы проявил то чувство такта, что никогда не было тебе ведомо, когда ты насмехался над поношенной одеждой моих детей и над сломанными очами Гарри. Будь это Нарцисса, я бы, как родитель, даже пожал ей руку за ту храбрость, которую она проявила ради вашего сына, наплевав на себя, защищая своё дитя, словно львица, это заслуживает восхищения. Но не ты.

Я смотрю на тебя, старый лис, и читаю по твоим разбитым временем, проведённым в тюрьме, но всё ещё надменным чертам, что на тебе по-прежнему негде ставить пробы. Ничего нового, как всегда, ты привык к власти денег, и, как только тебя лишили их, ты понял, что представляешь собой ноль без палочки, все дружки, что могли тебя поддержать, разбегаются при твоём появлении, разве что не повесили на шею колокольчик, как на прокажённого в средние века.
Те, кто слушали тебя, заглядывая в рот, теперь не подадут даже руки. Ну да, могу понять, тебе досадно, что всё, что у тебя было, растаяло, словно пыль, но ты не задумаешься, что жил как-то не так, учитывая, что все на тебя плевать хотели, раз тебе нечем этих всех приманить. Хотя, твоя семья, не буду врать, меня удивила. Я был уверен, что Нарцисса увезёт сына подальше от тебя и твоей прогнившей репутации, но они стали твоей единственной поддержкой. Каким бы ты не был, тебе повезло с тем, что у тебя настоящая семья. Не уверен, что ты заслужил это, но не мне это решать. Ты уже получил больше, чем ты стоишь, но ты сам ценишь себя много дороже, потому и удивляешься, что живёшь не так, как жил.
Поди ты, мы знакомы с бедностью куда дольше тебя, и, если честно, мы отлично ладим.
Я пожимаю плечами, и даже улыбнулся бы своей рассеянной улыбкой, не будь это ты, старый лис. Я никогда не боялся того, что у нас с Молли не будет золотых замков и денег, которых даже курам неохота клевать, карьера и почёт не были приоритетом для нас, и дети выросли такими, они гораздо больше ценили отношения, а не власть. Меня не пугает перспектива пойти мыть окна и даже мести улицы, но, с другой стороны, в чём-то я даже тебя понимаю. Пойти и побираться по знакомым, для этого нужен особый талант, которым, кажется, обделили и тебя и меня. Я не хотел этого говорить, или хотел и молчал непонятно чего ради?
Мне тебя жаль, Малфой. Ты думаешь, что понимаешь, о чём говоришь, но это не так. Твоё высокомерие столько раз било тебя по щекам, но ты так и не сделал выводы, и каждый раз имеешь глупость удивляться.
Меня от тебя тошнит, но при этом мне и правда тебя жалко. Я не питаю иллюзий, что ты заявил это со зла, ты так и думаешь, но, будь ты самым добрым пай-старичком на земле, ты бы не смог понять. Для этого нужно просто лишиться сына. И только тогда ты бы понял, что тюрьма, это что-то вроде курорта, с которого можно сбежать, уйти по истечению путёвки и, на худой конец, влачить вполне жалкое, но существование. Но своего ребёнка не вернуть. Ты слишком эгоистичный, чтобы быть способным спроецировать на себя ситуацию, хотя, может быть, я тебя недооцениваю. Или ты ещё не до такой степени  постарел.
Ты так смотришь на меня, что я даже мрачновато усмехаюсь. Ты же не думал, что я жду от тебя сочувствия? Мне просто хотелось донести до тебя, до чего мне противно смотреть, как ты ноешь, что вынужден копаться во всей этой грязи. Да она просто видимая, а в невидимой ты извалялся давно, по самые светлые волосы. Кстати, куда ты их дел? Тоже решил заложить, думая, что их выставят на аукционе за бешеные галлеоны? Нас прерывает торговец и, откровенно говоря, мне хочется уйти, но тут ты хватаешься за стену. Я не чувствую себе порыва кинуться к тебе и поддержать и даже, прикрыв глаза, мысленно прошу тебя не повалиться на пол, тогда мне придётся к тебе подойти и приводить тебя в чувства. Ты словно слышишь мою мольбу, тебе это нужно ещё меньше, чем мне. У тебя в руках платок с твоей кровью, но меня он не трогает. Меня мало что трогает после того, как я залил руки кровью своего сына. И я не отказываюсь от своего желания поменяться местами с тобой.
Ты достаёшь какую-то вещь с видом такого прощелыги, что я невольно присматриваюсь к ней, и меня пробивает холодный пот. Та самая вещь, что была в списках министерства, как артефакт тёмной магии, за который запросто можно было получить новый срок. Я отдаю себе отчёт, что ты бы не опустился до этого при виде моей не самой довольной физиономии, если бы не крайняя нужда, но ты что решил, я, скрестив руки, буду непринуждённо за тобой наблюдать, насвистывая что-нибудь себе под нос?
Да как ты посмел, после всего, что мы пережили, да что там весь мир, что ты сам пережил? Видимо, Азкабан как-то не так действует на разум. Меня правда кольнуло что-то совсем человеческое в сердце по отношению к тебе, когда я заметил, что ты расстаёшься со своей тростью. Но это, при мне, наплевав на то, что я не только твой враг, но и представитель министерства, это уже как плевок. Я хватаю тебя за плечо, беззлобно, не пытаясь тебя прищучить или придушить, в конце концов, ты чуть только что и без моей помощи не отбросил ласты, мне это нужно затем, чтобы отвести тебя к другой стене, подальше от ушей торговца.
Ты думаешь, что я не узнал эту вещицу, старый плут? Соскучился по Азкабану? Вот что. Забирай это, и иди с миром. Ещё раз попадёшься мне на глаза с этим, так легко не отделаешься.
Я отпускаю тебя и перевожу дух. Эти слова стоили мне большого усердия, меньше всего мне хочется тебя отпускать, понимая, что всё равно ты сбагришь эту дрянь в другом месте. Но у меня не хватает духу её конфисковать, всё равно, что отобрать у голодающего собранную мелочь, из-за того, что тот добыл её нечестным путём. Да, где-то на уровне подсознания меня впечатлило, что с тобой сделалось, и я даже подумал, что Кингсли не зря отозвал всех дементоров из Азкабана.
Естественно, я подозреваю, узнавая тебя, пожалуй, лучше многих за столько лет, что ничего хорошего от тебя ждать не приходится, и даже не сомневаюсь, что ты решишь, будто я тебя оскорбил, а не вытащил из той ямы, в которую ты упорно шагаешь, словно слепец. И всё же, я испытываю отвращение и по отношению к этому торговцу, который наживается на сложностях людей. Это его работа, зато моя работа ставить на место таких, как вы. И всё же, я не могу на тебя насмотреться. Пойми правильно, ты просто изверг. Твоя жена чуть не погибла, защищая сына, а ты хочешь снова оставить его без отца, а её без своей поддержки, ради своей никому не нужной и весьма сомнительной чести ты снова ставишь и честь своей семьи под удар, лишь бы не тонуть в дерьме одному. И я не могу сдержаться.
Ты давно недостоин своей жены. Ты докатился до того, что даже мне начинает казаться, что она с тобой из жалости или проклятия подвластия.

I’ll show you mine, if you show me yours first,
Let’s compare scars and I’ll tell you whose is worse; (с)

Я помню, как растрёпанный, взмыленный, с высунутым, словно у собаки, языком, нёсся по коридорам в день, когда Тот-кого-нельзя-называть решил вернуть власть в свои руки. Вокруг, тут и там, вспыхивали новые зловредные заклинания, и я достаточно бойко для моей не самой поворотливой сущности, их отбивал, не думая о том, не замучит ли к вечеру радикулит. Тогда ничто не предвещало, что к этому вечеру мы могли оказаться живыми и уж тем более, что больная спина оказалась бы нашей самой серьёзной бедой. Я краем глаза увидел, как яростно Молли бросилась на защиту Джинни, ох зря кто-то её так разъярил, будут знать, кто такая львица, защищающая своего детёныша, если кто-то недооценивал мою жену, это была его проблема, у меня не было времени указывать наивному пожирателю смерти на его ошибку. Вам смешно? Мне было. Отчего-то во мне играл бодрый дух и сгоряча хотелось отвешивать шутки, а ещё лучше приложить парочку врагов каким-нибудь гнусным словом.
Я, едва не впечатавшись в стену, в азартной погоне за одним из захватчиков Хогварства, притормозил, подивившись тому, что Перси стоял на коленях возле какой-то выемки и рыдал, словно дитя. Я ощутил смятение, он всегда подчёркнуто самостоятельный, не позволяющий даже мантию ему поправить, так отчаянно рыдал, что мне хотелось его обнять, я даже на время забыл о битве и подошёл ближе,  упав на колени рядом с ним, словно подкошенный. Я не стремился верить своим глазам, мечтая о том, чтобы их закрыть, но, помимо воли, я таращил их с завидным упорством, не чувствуя кончиков пальцев, будто покрывшихся слоем льда. Ладонь потянулась к левой стороне груди, и я, словно силясь порвать свою кожу вместе с куском мантии, отчётливо почувствовал своё тяжкое сердце, чем не мог похвастаться все эти годы. Молли шутила, что зараза к заразе не липнет. Знаете, так бывает, ты смотришь на своего мёртвого сына, которого оплакивает его живой брат, и думаешь о горячих пирожках с капустой, таких желанных вчера и абсолютно бессмысленных завтра. Такая дикость. Наверное, это называется защитная реакция и пустота. Подумай я в ту минуту о чём-то другом, заработал бы инсульт Молли на голову. А потом эта напускная бравада отхлынула от меня могучей волной, и я остался наедине со своим горем.
Я плохо помню, как прижал к себе сразу двух моих сыновей, мёртвого и живого. Как какая-то сила не позволила мне сойти с ума, и я собрал всю волю в кулак, чтобы увести Перси, не желающего расставаться с братом, понимая, что его в таком состоянии постигнет та же участь, если он не опомнится и не станет биться с врагами. Я бежал, не разбирая дороги, в поисках Молли и Джинни, а у меня тянуло все жилы, словно моя же кровь решила прижимать меня к земле. Я старался не смотреть на свою мантию, покрытую кровью моего ребёнка, но в голове отчаянно крутилась мысль, что, если мы выживем, нам будет нужно его похоронить. Это заставило меня впасть в прострацию, оцепенение, словно я провалился куда-нибудь в тартар, пульс противно пульсировал в горле, а голова была готова взорваться от мыслей.
Через несколько дней, дома, Гарри и Рон не отходили от Джорда, пытаясь его тормошить и подсовывать чай вместе с колой. Я, в первый и последний раз, готовил для Молли пирожки и думал, как бы вытащить Перси, не желающего выходить из дома, на свет. Я нашёл себе силы посмотреть на кровать Фреда в его старой комнате, разгладив одеяло рассеянным жестом и подобрав валяющуюся в углу очередную шалость, за которую они с братом, может, в своё время получили от своей мамы по голове. Я не чувствовал, как по щекам струились слёзы, но знал, что это так. Там всё хранило память о нём, его звонком смехе, его беззаботной улыбке, а в ушах так и звенели его слова брату, что он всё равно краше него. Я тупо уставился на зияющую на ковре дырку, после очередного эксперимента наших ребят и отчётливо осознал, что больше  его не увижу, не похлопаю по плечу и не дам отцовского наставления. Я стоял посреди комнаты, словно в чистилище, и не знал, куда повернуть. Тогда я ещё не знал, что подкосит меня глупое решение наведаться в квартиру сына в тот же вечер и его чашка кофе, которую он не допил.
Это так дико, не ощутить, что твоего сына убивают в нескольких метрах от тебя, но догадаться, что этот кофе пил именно он, а не его брат. Всей нашей семье предстояло учиться жить с этим грузом, постоянно напоминая себе, что хорошего произошло, чтобы не убиться от мыслей о плохом. Мы были закалены прошлой войной, но я не мог себя подготовить к тому, чтобы знать, как это бывает. Хотеть произнести имя сына и быть не в состоянии, словно ты им подавился, и оно застряло в твоём горле, разрывая изнутри твои связки вместе с душой.

Ты ещё боишься запачкаться, старый лис? Брось, ты так извалялся в грязи и своём яде, что не будет заметно.
Мой голос звенит от неприязни твоего присутствия на одной со мной планете, но я ловлю себя на том, что вздрогнул. В тот год, когда я усиленно осаждал садовых гномов новым маггловским изобретением, ты метался в тюрьме, кажется, тогда был подписан новый закон, об изгнании дементоров далеко и надолго. Получается, ты их застал. Я помню, как выглядел Сириус, представший перед нами, словно призрак, после стольких лет несправедливых обвинения и каторги, у него были похожие глаза, блестящие лёгким безумием, провалившиеся в измученные глазницы, постаревшие и ожесточённые, но с тем налётом аристократической гордости, которую он мечтал из себя вытравить, но ему это так и не удалось. Помнишь, каким он был в школе? Грациозный, с изящными движениями и отборным матом грузчика, выданным голосом с той интеллигентной хрипотцой, которую, дали бы ему волю, он бы из себя вытравил, словно заразу. А потом, помнишь, как ты безразлично говорил, что он попался, потому, что дурак, что нечего было творить свой закон на глазах у изумлённой публике. Ты поступил куда круче, ты продолжал напрашиваться в госте к тому, кто наверняка бы стал твоим палачом, позволь ему бузинная палочка Дамблдора просуществовать немного дольше. Ему никогда не нравилось оставлять своих "близких" живыми свидетелями его триумфа и проигрыша. Но ты выползал, словно уж из грязи, каждый раз, сдирая с себя кожу до крови, но обрастая новой, более грубой, но той, что поддерживала в тебе надежду на новую жизнь. Ну не может же тебе вечно везти, то, что ты ещё топчешь землю своими ногами двойного агента, говорит о том, что ты почти неуязвим, вон Снейпу не удался такой фортель. Ты же проделал его почти элегантно, как бы я не упрекал тебя в подлости и трусости, каюсь, так лавировать между лавиной и бураном мне слабо.
Каждого из нас убивает память, ну а время растягивается, словно липкая тянучка, мы, вроде как, стоим рядом, но словно зависли, и не обращаем внимание на происходящее, на то, что на нас начинают оглядываться, но нам теперь не до них, и в твоих глазах тот же крах, что и в моих. Я ощущаю себя ответственным за тебя здесь и сейчас, потому, что никому, кроме меня, в этой лавке, нет дела до твоих костей, с трудом держащихся на твоём тщедушном теле, сгубленным тюрьмой. Я же слишком ненавижу тебя, чтобы жать тебе прямо тут мирно отдать душу дьяволу, не сомневаюсь, ты подписал бы договор с ним, выторговав себе условия покомфортнее. За всем этим пренебрежением я пытаясь скрывать от себя, что почему-то о тебе беспокоюсь.
Этот мир будет для меня слишком странным, если ты куда-то запропастишься, я тебя помню ещё по школе, ты никогда мне не нравился, как и все те, что вертелись возле тебя, умеющего собирать правильные компании и командовать ими. Меня бесила твоя надменность и то, что ты не мог сказать и слова в простоте. Но всё же, ты стал для меня кем-то важным, тем, кого меньше всего мне хотелось бы видеть, но кого я не мог затоптать с тем равнодушием, с которым бы стоило. Как и ты меня. Нам нужно было насладиться процессом, да и заслужить это право, чтобы без зазрения совести отхлестать по щекам. Я умудрился оскорбить твою семью, ты оскорбил мою, мы выбрали для этого самые унизительные, терзающие и мерзкие фразы, которые можно было найти. Не могу сказать, что я выплюнул тебе это в спину со зла или, чтобы заставить тебя страдать не меньше своего, просто так вышло. Хотя, даже не видя себя со стороны, я могу предположить, что не выгляжу страдающим.
Я бодрюсь, и стараюсь думать о Молли, о Джордже, на котором до сих пор нет лица. Моя дочь, слава Мерлину, счастлива с Гарри, и её квиддичные успехи не дают ей времени для того, чтобы депрессировать. Однако, теперь я отчётливо вижу, что заставил тебя встрепенуться, также, как ты меня, когда по моим щекам прошлась ледяная дрожь, словно ты дал мне оплеуху, высказавшись о моём сыне так, прости уж, вульгарно. Ай-ай, а ещё аристократишка, понимаешь.
Мы думаем каждый о своём. И я понимаю, что тебе нужно выпустить пар, и поэтому вместо того, чтобы сделать то, чего требует моё сердце, а именно, принести тебе извинения, я говорю иначе. Я говорю тебе то, что ты хочешь услышать на самом деле, тебе нужен этот повод, чтобы почувствовать себя живым. Может, где-то в глубине души, и мне это нужно, только мы в этом можем друг другу помочь. Когда тебе кровь из носа нужен твой враг, а не друзья, смотрящие на тебя, словно на ожившего зомби и задающие вопрос всё ли в порядке, как в туповатом американском кино, после того, как герой выпал из несущейся по мосту машины. Когда ты ощущаешь, что не такая уж развалина, и на что-то ещё способен. В общем, кабы мы не были друг у друга с похожими прожилками полопавшихся сосудов в глазах, кому бы мы сдались? Половина не опустится до дуэли с тобой, а другая благополучно затрусит, вспоминая твои старые победы, мой же вызов никто бы не принял всерьёз, покатившись со смеху. Я всегда был добродушным тюфяком без амбиций, но твой напыщенный и вместе с тем разбитый вид что-то переворачивал в голове. У меня на тебя аллергия, но, ты знаешь, те, кто не может есть клубнику, чтобы потом не получить нервную почесотку, каются, что постоянно хотят слопать именно её.
В таком случае тебе не остаётся ничего другого, как требовать, Малфой, ты же никогда не умел просить. Вперёд и с песней, прохвост, я к твоим услугам.
Я не шучу в ответ на тему твоей худобы, я не настолько жесток, зная, где ты её приобрёл. Мне твои извинения не нужны. Ты всегда был слишком эгоистичным, чтобы быть способным сострадать хоть кому-то, да тому же Нотту, гниющему в тюрьме до сих пор, который не отделался тем, что довелось испытать тебе, хотя вы с ним в одной шайке-лейке. Хотя, может, ты прав, сосредоточившись на своей семье, и готовый вышвырнуть в помойку весь остальной мир. Может, придерживайся я такой политики, сберёг бы Фреда. Ты ещё совсем не старый, но больной, а я тебе завидую, наверное, походя на сумасшедшего. Я бы обнялся с дементорами, лишь бы вернуть сына, но это бред, даже этот, чтоб его, не смог найти средство, привязавшее к жизни навеки. Никто не может жить вечно, но Фред толком и не пожил. Я, наверное, однажды смогу смириться, не забыть, не простить, не перестать болеть этим, но смириться. Но не с тем, что Джордж словно лишился части своего отражения и души. Для него это по-особенному страшно. Спасибо Гарри, Рону и Герм, что изуродовали душу этого подонка, сломавшего ни одну семью, и даже не создавшего собственную, но то, что бы я сделал с этой душёнкой, я бы, пожалуй, смог рассказать только тебе, человеку, который не лишился бы сознания от подобного извращенства. Так ты хочешь дуэли, старый лис? Получай, я уступлю тебе в этот раз.
Дорогие друзья, минуточку внимания. У нас с мистером Малфоем вышел спор ни на жизнь, а на дуэль. Я имел неосторожность нанести ему оскорбление, и теперь вам придётся рассудить исход нашего боя.
Вот теперь я словно заправской шут, Джордж бы мне поклонился за такую тираду. Но ты знаешь, почему я всё это сказал своим привычно шутливым и добродушным тоном. Ты ведь понимаешь, что я не последняя сволочь, которая воспользовалась бы всеобщей ненавистью к тебе, чтобы, даже в случае такое победы, тебя порвали на лоскутки наши невольные зрители. Мне важно обезопасить тебя для того, чтобы наша дуэль была честной и равной и тебе не нужно было бы поджимать хвост, беспокоясь за свою свободу и жизнь.
У нас с тобой своя схватка, свои пироги, и они никого не касаются. Мы можем оскорблять друг друга последними словами, но, если даже вся толпа будет бесноваться и называть тебя ничтожеством, я побрезгую к ним присоединиться. Ты лицемерный подонок, но достойный того, чтобы, дав тебе шанс, не добивать. Так что сейчас у наших наблюдателей, пусть кто-то начинал прихихикивать, кто-то хмурился, а кто-то откровенно зевал, не останется выбора, иначе как принять, что это дело наше и им не следует в него влезать.

Отредактировано Arthur Weasley (2015-08-30 23:26:33)

Я не упускаю из головы факт, что ты всегда отличался безупречно отточенным мастерством на дуэлях. И пусть кто-то другой бы решил, что с тобой можно расслабиться только из-за того, что из тебя будто выпили силы, оставив тебе жалкие крохи, которыми ты можешь поддерживать свою жизнь. Но я знаю, как ты умеешь меняться, даже быстрее, чем в твоих глазах разгорается огонь, будто я угостил тебя молодильными яблоками.
Ты морально цепляешься за мою неуклюжую бесцеремонность, а я судорожно сжимаю в ладонях твою напускную вежливость, забывая о том, что стоптал себе все ноги, постоянно носясь, словно посыльный, по министерским делам, чтобы объясняться с самыми неблагодарными торговцами, которых можно вообразить, и не давать себе сжалиться над их заискивающими физиономиями, чтобы они не сыграли на моей исключительной наивности, с которой я каждый раз удивлялся, отловив нарушителей где-нибудь в другой раз, и видя всё те же лица, и прочее, прилагающееся к ним, вовсе не взявшееся за ум.
Я не упускаю возможность подшутить над тобой, но я настороже, и в любой момент готов ответить на твой выпад, я не жду от тебя благородства, да и сам, надо признать, веду себя как последняя свинья. Видимо, ты на меня так влияешь, что рядом с собой я не узнаю себя и даже выясняю, что могу выругаться такими словами, которые, спросите меня на здравую голову, даже не вспомню, где мог употреблять. Но ты вызываешь во мне самые пагубные желания, так и знай. Ни твой больной взгляд, ни почти прозрачная худоба, не заставляют меня счесть тебя хоть сколько-нибудь менее опасным, и я готов отпрыгнуть в сторону, не ожидая от тебя чего-то хорошего.
Мы ведь давно не юноши, которые боятся, что за нарушения школьных правил им дадут по ушам, ясное дело, ты будешь использовать мерзкие приёмы, но даже я, готовый к такому, как ты, ошеломлён тем, что тебе хватило твоего паскудного ума, чтобы использовать у всех на виду тёмную магию, после того, что она сделала с тобой, твоей семьёй, и твоими счетами. Куда там, народ разбегается, кто куда, не стесняясь толкать нас плечами, с одинаковой истерической силой, как видишь, твоё желание на пару минут исполнилось, они не делают между нами различий, думая лишь о том, как бы первыми выбраться из этой лавки.
Будь мы с тобой одинаково благоразумными и подлыми, вместо того, чтобы тратить время на глупости, обчистили бы здесь всё, чтобы не щёлкали клювом. Я бы утащил все мыслимые и не очень вещицы на проверку в министерство, а ты в свои карманы, но мы с тобой слишком заняты друг другом, чтобы подумать о немыслимых сокровищах, скорее всего, среди которых немало предметов тёмной магии, которые, будь моя воля, я бы извёл без следа.
Опять тёмная магия, хоть на плешь тебе плюнь, жизнь тебя ничему не учит, судя по той радости, с которой ты изрыгаешь свои заклятия, ты на самом деле мазохист, мечтающий найти предлог, чтобы снова сбежать от своей семьи в Азкабан. С тобой не соскучишься, какая скорость, какое изящество, будь у меня время, я бы на тебя засмотрелся, но ты не даёшь мне спуска. Я, конечно, в министерстве не ворон ловлю, но, по большей части, моя работа состоит из терпеливой и нудной засады и слежки, и длинных разговоров за жизнь, в общем, туда не входит всё то, что ты решил предложить мне на закуску. А вот и десерт, ты хочешь сломать мне кости? Ну это ты загнул. Я скрипнул зубами, чувствуя, что неприлично вспотел, отбивая твои подачи с трудом, если честно, ты меня превосходишь в этом искусстве, немного. Но, тем не менее, и у меня хватает ума уворачиваться от самых жестоких твоих приёмов, вместо того, чтобы тратить силы на то, чтобы поставить такую защиту, чтобы ты обплевался своим ядом, мы давно не школьники, чтобы решать, кто круче. Или нет?
Tenebres. Involio Magicus.
Я удерживаю защиту и напускаю на тебя темноту, нечего думать, что ты сможешь сбить меня с толку своими молниеносными приёмчиками любителя тёмной магии. Я удерживаю защиту, но уговариваю себя не нападать, а только отбиваться. Я не хочу играть по твоим правилам и пытаться причинить тебе урон. Эта дуэль нужна тебе, а я всего лишь тебе подыгрываю. Но, Мерлин тебя разрази, ты умеешь убедить втянуться в процесс. И мне становится любопытно, на что я способен в борьбе с тобой здесь, один на один, столько времени спустя. Насколько ты прав, и я расслабился и зажрался, как ты не выразился. Видимо, придётся идти на компромисс со своей совестью и нежеланием суетиться, так как желание жить и, желательно, в здоровом виде, основной человеческий инстинкт, как ни убеждай себя в обратном. Значит, будем на тебя нападать, защищаясь, никакой агрессивной магии, я не буду опускаться до этого базара. Представляю выражение твоего лица, приди мне в голову сказать это вслух. Но нам не до разговоров. На моём плече появляется не самая глубокая, но неприятная рваная рана, и я слегка теряю ориентацию, за что получаю твоим кнутом по голове. Неплохо, но этого недостаточно, старый лис.
Sursum versus. Terra Vitae.
Мне нужно тебя дезориентировать, убийства с проклятиями оставь в своём арсенале. Напуская туман, меняющий мир местами, из которого выбраться проще простого, но очень непросто сообразить, что нужно сделать, будучи перевёрнутым непонятно куда, неплохой манёвр для этого. Я действую в полную мощь, пытаясь как можно точнее прицелиться. Ай да старый плут, современным преступникам надо бы поучиться твоему мастерству уворачиваться от наказания и всего остального.
Я создаю не самого эстетического вида растения и, добавляя трансфигурационный манёвр, планирую обвить ими твоё вертлявое существо, ты же ползучий змей, вот пусть что-то поползает и по тебе. Уж чего, а позевать с тобой не получится, я сосредоточен, чувствуя, как каждая моя мышца напряглась, и всё тело застыло в ожидании, готовое по сигналу сбитого с толку разума в любую секунду броситься на тебя. Потому я не слишком люблю серьёзные дуэли, чувствуешь себя зверем, проклятой вороной, готовой всех заклевать.
Ты решил меня измотать по полной программе, бедной Молли точно придётся заставить меня выкинуть свою любимую мантию. Ты даже преобразился, словно помолодел и снова выглядишь на свой возраст, а в глазах уж совсем неприличный задор. Ах ты ловкий демон, видимо, твоя злость придаёт тебе маневренности и неплохо консервирует.
Suggestio Flagellum.
Я не упускаю возможности подбодрить себя тем, что, по крайней мере, размял косточки, а то засиделся в своём кабинете, и превращаю очередной кнут по мою душу в нечто более дельное, на мой взгляд, а именно в гимнастическую ленту, которая забавно смотрится в твоих руках. Ты никогда не умел первым посмеяться над собой, потому уделял слишком много внимания смешкам себе вслед.
Mobilus Allentum. Reflecto. Humano Eximate.
Я останавливаю в воздухе твой очередной хлыст относительно своевременно и почти в ажиотаже отражаю твои чары тебе же вслед, это почти тоже, что играть в переводного дурака, звучит заманчиво, а на деле голову свернёшь.
Я, как умею, лавирую между твоими заклятиями, не отставая от твоей прыти, насколько это возможно с моей, и намереваюсь направиться к тебе с серьёзными намерениями, а точнее, отшвырнуть тебя куда подальше, чтобы глаза мои тебя не видели, но ты же липкий, как паук на паутине, скользкий тип, но я рискую попытаться поглазеть, выйдет ли из этого что-то дельное.

Я правда пытался, честно слово, пытался просто отбиваться от твоего намерения сделать меня калекой, угомонить тебя, вразумить своей безответностью злу насилием, но ты же не знаешь предела, и покой тебе доставит только созерцание тех почти гимнастических трюков, которые приходится вытворять, чтобы увернуться от твоей безнравственной магии. Как говорится, хочешь жить, умей вертеться. Так вот, я старался, но ты же не понимаешь по-хорошему, мол, пошутили, и хватит. Так что Мерлин тебя разнеси, коварный змей, я не могу отпустить тебя невредимым, когда ты почти кто кричишь об отчаянном желании покалечиться за компанию со мной. В другой раз такая забота заставила бы меня прослезиться. Что это на тебя нашло?
Я ошарашено наблюдаю, как твоё заклинание летит в сторону окна, над головой торговца, и какое-то чутьё мне подсказывает, что ты не пытаешься его зашибить, ты повторяешь только умные ошибки, а не нелепые, и, после того, как ты попытался продать артефакт тёмной магии на моих глазах, вряд ли решишь выступить в роли палача человека, который не сдался тебе сто лет. Хотя, надо отметить всю степень твоей мстительности. Ты слишком уж самоуверен, хотя, в этом случае ты не ошибся, я не пользуюсь этим моментом, чтобы как следует заехать чем-нибудь тебе по мозгам. Хотя, может быть, дело не только в моём мало полезном в дуэлях благородстве, скорее, я вынужден отдышаться после стихийного заклинания. Отчего-то у меня не возникает желания поставить защиту над бедовой головой торговца, мне кажется, это меньшее, что он заслужил за свои тёмные делишки и мысленно рукоплещу тебе, старый лис, за то, что у тебя хватило смелости на то, что мне мешала сделать моя добросердечность к такого рода гадам. С кем поведёшься, видимо.
Пусть я буду выглядеть малодушным трусом, но трусом, который сохранил в равной целости и кроссовки и глаза, учитывая, что ты направил своё огненной проклятие на всего меня. Я ныряю прямо под перевернувшийся стол, с грацией пловца, правда тут же перестаю этому радоваться, неплохо приложившись лбом об пол. И всё же, огонь, подпортив вывеску, подпортил и меня, обдав пламенем мою ногу так, что я взвыл, не очень желая смотреть на то безобразия, во что превратилась моя штанина вместе с голенью, оставлю это зрелище Молли, она привыкла к тому, что её старый дурак способен потерять сознание при перспективе посещать уколы и в ногу в том числе. Самое занятное, что манёвр мне пусть скорее менее, чем более, удался, и я всё ещё копошусь перед тобой, и даже чувствую, как по венам разливается не ожидаемая усталость, а приятное напряжение, которое я не чувствовал давно, и которое бодрит не хуже ледяного прорубя, хотя, признаться, там мне пока побывать не довелось.
Тем временем, ты повизгиваешь в унисон и моим стенаниям, и я не без удовольствия отмечаю, что тоже сумел нанести тебе урон. Ты быстрый, ловский, изворотливый мерзавец, но так просто я тебе не сдамся. Помирать, так с музыкой, или как это там советуют? Впрочем, у меня есть кое-что получше для тебя.
Defendo. Dimensio. Juvenis no mittere depello.
Я, чертыхаясь, защищаюсь от твоих нападок, и всё же решаю продолжать свою политику из серии не навреди даже Малфою. Я столько лет тренировал себя держать на привязи, завидев вдалеке тебя, тебе должно быть стыдно разрушить это в один момент. И всё же, я решаю действовать своим умом. Можно было попробовать трансфигурацию, но с твоей манёвренностью у меня нет на это времени. Я заставляю пространство комнаты между нами менять свой вид, так что, если заклинание мне удалось, комната должна начать ходить перед тобой, как будто ты принял на грудь чего горячительного, и мешать изловить меня. Также я провожу золотую линию возрастного ограничения между нами, которая, вместе с заклятием отражающего щита, должна заставить и тебя попотеть, чтобы снять эту преграду, мешающую тебе приблизиться ко мне. И всё же, ты меня умаял.
Reducto.
Я с воодушевлением швыряю в тебя разбросанные тут и там магические предметы, мечтая закопать тебя под этой макулатурой, я давал себе слово не нападать, но я проклинаю его вместе с тобой и даже с тем, что сподвигло мою мать произвести меня на свет. Конечно, я растрачиваю силы на магию слишком бездарно, и даже успеваю понять свою ошибку, прежде чем моё горло сжимает удушье, и я хватаюсь за него рукой, по инерции пытаясь вдохнуть воздух, и тут же оказываюсь в этом самом воздухе, вокруг меня его предостаточно, но вот уже пол впечатывается в мою голову, и у меня перед глазами мерцают искры, и кровь из носа противно заливается в рот, я слизываю свою кровь с губ, гадостно поморщившись. С виска также что-то противно стекает на плечо, и мне не хочется проверять своё предположение, и так понятно, что от встречи лица с полом хорошего не ждут.
Ты не можешь отрицать то, что мало кто может соперничать со мной в эффектности свободного падения, но я так неуклюже приземляюсь на спину, что порчу собой всю картину, если бы не я, всё по-прежнему бы оставалось грандиозно эфемерно. Но я, охая, как заправской старик, собираюсь без особого достоинства потереть свою спину, плюнув на то, что ты можешь не удовлетвориться своим превосходством, и добить, слишком уж ты круто меня приложил, чтобы, как добрый молодец, разогнуться, не хрустнув всеми позвонками, но в меня летят верёвки, заставляя снова опрокинуться назад. Кто бы сомневался, старый плут, что ты не просто радостно возопишь о своей победе тем, кого здесь нет. Если ты не заметил, все разбежались.
Я кряхчу, как младенец, без особого энтузиазма намереваясь попробовать выбраться из объятия твоих пут, я, конечно, не имею ничего против проявлений нежностей, но не твоих. А вот и ты сам, с явно читаемом на лице выражении, что ты не выразил мне всю свою любовь и ласку до конца, и я, даже неприлично высунув язык от нервного напряжения, пытаюсь выкрутить себе запястья так, чтобы моя палочка, чудом удержавшаяся в моих оцепеневших от твоей крутизны пальцах, могла помочь мне в этом нелёгком деле.
Ты нависаешь надо мной и смотришь мне в глаза с торжествующим выражением, и всё, что мне остаётся, выбесить тебя своей мягкой улыбкой, мол, ну молодец, поздравляю, жаль, твои верёвки мешают мне пожать плечами, чтобы картинка сложилась что надо, и твоё безупречно бледное лицо перекосило при созерцании моего настроя.
Я уже даже не питаю особых иллюзий, что на этом ты утихомиришься, не говоря уже о том, что тут даже свидетелей нет, если не считать торговца, вид которого говорит о том, что последнее, что он стал бы делать, это разевать рот на суде. Не буду тебя дурить, что чувствую прилив бодрости от мысли, что ты придашь моему дню настроения десертом из круциатуса, ничего лучшего я от тебя не ожидаю, ты достаточно умён, чтобы не портить свою шкуру вместе с моей, опустившись до авады, но оставить меня валяться на этом полу слишком большая честь, вопрос, для кого из нас. Это твоя победа, но я победил тебя в том, что мне это безразлично. Наверное, подразумевается, что я должен трепетать, но я с трудом поворачиваю голову, чтобы сплюнуть на пол кровавую слюну, но даже это не помогает прокашляться достаточно для того, чтобы сказать тебе своё последние пару слов, пока ты не заткнёшь меня своими силами: старый лис.

Я валюсь в пыли, задыхаясь от грязи и смрада, натоптанного многочисленными посетителями за годы существования ломбарда, и пытаюсь не лишиться сознания хотя бы ради того, чтобы насладиться твоим видом, который внушает не меньшее отвращение и кошмары на ночь, чем, вероятно, и мой. Это было бы очень комично, один калека догнал другого, поверг его и теперь не знает, что с этим делать, так как и сам не в состоянии сделать ещё один шаг, чтобы его прикончить наверняка.
Ну, давай, старый лис, не оскорбляй меня ожиданием. Судя по всему, ты тоже думаешь, что этого я всё ещё достоин. Я даже как-то позорно начинаю дрожать, то ли от холода, то ли из-за того, что кровь меня уже не греет, и уже не пытаюсь воровато извернуться, чтобы изничтожить тебя, ты меня выпил и выпустил из меня море энергии, так что теперь всё, что мне остаётся, так это слушать твои насмешки вполне ожидаемые и заставляющие понервничать меня, ощущающего себя в роли старого бестолкового паралитика. Что же ты задумал, плут? 
Я широко раскрываю глаза, совершенно не думая в этот момент о том, чтобы благоразумно прикрыть веки, настолько не веря своим ушам, что полагаюсь на пусть и подсевшее, но какое-никакое зрение. Ты не можешь быть таким приличным, это меня убивает хуже твоих заклинания. Ты не глумишься, не пытаешься заставить меня тут извиваться змеёй на грязном полу, ты просто хочешь окончить этот бой, удовлетворившись своей победой, но не моим отчаянием. И мне кажется, что в этот момент я вижу где-то глубоко в тебе того человека, каким когда-то ты был. Безусловно мерзким, но принципиальным, тем, кто не стал бы бить в спину, слабого или ничтожного соперника только лишь потому, что ты круче. Я облизываю пересохшие губы, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение от этого открытия. Руку после этого я бы, конечно, тебе не пожал, но что-то заставило меня сдавленно кивнуть тебе. Это твоя победа. Однако, не все оказались со мной солидарны.
Я настолько ощущаю себя героем какого-нибудь нелепого боевика, что нахожу в себе силы приподнять голову и отследить твой ещё более эффектный, чем мой, полёт, а звук разбившегося стараниями твоей спины стекла словно вгрызается в мой затуманенный всем происходящим разом, и я сам не понимаю, как так прытко оказываюсь на ногах, сдавленно охнув, но удержавшись на них.
В голове тупая пустота и всё тот же противный туман, кровь со лба заливает мне глаза, и я отмахиваюсь от неё, как от назойливой мухи, промочив рукавом. Я еле держусь на своих неожиданно не по годам дряблых ногах, которые так хотят подкоситься, что я готов был бы им уступить без излишних реверансов, но у меня отчего-то сводит не только каждую мышцу на обожжённой ноге и не только гудит голова, но и сводит дыхание, словно я на миг поменялся шкурой с тобой.
Я перехватил твой ошпаренный взгляд, выражающий немую мольбу, и у меня зашумело в ушах о прилившей к ним крови, заставляющей слушать свой пульс словно внутри головы. К горлу подкатывала тошнота, от тех мыслей, что бессовестно роились внутри сердца, заставляя его аритмично биться в груди. Возможно, мой сын, умирая, взглянул бы на своего врага, ставшего для него убийственным противником столь внезапно, что Фред не успел этого осознать, также, испуганно и потерянно, понимая, что обречён и нашёл бы силы на свою, пусть последнюю, но ухмылку. Всё могло бы сложиться так, если бы тот не убил его наповал, но я помню улыбку, застывшую на его губах вместе с запёкшейся кровью. Меньше всего на свете мне хотелось бы сравнивать это бережное воспоминание, то немногое, что осталось у меня от сыном с тем, кого вижу перед собой теперь, но это заставляет меня на минуту забыть о собственной боли внутри сердца.
Митчелл, этот, безусловно бессовестный, ублюдок вдвое старше тебя и годится тебе в отцы. И, если ты подзабыл его имя, мне ничего не стоит напомнить, мистер Малфой. Не стоит вести себя, как пятилетний ребёнок, имей мужество извиниться за этот вовсе тебя не красящий жест.
Лично я не могу за себя поручиться, что имею мужество для извинений перед тобой, но на то мы и старые, чтобы поучать молодых, вот дорастут сами, получат схожую привилегию. Мой голос звучит отстранённо, глухо, с холодной яростью, в этот момент я испытываю к Митчеллу такие чувства, которые заставляют меня мысленно прокручивать в голове картины страшного суда над ним. Я не могу выносить его за то, что разбередил старую, но никогда не смеющую зажить рану, за его наглый язык, за то, что явился не вовремя, влез не в свой разговор и, как ни странно, за тебя. Не думал, что способен за тебя оскорбиться, но то, что мы можем плюнуть друг другу в лицо, не даёт молодёжи право так насмехаться над слишком рано постаревшими взрослыми людьми. Он не смеет так разговаривать с тобой не потому, что ты не заслужил это. И эти слова заслужил, и плевок. Но не так и не от него. Он, наверное, даже не знает, в чём заключается твоё преступления, слушая слухи, словно через испорченный телефон, от родителей или старших по званию. Окажись я в тюрьме вместо тебя, Мерлин знает за что, он бы также не стал разбираться, ощущая своё превосходство лишь потому, что ему объяснили, где сторона правых. Я не люблю тех, кто живёт коллективным умом. Я продолжаю свои увещевания, приближаясь к тебе.
Мы всего лишь продолжили наш с Люциусом замшелый спор, который успел покрыться плесенью, когда тебя ещё на свете не было. Твоя бдительность заслуживает похвалы, но не стоит тратить молодые годы на попытки понять, кто из старых дураков прав, а кто виноват, оставь это на нашей совести.
Я бешусь на себя за очередной припадок справедливости, после которого обычно Молли говорила, что не будет показывать пальцем на того, из-за кого нам не на что купить конфет, чтобы откупиться от соседских детей на Хэллоуин. Но до очередных праздников ещё далеко, а я не подлец, хотя как-то пытался им стать, видно, не слишком прилежно. Я не утруждаю себя тем, чтобы слушать, что ответит бравый солдат старику, надумавшему учить его жизни, и занимаюсь тобой, пытаясь избавить тебя от осколков и наложить шину на пораненную ногу, я немного знаком с нужными заклинаниями, снова тебе, старый лис, повезло, и я мрачно хмыкаю, представляя, как в святом Мунго не знают, кому наложить швы в первой очереди, а мы оба, не обращая внимания на попытки продлить нашу жизнь, с пеной у рта продолжаем упоительно пререкаться. Даже будучи в маразме, мы будем рассказывать внукам, как каждый из нас был не прав. Но не надейся, что я вот так запросто отпущу тебя, старый лис, после того, как ты уложил меня на лопатки, мы ещё повоюем. А вот локоть оставлю как есть, и так сойдёт. Дышишь и ладно.
Эту лавку мы разгромили общими силами, так что запиши это на наши счета и мы непременно возместим владельцу ущерб. После чего я не постесняюсь проверить, что за махинации он тут проворачивает.
Это я цежу совсем уж яростно. Я прекрасно понимаю, что на нашем с Молли счету бублик без дырки, и меня даже не слишком утешает, что твои дела не лучше. Я не собираюсь тебя выгораживать или брать всю вину на себя, пусть подобным идеализмом занимаются наши потомки, когда забудут о том, что их старики ненавидели друг друга честно и до последних дней, пока их не разлучили на поминках. И всё же, ты не хуже меня знаешь, что отвечать надо и за слова, и за действия. И раз мы решили тряхнуть стороной, придётся теперь скидывать свои жалкие копейки, и в другой раз думать правильным местом, чтобы не причинять вреда имуществу других людей. Я склоняюсь над тобой, и на моём лице явственно отражено сомнение. Но ты ведь правда уделал меня, значит, ты заслужил хотя бы это.
Я приношу свои извинения, Малфой. Я ведь проиграл.
Я, поморщившись от слабости в ногах и гула в голове, рывком поднимаю тебя на ноги. Понимаю, тебе это неприятно, но как-нибудь переживёшь. Ты не можешь отрицать, что лучше я, чем юнец, который не умеет уважать детские игры стариков. 
Скорее в этот погожий день молния накроет именно мою и без того многострадальную голову, чем я отправлюсь в Мунго, тем более, в твоём сопровождении, и что-то мне подсказывает, что ты также настроен убраться домой под крыло своей жены, как и я, иногда у стариков мысли сходятся. Интересно, способны мы хотя бы на такой подвиг? Не знаю, как ты, а я никогда не умел притворяться так хорошо, чтобы Молли меня не прочла. Но ты позаботился о том, чтобы мои причитания и требования меня пожалеть и накормить были искреннее некуда.
Ну и что нам остаётся? Топать, словно две вечно юные инвалидки в картине "Смерть ей к лицу", рассыпаться по дороге и подкрашивать облупившуюся краску с лиц, беззлобно переругиваясь? Всё же, для этого мы недостаточно стары.

То, что я вижу в твоих глазах, мечется где-то между замешательством и благодарностью, и я стыдливо отвожу взор, чтобы не мешать тебе принять решение, что же именно подумать про мои поступки, от которых веет добродушной глупостью. Да и на твоём лице, признаюсь, я не привык видеть такое выражение, и я не уверен, что хотел бы его узреть применительно к себе, как-то это не по наши души, не находишь, лис?
Я стою плечом к плечу со своим старым врагом, старым во всех смыслах этого слова и чувствую себя ближе к нему, чем к всей этой обличённой лицемерием толпе, что не так давно его чествовала и подобострастно кланялась, едва завидев издали его излучающую стать фигуру.
Но, стоило тому, кому они вынуждены были отвешивать фальшивые поклоны, оступиться, как они готовы стали выклевать ему глаза, как стая обезумевших в своей слепой ненависти ворон, настолько слепой, что, по сути, им даже не важно, кто из вас перед ними стоит, Нотт, погибший в своём заключение, Розье, давным давно схваченный министерством или же ты, главное, чтобы это был кто-то из бывших хозяев жизни, прежде не обращающий своего королевского внимания на якобы преданных рабов, которые, как оказалось, были вовсе не столь преданы и безответны.
По большому счёту, те, кого считают этими самыми сомнительными правителями сейчас, те, кто благородно кормит этих своих почитателей с рук, также не должны рассчитывать на их снисхождением, стоит им только повернуть в неправильном направлении, толпа, это страшная сила и мощь, с которой, пожалуй, может сравниться только гнев Того-Кого-Нельзя-Назвать.
Я стою с тобой плечом к плечу и понимаю, что не в состоянии предпринять хотя бы что-то, чтобы прямо здесь не случился суд Линча. Я не считаю, что ты переплюнул меня в моём горе, и не уверен, расплатился ли ты сполна, но это решал не я, а слово суда, и я должен относиться к нему почтительно. Мне не жаль тебя в том, что ты пережил, но я не уверен, что за это тебя нужно поносить вечно, вытирать о тебя ноги и плевать на твою лысину.
Я невольно поднимаю выше волшебную палочку, не раздумывая, понял ли ты смысл, а точнее, всю дурость моего жеста. Кажется, я скорее готов сражаться с тобой, чем присоединиться к этим безумцам, которые слетелись, словно мошкара, на тёплый запах крови, и хотят поживиться зрелищем, которых требуют их завидующие глаза.
Я имею право выбросить тебе в лицо всё то, что о тебе думаю, потому, что точно также говорил тебе всё это прямо во времена твоего триумфа. Я не завидовал твоей новой мантии, подобранной в тон к башмакам в то время, как мои прохудились. Твои волосы сияли жемчуженным блеском, а мои лоснились, словно у старого пса. Твои сюртуки украшали старинные кружева, а мои новенькие заплатки, любовно приделанных ласковыми, но затюканными иголками руками Молли. Но не они, те, кто раньше готов был носить тебя на руках, но, как только ты перестал быть всеобщим кумиром, сбросили с той высоты, на которую ты, не подумав, как будешь слезать, забрался за каким-то Мерлином.
От бессильного гнева у меня сводит язык, но, я, как и ты, благоразумно помалкиваю, хотя мне есть что сказать, не такой уж я старый бестолковый валенок, каким ты меня мнишь, я догадываюсь, что стоит мне вставить хотя бы словечко, как все они позабудут о заслугах «мистера Уизли» и сотрут его, с тобой за компанию, в порошок, а потом уже вспомнят, кто там был этот рыжий придурок. Сейчас я ненавижу их почти также, как тебя, и хочу заклеймить последними словами, среди которых негодяи и мерзавцы сказались бы благоухающими красой ромашками.
Я, с бессильной, трусливой яростью слушаю, что выговаривает этот хозяин лавски сомнительного содержания, и про себя отмечаю, что он не будет так радоваться, нагло обворовывая пусть не почтенного, но человека в сединах, когда я прикрою его торговлю, не навевающую никаких добрых мыслей, но мне хватает ума не сообщать ему об этом прямо сейчас. Мне приходится наблюдать, как ты расстаёшься с тем, что буквально оторвал от души, с последними средствами. Я понимаю, что вряд ли у тебя что-то завалялось где-то ещё, ты не пустил бы фамильные сокровища с молотка, будь это так и не решился бы средь бела дня продавать вещь с тёмной магией, что, конечно, тебя не красит, и, по большому счёту, побудило нас на детские шалости. Может, воспоминания о том, до чего же неплохо быть молодым и здоровым стоят того?
У меня опускаются руки, кажется, люди даже не слышат, что я сам предложил отдать свой долг хозяину лавки, и переворачивают всё так, будто этого требовал Малфой, скажи я, что собрался прямо тут его пристукнуть, содержание их восклицаний бы не поменялось, им наплевать, что я говорю. Как и на тот факт, что я не столько такой уж ценный, сколько покрытый пылью и заеденный молью министерский служащий. И всё же, я не выдерживаю, предел есть даже моему терпению, хотя, в браке со своей любимой женой, я понял смысл поговорки, что молчание золото.
Уверяю Вас, белобрысый чёрт зачинщик этого бунта на корабле в той же степени, что Ваш покорный рыжий старик. Вы просто не слышали всей нашей беседы. Вот Вы, леди, не станете же давать присягу, что слышали, какими оскорблениями мы тешили друг другу самолюбие? Не вмешивайтесь, прошу Вас.
Я негодую. Они бы себя послушали, и хотя бы определились бы, кто я такой, прекрасный работник или жалкое ничтожество, настолько не способное постоять за себя, что они тут меня защищают. Однако, мои размышления прерывает названная сумма тем, лавку которого мы так нелепо разнесли по доскам. Не спорю, имея право ответить друг другу на взаимные оскорбления заклинаниями, нам следовало лучше для этого подобрать место, но годы берут своё, и мы не можем держать себя в руках, как когда-то. Хотя, нынче это ещё менее свойственно молодёжи.
Сколько? Где Вы такие деньги видели?
В эту минуту я и сам готов ухватиться за сердце, и у меня кружится голова, хотя это можно списать на то, что ты так над ней постарался. Но что за сумасшествие, он выжил из ума? Я даже не хочу думать о том, как объясню Молли подобные траты и что на меня нашло, когда я решил ввязаться в наш старый спор, который ещё никогда не приводил нас к чему-то стоящему.
И всё же, толпа, удовлетворённая тем, что ты не стал пререкаться, постепенно теряет революционные настроения, и я ловлю момент, чтобы вмешаться и угомонить их.
Расходитесь, дорогие граждане волшебники, представление закончено, мы слишком стеснительные, чтобы продолжать в вашем присутствии.
Я подшучиваю над ними, но в душе и в глазах остаюсь серьёзен, как никогда прежде. Они неторопливо расходятся по своим делам, всё ещё лениво поглядывая в нашу сторону, и я вульгарно хочу промочить платком взмокший лоб, но когда я носил с собой платки, я способен только на то, чтобы терять их. Я усталыми глазами, которые, кажется, провалились глубже в моё лицо и очертились тяжкими синяками, смотрю на тебя, и мне всё равно, что ты можешь подумать, насколько я жалок. Это выглядит просто смешным, мы готовы топать ногами и выдирать друг другу последние волосы, лишь бы доказать, что каждый имеет право на больший ущерб и больше вывихов. Знай наших. 
У меня нет с собой столько, но я верну тебе свою половину, старый лис. Если тебе что-то не нравится, можешь вышвырнуть галлеоны на помойку, ни слова тебе не скажу, но не утруждай себя тем, чтобы пересылать их обратно, ты только зря потратишься, а я также спущу их в унитаз. Смею надеяться, ты можешь оскорбить меня последними словами, но не тем, что станешь платить за меня, как отец за нашкодившего мальчишку.
Я, помявшись пару секунд, решительно ухожу в сонную тишину переулка, где такие страсти кипят. Мне и правда плевать, как ты распорядишься моим долгом, но я верну его тебе, даже если мне придётся запихнуть его тебе в глотку. Я не настолько добродетелен, чтобы ещё препроводить тебя в святого Мунго, да и, что уж там, мне и самому сейчас не помешает забота женских рук.

В кои-то веки я не пробираюсь домой, словно преступник, чтобы тихонько закинуть свои поруганные шмотки в машинку для стирки, каждый раз наивно полагая, что Молли не заметит их там. Но сегодня я слишком измотан и падаю прямо в её руки, сдаваясь на милость своей жены. Я покорно слушаю, как она взволнованно меня отчитывает, попутно пытаясь отмыть, как расспрашивает о том, что за блажь на меня нашла, когда я сто миллиардный раз связался с Малфоем.
Она даже напевает мою любимую маггловскую песенку, хотя божилась, что не запомнила её, и поднимает мой жизненный дух горячими пирожками, обещая влить в меня чаю на ночь и засунуть мои ноги в шерстяные носки. Она без конца целует меня в висок и говорит, что я никогда не научусь быть осторожным, но за это, вероятно, она так долго и упрямо любит меня.