Я рассеянно потираю кончиком пальца слишком уж вычурное кольцо, принадлежащее Завулону Фангорну, когда-то на моей руке красовалась настоящая реликвия наследника Слизерина, но теперь я вынужден довольствоваться этим. Впрочем, я никогда не боялся трудностей, словно зачарованный принц из спящей красавицы, я, не страшась покалечить лицо, пробрался бы через все заросли Малефисент, чтобы забрать её волшебную силу себе, чтобы лишний раз убедить себя в том, что нет никого, кто посмел бы подумать, что может меня превзойти. Меня немного потрясывает от сквозняка, проникающего в комнату сквозь незримые мелкие щели между стеной и окном, и я вспоминаю, что выбрался из небытия, это ощущение мурашек по коже давно мной забыто, и я вдыхаю холодный воздух ноздрями, глотая его, словно курильщик дым. Но без даже подобие наслаждение. Вокруг меня пустота.
Я который час сижу в кресле перед камином, подперев чужими пальцами чужое лицо, и мне кажется, что могу просидеть так ещё очень долго и не шелохнуться, словно мои бесконечные в своём хаосе мысли меня забальзамировали. У этого мистера дурака Фангорна, сослужившего моим остаткам духа неплохую службу на первое время, достаточно грубые, хотя не лишённые своего обаяния, черты, и широкие ладони, в то время, как мои пальцы всегда были тонкими, как у пианиста, как робко заметила как-то раз уборщица в доме, в котором я рос, и о котором вспоминать мне хочется меньше всего. Я лишь бросил на неё презрительный в своём недоумении взгляд, и, подняв брови, многообещающе прошептал, что я стану кем-то более значительным.
Как давно это было, мои детские годы, и тот жуткий ужас, что поселился во мне, когда я вдруг осознал, что способен говорить со змеями, они начали приходить ко мне во снах, а однажды я бешено закричал, обнаружив, как ко мне в кровать пробралась одна из них. Я почти был готов к смерти, когда вдруг она кинула на меня преданный взгляд, словно сама готова была исполнить любое моё желание. Тогда я впервые почувствовал этот ни с чем не сравнимый соблазн почувствовать власть над чем-то дышащим. Как и то, что у меня нет заботливой мамочки, которая прибежит оберегать мои кошмары хитреца Морфея. Зато таковые имелись у многих других, какая несправедливость, вы не находите? Да, я не люблю, когда у других есть что-то, чем обделили меня, и даже не стану этого отрицать.
Меньше всего сейчас меня тянет думать о том, что делать с Уолтером и Валькирией, когда мне надоест играть в их игры, которые те наивно считают имеющими смысл и дающими им хоть какой-то шанс, пусть гоняются за этим призраком, они, безусловно, могут ещё мне понадобиться, у них не получится вечно от меня убегать. И за предательство своё они заплатят, я не бросаю слов на ветер.
За моей спиной слышатся шаги, и я приоткрываю полуприкрытые веки, хотя в моей голове всё ещё прокручиваются юные годы, Ричард Поттер с его вызывающей рвотные позывы физиономией, и Айн, женщина, которая так и не стала моей, выбрав его. Женщины очень глупые создания, я понял это ещё тогда, она так наивно просила меня не трогать её Поттера, считая, что это была бы страшная кара для него, но я бы и без её просьб не доставил бы ему такой гуманной радости. Что там она прокричала мне в лицо? Ты никогда не узнаешь любви, ты её недостоин. Я хочу, чтобы ты вечно жил с этим. Милая Айн, твоё проклятие исполнилось, исказившись самым причудливым образом. Я не знаю любви, и я буду жить вечно. Ты не была женщиной моей жизни, ты оказалась лишь той, которую я хотела. Что-то, похожее на уважение, я испытывал, пожалуй, к энтузиазму Беллы. Если бы я умел, то, пожалуй, скучал бы по её страстной и искренней привязанности ко мне. Но, разумеется, я не скучаю.
Я поднимаюсь навстречу Малфою, которого хотел увидеть здесь несколько раньше, чем всех прочих своих некогда союзников и вероломных деланно преданных псов, хотя этот отточенный прежде жест ничего не значащего, но вежливого в своей прохладе внимания, почти позабыт за давностью лет, я давно уже позволял себе не подниматься, приветствуя кого бы то ни было, к чему лишний раз себя утруждать, но сегодня я намерен продемонстрировать, что готов к диалогу, а не к тому, что я буду говорить, и мне будут внимать, открыв рот. О, я мог бы добиться этого, но тогда я был бы не Лордом Воландемортом, а глупым мальчишкой наподобие Поттера, который не умеет делать выводы даже из собственной гибели. Как я слышал, этот глупец стал главой Аврората и не гнушается всё также жертовать собой. Что же, раз он так настаивает, я думаю, найдётся тот, кто поможет ему в этом рвении покончить с собой. И я на сей раз останусь в тени, потому, что у меня нет запасной жизни. И я должен с этим мириться, как и с тем, что теперь все вокруг знают о моём позоре, о том, что моим отцом был ничтожный ничего не стоящий маггл, который не мог даже за себя постоять, но который отличился тем, что дал жизнь столь могущественному волшебнику, как я, который не побоялся заложить дьяволу душу взамен на то, что хотела эта душа.
Ну надо же, мы встретились взглядами, хотя раньше Люциус страшился смотреть мне прямо в глаза, и это вызывает на моих губах холодную усмешку, лишённую злобы, сейчас я к нему её не испытываю, а других эмоций у меня давно нет, и я никогда в них и не нуждался, но, так уж вышло, что именно то, что я их не узнал, меня едва не разрушило. Однако, я выжил, и я стою перед ним со своей горделивой, прямой осанкой, заложив руки за спину и сцепив их в замок.
Люциус Малфой, старик, почти семидесяти лет отроду, с идеально уложенными холёными волосами и в достаточно будничном, но элегантном наряде. И я, виденье, мальчишка, школьник с надменным, но истерзанным временем взглядом, юный мальчик с глазами древнего старика, с омутом знания, что сохранили мои зрачки, словно память, и без каких-либо добрых чувств. Мальчишка с идеально правильными чертами лица, красивый, но совершенно старомодной красотой прошлого века. Люциус никогда не знал меня в этом возрасте, да он и не мог, ведь его отец приходился мне ровесником, однако, я думаю, он догадался, кто стоит перед ним. От меня веет льдом, потусторонним и страшным, который я сам давно чувствовать перестал. Чувства, совершенно бесполезная масса эмоций, однако, я помню, что мне сообщил этот выскочка Поттер, разумеется, пересказывая слова глупого мудреца, оказывается, и такие бывают. Дамблдор сам спланировал свою смерть. Это оказалось правдой, но вся шутка была в том, что он также, как и я, убил себя своей глупостью. Это свойственно умным людям, только его благородство не позволило ему вернуться живым. Да он бы этого и не хотел, и от этого я холодно усмехаюсь себе под нос.
Том Марволло Реддл. Так тогда меня звали, имя, что я ненавидел всю свою жизнь, даже после того, как унял свою ярость, уничтожив моего дорогого папашу вместе с его семейкой. Разумеется, я не вернулся в свои юные годы, на подобную магию не способен даже столь искусный маг, как ваш не покорный слуга, да мне и не нужно его лицо, которое обезобразила тёмная магия до неузнаваемости. Меня никогда не трогала красота, и, ловя на себе взгляды завороженных чертами моего лица девушек, я оставался холоден, словно меня не грела кровь. Так вот, мой нынешний облик по-прежнему Завулон Фангорн, а я, молодой и прекрасный, всего лишь иллюзия, которую я воссоздал для Малфоя, чтобы он узрел меня именно в таком облачении, мне показалось, что в этом есть что-то, молодой человек с глазами старика. В этом есть что-то пугающее, противоестественное, а мне всегда было подвластно то, о чём другие говорили шёпотом или вовсе считали невозможным. Мальчишка с разбавленной магглами грязной кровью и великим предком Салазаром Слизерином, подарившим мне с детства великую власть, видимо, загодя зная, кто из его потомков сумеет воспользоваться ею, как стартом для настоящего могущества, готового окутать весь мир своей тьмой. Пусть Малфой погадает, для чего мне эта небольшая вступительная игра в маскарад, почему я позвал его отдельно от остальных, с кем непременно захочу побеседовать, отчего не продемонстрировал то тело, что занял после своего не самого триумфального воскрешения, настолько я ему не доверяю, чтобы не показать облик того, чьё тело удалось захватить остаткам моей души или же доверяю настолько, что решил приоткрыть немного себя настоящего. Я ведь мог показать ему облик любого юноши, кто пришёл бы мне в голову, но я показываю Люциусу себя. Такая непривычная душевная обнажёнка.
Здравствуй, Люциус. Ты изменился и постарел, мой старый друг. Но это ведь естественный ход событий, не правда ли?
Мой голос звенит холодно и надменно, и даже я сам слегка вздрагиваю  от того, насколько звонко он звучит. Если я захотел бы, то мой нынешний облик мог бы стать не иллюзией, а правдой, я узнал, как победить смерть, и для меня не было невозможным разгадать загадки вечной молодости. Но к чему мне это? Внешняя оболочка меня не волнует, мне хочется вобрать в себя всю магию, которой только подпитывается этот мир, забрав её у каждого, кто ей владеет. Потому, что они жалкие ничтожества, которые боятся даже собственной тени, не то, что стоящих открытий экспериментов, а значит, они не достойны таких даров.
Я пристально рассматриваю своего скользкого друга, мои глаза всегда причиняли ему боль, словно рентген, хающий ипохондрика. Мой взгляд скользит по его шее, на которой отчётливо виднеются отметины, тюремное клеймо, куда менее изящное, чем Тёмная Метка, изобретённая мной, и куда более бесполезное. Я бы испытал к нему вполне вероятный прилив жалости. Если бы были способен на это чувство. Но я не чувствую ничего, и мой взгляд сейчас напоминает ледяную и спокойную гладь озера, которому не имеет значения, укачивать на своих волнах радостно плескающихся отдыхающих или окаменевший труп.
Ты можешь располагаться, Люциус. Нам предстоит с тобой долгий разговор. Полагаю, у тебя есть, что сказать мне.
Я не тороплю события, и мне доставляет почти похожее на человеческое удовольствие наблюдать за реакцией Малфоя, что же он скажет мне в ответ. В моём взгляде плещется едва выраженный смех, такой же холодный, как я сам, бессмысленный для ворожения радости, разве что торжества. Но я не торжествую, я растерян, я не привык выпускать ход событий из-под своего крыла, а тут выясняется, что я даже толком не могу разобраться в том, как именно меня вернули в этот мир. Но сейчас у меня нет времени на такие мелочи, у меня было бессмертие, но теперь у меня нет времени по собственной глупости, которую я должен признать, если не желаю повторения истории с предателем Снейпа, любовь которого я недооценил. Любовь Поттера, которая защитила его сторонников от моих смертельных выпадов. Любовь его матери, которая уничтожила меня. Но всё началось значительно раньше. И также с малодушия и трусости, имя которой было Регулус Блэк. Он не увидел, во что превратился его любезный брат. Мне жаль. Наверное.

Ты молчишь, напряжённо роняя свои мысли в воздух, и я, откинувшись в кресле, расслабленно наблюдаю за тобой, задумчиво скользя по тебе взглядом, который ты выдерживаешь стойчески, почти не шелохнувшись, будто по твоей душе не ползает опасная и ядовитая змея. Я не могу винить тебя за это молчание, несмотря на то, что ты не ответил на мой негласный вопрос, а я не люблю, когда меня заставляют повторять дважды. Но всё же, я не могу винить тебя в том, что ты слишком сражён моим небольшим представлением, чтобы понять, чего от тебя хочет твой господин.
Моё неожиданно молодое лицо не выражает чего-то определённого, я предполагаю, что для тебя это ужасное зрелище, вероятно, так мог бы выглядеть маг, лишённой души дементором, но в том случае он похож на бессмысленного манекена, не способного даже соображать, мой мозг, напротив, словно расширил свои возможности, как слух становится более значимым в случае, если ты слепнешь. Но я не намерен раздумывать на тему, какое произвёл на тебя впечатление слишком долго, меня не волнует, что ты думаешь обо мне, для меня важно, что ты думаешь о сохранности своей шкуры и такого же подобия величие, которым теперь обременён и твой Лорд и с чем, по насмешке судьбы, пока мы оба вынуждены считаться. Однако, у меня есть то, чего нет у тебя, и что может положить к моим ногам весь мир, но только в этот раз у меня нет права на ошибку и я ощущаю себя слишком обычным, до какой-то судороги в самых костях. Необычное ощущение, наверное, даже я стал слишком стар.
Мои тонкие пальцы спокойно лежат на ручках кресла, они не подрагивают, не сжимаются, также не выражая ни малейшего намёка на мои последующие действия. Эта картина выглядит необычно, я смотрю на тебя, словно внук, ищущий доброго совета у старика деда, но на самом деле ты умиляешь меня своей молодостью, ты слишком молод для того, чтобы считаться повидавшим много стариком. Ты мог бы быть моим сыном, впрочем, я никогда не задумывался о потомстве, в то время, как ты отчаянно боялся, что твой род может угаснуть, я не желал делить свои тёмные знания ни с кем, появись у меня сын я, вероятно, поступил бы, как древний фараон, уничтожавший лишних в его глазах младенцев. Хотя, даже он не убивал тех, кто представлял собой его семью. И ты, пожалуй, мог бы считаться моей семьёй, если бы я мог хоть что-то в тебе оценить. Если бы я хотя бы мог прочувствовать смысл этого слова, которое помогло бы мне связать тебя нужными путами. Но пока я не могу этого понять. Я всегда тяжело воспринимал что-то, чего не мог постичь, словно личное оскорбление, готовый стереть с лица земли эти вещи и области знаний, если у меня не выходило что-то, я мог просиживать в библиотеке так, словно обратился в каменное изваяние, обездвиженный предмет, и копать до самого ада, чтобы узнать истину, что скрыта в его глубинах. Но было и нечто, что мало меня интересовало. Любовь. Преданность. Честность. Искренность. Привязанность. Но теперь мне было необходимо понять то, что заставило моих почти кровных врагов возвыситься, чтобы сбросить их с Олимпа, на который они возвели себя, воспользовавшись моей ошибкой, а не хоть сколько-нибудь значимыми собственными достижениями. Я не из тех, кто безнаказанно позволяет кому-то присвоить своё.
И всё же, мне нужно учиться считаться даже с тем, кто столь ниже меня, с таким, как ты, мой скользкий друг. Моё высокомерие зашкаливает, но, в самом деле, неужто ты думаешь, что я не подам тебе руки, если усмотрю в этом свою выгоду. И тебе стоит заморочиться тем, чтобы сделать так, чтобы я захотел почувствовать твоё рукопожатие хотя бы на миг, не боясь запачкаться им настолько, что мне останется лишь убить тебя, так банально и нелепо, после всего, что нас с тобой связало. 
Нарцисса.
Я всё также, без выражения, почти шепчу, словно змей, это имя и укоризненно качаю головой прикрываю веки и чувствую, что они словно окаменели под тяжестью крика твоей души. Мой голос звучит ровно, но ноздри раздражённо раздуваются в приступе хладнокровного недоумения. Сейчас тебе следует так громко думать не о ней, побеспокойся лучше о себе, она не последний человек, чья судьба теперь будет связана с моими желаниями, но, возможно, ты удивишься, насколько твои страхи далеки от того, что я для неё приготовил. Хотя, ты имеешь все основания для того, чтобы не ждать от меня ничего хорошего, и я в этом всегда был достаточно предсказуем, не так ли? Я никогда не считал предсказуемость недостатком, тогда, когда в твоих руках есть все козыри, мне не нужно было надевать маски, чтобы презрительно бросить их на стол перед теми, кто всё равно знал, что обречён на проигрыш.
Но теперь мне придётся оставить некоторые свои старые замашки, если я хочу получить больше, чем когда-либо имел. Мне нужна не твоя сила, не твоя репутация, мне нужна твоя душа, Малфой. Твоя преданность, вера в своего господина, то, чем я многократно пренебрегал, но, как подсказывает мне рациональность, единственное, что по-настоящему мне нужно было у тебя взять. И это то немногое, что я не могу забрать силой власти и мысли. 
Я с удивлением ловлю себя на том, что всё ещё ощущаю нечто, похожее на раздражение, то давнее чувство, что прежде могло накрыть на меня с головой, но теперь поблёкло в моём рассудке также, как блёкнут у старца глаза, больше не отличаясь живым блеском. И я знаю, почему тебе страшно, хотя, вероятно, ты тешишь себя надеждой, что дело в моём прежнем могуществе, которое может окутать тебя с головой и наградить ровно в той степени, что и уничтожить, ты боишься этой зависимости, ты перебираешь в голове варианты того, что тебе предстоит, и твои ужасы для меня смешны. Потому, что на самом деле ты испытываешь инстинктивный страх перед Воландемортом, передо мной, потому, что я мёртв. Совершенно неестественная ситуация, сидеть рядом с человеком, который давно перешагнул этот рубеж, и является чем-то невозможным, не должным существовать даже для мага, точно также, как знание о существовании волшебных палочек и заклинаний может отправить в заведение для умощённых бедняжек магглов, разум которых не предназначен для таких открытий.
Я не то, что невольно, напротив, вполне злонамеренно морщусь, мне доставляет некоторое удовольствие усмехнуться при осознании того, что ты не можешь даже предположить, что у меня на уме, но твои мысли столь беззастенчиво кричат имя твоей жены, что мне не нужно даже элегантным, призрачным жестом, касаться их. Её имя доставляет мне неприятные импульсы, словно по коже проходит ток, эти ваши пресловутые чувства, которые раньше не имели для меня значения, но теперь, при столкновении с ними, я вынужден вздрагивать, потому как моя изрядно истончённая душа не так легко переносит их проявления.
И я смотрю на тебя своим ледяным взглядом, призывая тебя сменить в своих мыслях пластинку, иначе, пожалуй, я могу разъяриться, что для тебя повлечёт не лучшие последствия, мой скользкий друг. Я и теперь не терплю, когда кто-то, пусть и невольно, причиняет мне хоть какие-то неудобства, я пытаюсь вести себя с тобой достойно, не унижая тебя леггилименцией, но, право, не стоит испытывать моё терпение, попридержи свои мыслишки при себе. Я не стану унижать тебя копанием в твоей голове, разумеется, потому, что мне нужно усыпить твою бдительность, что мешает довериться мне, а не из душевного благородства. Ты ведь помнишь, что у меня слишком мало этой пресловутой души. Но я знал, за что продавал её, и я продал её по высокой цене, снова сидя здесь перед тобой. Я продолжаю пытать тебя взгляд, Мерлин, скажи, что тебя беспокоит или выбрось это имя из головы. То, что ты скажешь, не слишком меня занимает, вы, люди, способные чувствовать, ещё более предсказуемы, что возродившееся зло.
Твои чувства витают возле меня, и я ощущаю, словно они водопадом кидаются на мои плечи, пытаясь притянуть их к земле, я невольно повожу плечами. Я отмечаю, что не чувствую ничего, это странно даже для меня. Как если бы вышел в ледяной и морозный день в одной футболке, что так обожают эти презренные магглы, и не ощутил, как дрожь пробирается за её ворот. Я забыл многие ощущения, но я помню, какими они были. Для меня ничего приятного или милостивого.
Но всё же я помню лицо женщины, которую когда-то желал, и я могу попытаться понять, что твоя жена для тебя что-то значит. Неужели ты думаешь, что я настолько безумен, что убью тебя просто так, не получив от тебя никакой выгоды, если бы я решил просто тебя растоптать? Неужели ты думаешь, что я буду тратить своё драгоценное время на пытки твоей несчастной жены? Жалкий трус. Таким я считал тебя раньше, но теперь ты не жалок. Ты боишься, едва не дрожишь, но в тебе появилась какая-то решимость и стать, которая раньше пряталась за согнутой спиной, словно ты пытался стать ниже ростом при моём появлении. Эта решимость не безумная и отчаянная, с которой в моей памяти Гарри Поттер покорно, как баран на убой, следовал на свою смерть по воле проказника Дамблдора, который любил играть с людьми гораздо больше меня. Это что-то другое. Всё та же обречённость, но словно подпитанная желанием остаться человеком, а не ползучей и скользкой тварью, которой ты, преисполненные раболепским поклонением, был, не позволяя заметить за тем самым и то, что из тебя ещё может выйти толк, мой скользкий друг.
Не буду тешить тебя иллюзиями, что я удивлён твоему появлению. Но я хочу знать, для чего ты пришёл, Люциус.
Мой голос звучит с ровной, но требовательной вкрадчивостью, достойной великих умов вроде меня. Хотя...таких нет, некоторые, особо умные, своим любопытством безумной и бестолковой Варвары отправили себя на смерть, потешившись в моим колечком, а вещи великого Саоазара Слизерина не позволено трогать никому, они принадлежат его наследнику, они мои, и своим я не привык делиться, и слишком стар, чтобы менять свои привычки. Ты ведь не осмелишься просить меня о смерти, ты не заслужил подобной милости, и великолепно знаешь это. Это было бы для тебя так просто и, пожалуй, самым безопасным вариантом, но у меня на тебя куда более жуткие планы, мой скользкий друг. Ты мне пригодишься, что вряд ли уже является привилегией для твоих седин, мечтающих о позорном покое у камина.
Я даю тебе этот шанс и ставлю вопрос более, чем конкретно, кому нужно, услышит акцент на нужных аккордах в словах, и тебе это нужно, мой скользкий не преданный Малфой. Не понимая, за какие такие заслуги (очевидно, за будущие, мой дорогой, о которых пока не имеешь понятия даже ты сам) я даю тебе столь неповторимую и хрупкую возможность, тем не менее, наверняка ты ведь понимаешь, если я решил дать тебе первому начать этот разговор, уже это для тебя великая честь. Мне не нужны твои оправдания, время для них давно вышло, и у меня нет прежней решимости тешить своё самолюбие твоим унижением. Безусловно, я нужен тебе куда больше, чем ты мне, и всё же, ты мне нужен, и от этого мне необходимо усмирять некоторое желание извозить тебя в той грязи, в которую ты зарылся сам, лишь бы выйти живым, но теперь, на моё удивление, осмелился поднять из неё голову. Это не вызывает во мне уважения к тебе, однако, возможно, вселяет надежду, что ты не так безнадёжен как те, на кого я сделал ставку. Белла и Снейп. Она очень глупо дала себя убить, он очень глупо жил ради трупа. Ты всегда был лицемерным, подлым и слишком ничтожным, куда ничтожнее их, Малфой. Но ты не был глупцом. Я улыбаюсь, и от этой улыбки в жилах может застыть кровь, настолько она не имеет никакого смысла. Также, как седой младенец или солнце, превращающее проснувшийся мир в лёд. И в этой улыбке нет ни жалости, ни тепла, ни трепета радости или пусть даже негодования от нашей встречи. В ней лучится чёрная пугающая пустота, в которую некоторые, как я слышал, проваливаются во снах, чтобы проснуться в холодном поту.
Мои зрачки сужаются, готовые исчезнуть, утонуть в моих глазах, которые я не отрываю от твоего лица, покрытого морщинами, благородными для твоего возраста и такими ожидаемыми, как и твоё появление здесь. Не у моих ног, но возле правой руки, готовой стать для меня ею. Но готов ли ты к этому или же в очередной раз попытаешься выбрать место под солнцем?
Моё солнце не греет, но всё же способно укрыть тебя от тех туч, что непременно сгустятся над твоей головой после моего появления, даже в том случае, если бы ты не пришёл. Но мы оба понимаем, у тебя в действительности нет никакого выбора, потому, что те, кто зовёт себя властью изведут тебя, а не протянут тебе руку помощи и защиты. А здесь у тебя есть шанс попробовать обаять своим красноречием того, кто и сам прекрасно умеет играть словами. Но и у меня нет особого выбора. По удачной для тебя случайности ты один из тех, кто по-настоящему нужен мне рядом, даже после всего, что ты натворил из своей глупой трусости. Знаешь, почему ты мне нужен? Трусливый, скользкий, способный предать. Ты мог бы быть похож на меня. Ты удивлён? Ты родился на всём готовеньком, ел с серебра и закусывал золотыми слитками, ты не привык бороться за своё право быть кем-то. Но, после моей смерти, ты вынужден был всё это испытать. И ты, как и я, выжил.
Ты наполнен жаждой месте, зная твоё уязвимое самолюбие, я в этом убеждён. Ты также наполнен тем древнем садимом, которого не хватало многим моим сторонником, чтобы вместо того, чтобы закрывать глаза от ужаса при виде своей жертве, улыбнуться в лицо её мукам. И, возможно, по ходу нашей беседы, я снова прощу твои старые грешки только за то, что ты предал меня из расчёта на будущее, а не слишком ничтожного страха стать кем-то большем, чем ты есть, зажравшись в своей маленькой норке. Правда, для тебя это большой вопрос, что тебе лучше, оказаться великодушно прощённым своим господином или принять вполне закономерную гибель. Ты ведь прекрасно понимаешь, что быть рядом со мной может стать для тебя чем-то куда более гибельным. Хотя вряд ли ты можешь прочувствовать это через свою шкуру. Ты ведь не знаешь что такое умирать. И это незнание в моих глазах выглядит очередной твоей слабостью, пусть даже я понимаю, что добровольно не стал бы идти на такое и сам.

Ты трепещешь передо мной, мой скользкий друг, нервничаешь, представляя, как я с коварством, но предсказуемостью Мефистофеля, предлагаю тебе поудобнее устроиться на раскалённой сковороде, однако не заискиваешь, тебе понадобилось достаточно времени, чтобы понять, что такое поведение располагает к себе больше даже такого мага, как я, того, кто может не обращать внимание на такие мелочи, как поведение своих слуг. И всё же, это способно слегка подкупить даже меня, ведь не слишком приятно считать достойным себя соратником того, кто с лебезящей готовностью позволяет вытирать о себя ноги. Как Хвост, от которого в своё время ты отличался немногим, хотя, вероятно, ты считаешь, что твоё происхождение делало тебе честь. В чём-то это действительно так, ваша семья, как образец чистокровных волшебников, представляет для меня нечто вроде образцов для красной книги, мне нужно беречь вас тогда, когда почти все волшебники замарали себя связями с магглами.
Какое упущение. Если твой господин велит тебе сделать так, чтобы твоя супруга не была жива за то, что предала его,  сочтёшь ли ты это справедливым, Малфой?
Я в облике молодого человека со злыми глазами надменным ленивым тоном говорю вещи, которые могут тебя уничтожить даже без усилий с моей стороны, всего одна фраза, а сколько эмоций на твоём лице. Я их замечаю также тонко, как художник смену предрассветных красок, сам будучи бесчувственным, я, слово паразит, чутко улавливаю эту погрешность в других.
Что ты можешь мне ответить, Люциус? Возможно, предложи я тебе лишить жизни твою драгоценную жёнушку ради забавы, ты осмелился бы мне возразить, что твоя жалкая жизнь не стоит её страданий, но посмеешь ли ты сказать, что этого не стоит моя, давшаяся мне такой высокой ценой, жизнь, глядя в глаза? Разумеется, ты не посмеешь, ты всегда был слишком трусливым, чтобы бросить мне вызов, однако, нужно отметить, это спасает тебя уже в который раз, твою жизнь, но спасёт ли достоинство.
Вряд ли ты можешь уловить моё настроение, однако, я всего лишь проверяю тебя, мой скользкий друг. Твоя жена меня предала, это верно, она не сказала мне важной вещи, она посмела скрыть от меня, что Поттер жив, но, возможно, это тебя удивит, я не склонен её винить. Она никогда не была идиоткой, и не могла не догадаться, что я, будучи в ярости, убил бы её на месте, как гонца с плохими вестями. Кроме того, я всегда недооценивал то, как она трясётся над вашим сыночком. И теперь, если я не хочу снова себя уничтожить, я должен принять свои ошибки на своё счёт.
И, так уж случилось, что твою жену я почти готов наградить за предательство. Я был не в себе, и в конечном счёте она помешала мне совершить ту ошибку, что я непременно бы сделал, если бы только не был так слеп, я убил бы Гарри Поттера, подарив ему столь высокую честь. Но нет, я приготовлю для него нечто большее, и он пожалеет, что я не убил его тогда, когда давал ему возможность умереть почти что красиво.
Я слушаю тебя очень внимательно, и полагаю, что мой расслабленный вид вряд ли обманет тебя, слишком уж нервно я вскидываю руки и раздуваю ноздри в тот момент, когда хочу остановить твою плавную речь, и вновь прикрываю глаза. Я ощущаю давящую на плечи усталость, те прожитые годы, которые я отнял у других, чья смерть оказалась увековечена в моих разрушенных крестражах. Но всё же она имела какой-то смысл, другой вопрос, что смысл имела для меня. Но я всегда считал эгоизм самым здоровым человеческим чувством, имеющим право на жизнь.
Разумеется, я проверю твои слова, неужели ты думал, что я поверю на слово тебе? Ты мне позволяешь, мой скользкий друг? Я поднимаю на тебя взор, и в моих глазах ты можешь прочесть яростный лёд, и мои зрачки словно покрываются инеем, так взбесили меня твои не льстивые, но смятённые слова. Никто и никогда не станет мне ничего разрешать, и я не стану ни о чём спрашивать. Я смеюсь своим холодным, лишённом радости и восторга, смехом, и мне даже самому странно слышать не свой привычный, змеиный полушёпот, а почти задорный хохот юнца, которым я был когда-то. С аккуратно уложенными картинными волнами тёмными волосами, с цветом кожи, отдающим всеми бликами луны, со слишком правильными чертами лица и его контурами и ясным, пронизывающим взором. Но теперь у меня другие глаза, и ты можешь узреть в них всю силу моего бешенства, которое может наброситься на твою глупую голову, если я захочу. Но я не хочу. Приступ агрессии, ярость, что заставляла меня терять голову прежде и дойти до того, чтобы воспользоваться бузинной палочкой, не изучив до конца её свойств, нет, подобного со мной повториться не должно. Не списывай это на свой счёт, Малфой, просто ты попался мне под холодную руку, и тебе снова повезло, хотя сам факт твоего разговора со мной можно назвать везением весьма сомнительным.
Я могу проверить правдивость твоих слов?
Мой до сумасшедшего несоответствия молодой голос звучит задумчиво, едва уловимо, но без возможности трактовать мою высокомерную в своём недовольстве холодную ярость двояко, когда я нараспев повторяю твои слова, указывая на твою ошибку, и я улыбаюсь. Эта улыбка устрашает своим бездушием, с ней я мог бы смотреть на распускающиеся под ласкающими лучами солнца светы и также наблюдать за средневековыми казнями, от которых отводили взгляд многие храбрецы. Я использую леггилименцию, хотя ты, вероятно, не представляешь, что едва не заставил меня, самого Тёмного Лорда, проявить малодушие, ведь каждое твоё воспоминание моя тайная комната, и если я открою неправильно, то получу то, что мне не хотелось бы пережить снова. Как тогда, с Поттером, когда мой дух проник в его тело, и слился с его сознанием, и оттуда его вытянула, словно яд из открытой раны, его слишком любящая светлая душа.
Это давно забытое ощущение, которым прежде я измучил много светлых умов. Твои зрачки расширяются под напором моего напряжённого взгляда, и я проваливаюсь в их глубину, словно в тёмный тоннель, который может увести неумелого мага совсем не в те дали, в которые уведут того, кто продал за это душу и кто видел своими глазами разверзнутый перед ним ад.
Ты, куда более молодой, но уже не первой свежести джентельмен, прерывисто дышишь, вцепляясь перепачканными пылью пальцами в свои поблёкшие спутанные волосы. Ты бормочешь что-то на непонятном даже мне языке, а твои впалые щёки подрагивают в такт движениям твоих губ. Ты начинаешь бессвязно хрипеть, а в твоих ставших бездонными глазах отображается весь ужас этого мира. Тебя убивает тюрьма, но ты давно уже не обращаешь внимание на ту брезгливость, что раньше вызывали в тебе нечистоты твоей одежды, теперь озаботившись о душе. Кажется, ты молишься, но не знаешь молитв и отчаянно падаешь на пол, уже заранее зная, что и эту ночь проведёшь без сна.
Ты выходишь на улицу и закрываешь глаза руками, словно тебе провели лезвиями по глазным яблокам, тебя пугает дневной свет, ты ощущаешь себя вампиром, выбравшемся из склепа. На твоей шее пульсирует вена, и татуировка с номером бывшего заключённого выглядит куда более яркой, чем теперь. Как и твои глаза, горящие синим пламени ненависти в тот момент, как кулак сильнее сжимает бумажку с надписью, которую я не могу разобрать. Но я вижу твои мысли, и они кричат о том, что Гарри Поттер ответит за то унижение, которому подверг тебя, когда родился на свет. Но в этот момент ты ему благодарен, за то, что он замолвил за тебя словечко. Ты закашливаешься кровавым кашлем, и я безразлично переворачиваю страницу твоей памяти.
Ты и Артур Уизли, признаться, я удивлён. Ваша схватка заставляет меня слегка выгнуть одну из бровей, ты не так немощен, как я думал, вероятно, я рано списал тебя со счетов. Я тогда многих списал, не желая признаться, что сам изначально истолковал неверно слишком многое и многих. Ты одерживаешь победу, и я ощущаю прилив восхищения, что бодрит тебя и удерживает на ногах, но затем тебя отшвыривает прочь заклинание случайного мага не самой могущественной братии.
Ты берёшь на руки младенца, и я вглядываюсь в его лицо. Драко? Нет, ты слишком старый. Видимо, твой внук. Ты произносишь его имя и мягко целуешь в щёку, и я чувствую, как твоя небольшая щетина щекочет ему кожу, он смеётся и, фыркнув, тянет к тебе руки, и я ощущая твоё счастье, забыв вовремя ретироваться из твоей памяти до того, как ты осчастливишь этим и меня. Я оставляю твой разум в покое и издаю зловещий рык, словно меня обдало силой пламени. И всё же, было ещё кое-что, что показалось мне даже забавным. Твой интерес, это ведь так по-человечески. И так потусторонне ответить на твой вопрос, который ты даже мне не задал.
Есть вопросы, на которые не имею ответов даже я, Люциус. Полагаю, даже наш обожающий кичиться своими догадками старый друг Дамблдор не нашёл бы ответа, кроме тысячи бессмысленных предположений. Одно я могу сказать тебе наверняка. Если бы ты побывал там, где мне доводилось, тебя не занимали бы глупые вопросы из серии как. Тебя интересовало бы лишь то, что теперь ты на своём месте. Неужели ты до сих пор не понял? Я не человек. То, что вы считаете роскошью, для меня лишь пыль. Мне не нужно дышать, чтобы чувствовать себя живым. Однако, есть вещи, в которых я всё же нуждаюсь, и ты поможешь мне их получить. Чтобы удовлетворить твоё любопытство, Люциус, умереть мало, нужно продать душу дьяволу. Я думаю, что не стану задавать тебе бессмысленный вопрос, готов ли ты на это, благо ответ на него мне известен.
Мой голос звучит зловеще, и я это знаю, мне не нужно напускать на тебя больше страха, чем ты испытываешь, я твой личный дементор, я сам и есть твой страх. Не нужно быть психологом, чтобы быть в курсе этого. Я пугаю многих самим фактом того, что я имею место быть, и в курсе, какое впечатление могу произвести на своих друзей и врагов, которых я почти не различаю. Я делю вас, людишек, на тех, кто мне нужен для тех или иных целей и на тех, кто может не пытаться мне противиться, и просто умереть, не испытывая моего терпения, чтобы я заставил их сделать это самым постыдным из образов.
И всё же, твой интерес крайне нахален, Малфой, ты не находишь? Но ты относишься к той категории, в ком я нуждаюсь, поэтому я не стану наказывать тебя правдой, которая способна свести тебя с ума. Хотя я и сам не помню и половины того, где успел побывать, но тебя необязательно в это посвящать. Но раз уж тебе так хочется получить то, чего ты не знаешь, смотри, Малфой, и наслаждайся. Тебе пора бы в твоём возрасте уяснить, что желания могут осуществляться, и потому лучше не стоит желать тогда, когда не знаешь, о чём просишь.
Я открываю тебе свою память и буквально силой втаскиваю тебя в неё. И ты видишь меня, с моей старомодной красотой и юными, отнюдь не чистыми, но вполне мальчишескими глазами, в которых застыло воодушевление. На моём тонком пальце томится кольцо Слизерина, и я только что завершил заклинание по размещению в нём части моей души, и ликую, однако, вдруг ощущаю свою душу так, словно она оживает внутри меня, и её начинает разрывать, будто ветхие тряпки, и тогда мои глаза начинают пылать безумием, словно горят изнутри, приобретая пурпурный оттенок. Я даже не кричу, я немею, а моё горло словно находится под заморозкой. Тебе нравится, Малфой? Нравится видеть то, что ты сам создать не способен, нравится ощущать то, что тогда ощущал я? Смотри же и не смей отводить взгляд.
Моя кожа начинает трескаться, словно фарфоровая ваза и я в ужасе хватаюсь за своё лицо. Меня никогда не волновала эта восхищающая всех красота моего лица, но я не мог позволить себе остаться без тела, что я сделал не так? Мои мысли витают в панике, и я ощущаю, что моё лицо оголяется до кости, а ноги подламываются перед тем, как я проваливаюсь куда-то в небесную бездну, которая засасывает меня, как пугающий в тёмном озере водоворот. Я открываю глаза, моё прекрасное лицо разрезали пугающие шрамы, словно творение Франкенштейна, а глаза налились красным пламенем. Любого обычного мага эта картина заставила бы как минимум зарыдать, а я лишь морщусь и сосредоточенно хмурю свои точёные брови, чтобы решить, как подправить свои черты. Первый блин комом, но Дамблдор не должен ни о чём догадаться.
Выловив тебя в своём воспоминании, я решительно подаю тебе руку и позволяю выбраться в твою реальность, скользкий друг. И теперь ты, выпадая из моих расширенных зрачков, больше не видишь перед собой мою иллюзию, ты ведешь Завулона Фангорна всё с теми же моими настоящими глазами старика. Я отбросил свой камуфляж, и это для тебя должно выглядеть красноречивей любых речей, ласкающих твой слух. Твоя речь впечатлила меня достаточно, чтобы снова принять в свои ряды, но не обольщайся, я буду за тобой наблюдать так, что дементор за тюремной решёткой твоей камеры покажется тебе приятным собеседником. Я молчу достаточно долго для того, чтобы твои глаза снова начали бегать в поисках ответов на вопросы, возникающие в твоей голове, не успеваешь ты утешиться моей реакции, как я снова подкидываю тебе пищи для размышлений, Малфой.
Ты меня удивил, Люциус, достаточной смелостью для того, чтобы сказать мне правду. Но ты недостаточно смел для того, чтобы мне лгать. И это правильная трусость, объясняющая то, что ты сидишь передо мной сейчас.
Ты всё такой же глупец, Люциус, но я прощаю тебе это, ты ведь всего лишь человек. Ты ведь мог попросить меня о большем, гораздо большем, и я бы дал тебе твои желания. Но ты готов довольствоваться этой подачкой. Ну что же, я научу тебя мыслить шире, и ты будешь предан мне, потому, что только я могу сохранить твоей жене, твоему любимому и дорогому внуку жизнь.
Я краем глаза заметил в твоей памяти какое-то торжество и девчонку рядом с твоим, судя по всему, внуком. Как любопытно. Поттер, не так ли? Она похожа...неважно. Я думаю, ты помнишь её. Пусть твой юный наследник развлекается, юности свойственны глупости, которые лишь усугубляет старость.
И всё же, кое в чём Дамблдор не ошибся. Чувства имеют значения, твои эмоции сжигают меня, Люциус. И ты найдёшь способ преодолеть эту маленькую незадачу, которая может помешать твоему господину читать чужие сердца, не так ли?
Ты не спросишь меня, отчего я желаю осчастливить мир чистокровной расой волшебников, будучи полукровкой по происхождению?
И снова мой тиранический интерес. Разве посмеешь ты ответить на этот вопрос. Но как ты осмелишься не ответить. Не будем гадать, ты всегда был достойным дипломатом. Разумеется, твой ответ мне неинтересен, напротив, я сам задаю тебе этот вопрос. Почему ты готов снова идти под знанием того, кто сам не является воплощением той идеи, которую, как свет, несёт в народ.

Как люди раньше жили, как тонко чувствовали.
Почему они теперь ничего не чувствуют? (с)

На твоём лице настолько отчётливо мелькает брезгливость, что кто-то менее сдержанный мог бы не делать вид, что не обратил на это внимания, хотя, вероятно, ты считаешь меня одним из самых несдержанных к чужим проявлениям человечности людей, твои отметины не дают тебе забывать об этом, но я не собираюсь обрушивать на тебя свой гнев за то, что ты позволил себе подобное, ты ведь обычный человек, который не слишком умеет скрывать свои чувства. Это мне на руку, любой, в здравом уме, находящийся на твоём месте, испытал бы те же эмоции, и я хотел, чтобы ты их испытал, ты не оскорбил бы меня даже тем, если бы тебя стошнило себе под ноги, напротив, я бы воспринял это, как комплимент своему таланту. Но мне не нужны комплименты, а тебе стоит подумать над тем, чтобы твоё место не занял никто.
Что же до твоего ответа на мой почти праздный интерес о Нарциссе, то он вынуждает меня злонамеренно постучать пальцами по ручке кресла и почти заворожено наблюдать за тем, как оттуда поднимается пыль. Это было бы прекрасное зрелище, пыль через едва уловимые лучи солнца, бьющие из не самой первой свежести окна, для кого-то, кто мог его оценить. Я мог, почти, когда-то, настолько давно, что я успел забыть об этом. Очень глупо считать, что не бывает правильных или неверных ответом, ты ответил правильно, на твоё счастье, Малфой. Мне всё равно, что за чувства ты питаешь к жене, однако, если бы ты готов был предать дорогого тебе человека ради спасения своей шкуры, то с моей стороны тем более было бы опрометчиво тебе доверять. Ты оставил в живых не только её, скользкий друг, ты сохранил и свою голову покорностью, умасленную остатками былой роскоши в виде твоей гордости. В то время, как ты захлёбываешься своими страхами, я остаюсь рациональным и беспристрастным к тебе, согласись, это тебе на руку.
Когда-то человеком был даже я. И у меня была возможность сделать вывод, что эмоции просто нелепица, они нецелесообразны и лишь мешают на пути к истинному величию, это может показаться незаметным, но они не стоят того, чтобы чувствовать. Но большинство людей слишком глупы, чтобы сбросить со своих плечей этот груз, боясь ощутить спокойствие внутри своего тела.
Я знавал одну историю про короля, которому довелось родиться без сердца, он мог улыбнуться, когда кто-то делал ему комплимент, и когда люди на его глазах рухнули с моста в реку. Бесчеловечно, ты говоришь? Возможно. Он вёл идеальные войны, и не задумывался, занося клинок над врагами и устраивая расправы в кипящей смоле. Жестоко? Конечно. Однако, ни у кого не было возможности предать его, потому, что у него не дрожала рука. Но его самый преданный человек решил спасти его душу, в тот момент, когда король повелел казнить за небольшую провинность и его. И он продал свои глаза в обмен на живое сердце, и подарил его жестокому королю, считая, что сделал тому великое благо и искренне любя его. Первое, что сделал король, получив сердце, заплакал. Этот бравый герой уничтожил его своими эмоциями. Такой хороший и правильный герой, не так ли? Мы опустим тот момент, где и у кого вырвали сердце для короля.
Ты, возможно, не согласишься с моим рассуждением, ты прирос к своим чувствам, как я к власти над миром. Но ты не можешь вместить в своё узкое сознание понимание того, что, если ты от них откажется ради более высокой цели, тебе не будет жаль.
Я с тенью задумчивостью скольжу своими древними, дышащими тайными знаниями глазами по твоему лицу, едва уловимо потирая подбородок кончиками пальцев в попытке припомнить, как именно я должен ощутить это на своей коже, потому, что эта кожа чужая.
Для тебя это невозможно и дико, хранить в памяти собственные эмоции. Ты думаешь, я никогда ничего не ощущал? Я могу вспомнить, как трава касалась моих пальцев, как ветер путал мои волосы. Я помню, как испытывал губительную для неё страсть к Айн, я помню, что это такое, но я больше этого не чувствую. Для меня это пройденная летопись.
Что я хочу тебе сказать этой историй, домысли сам. Хочу ли я сказать, что, если позволю приблизиться к себе тому, кто может чувствовать, пусть это будешь даже ты, достаточно подлый и жестокий, чтобы удовлетворить этим мой пытливый ум, можешь испортить мне жизнь вовсе не из побуждения предать, которое я не читаю в твоих мыслях, а вполне вероятно из жажды сделать как лучше. Могу ли я доверить тебе столь ценное сокровище, как я сам, человек, со смертью которого уйдёт слишком много магии из этого мира. То ли сказать, что я не стану вытирать о тебя ноги и отвечать жестокостью на добро, чтобы не получить ножа в горло своей пусть и заслуженной самонадеянности? Хочу ли я сказать тебе, что исправить свои ошибки способен лишь тот, у кого холодное сердце, настолько, что  нём может случиться сквозняк. Считаю ли, что твои эмоции могут стать опасным оружие против меня, если ты решишься на восстание, как однажды решил для себя Снейп, и я решил для своей безопасности подписать тебе приговор или же предложить отказаться от своих эмоций. Или же просто решил рассказать тебе историю. Поразмышлять тебе даже полезно, мой скользкий друг, даже если от этих мыслей по тебе будет проходить дрожь неизвестности, Люциус Малфой.
Я улыбаюсь свой не выражающей счастья улыбкой, и вновь открываю тебе своё сознание, но на сей раз мне не нужно затягивать тебя туда силой, я чувствую твою любопытство, так свойственное даже лучшим из смертных, не говоря уже о тебе. Нет, ты не так уж и плох, Малфой, но ты проявил глупость, дважды играя со мной, и звание достойного в моих глазах тебе придётся заслужить, но ты и не должен был думать, что всё будет просто, для подобной наивности ты слишком хитроумен и стар.
Первое воспоминание. Я мальчишка шести лет от роду, в аккуратном, но шаблонном сиротском костюме из ненавистного мне приюта, с такой же аккуратной причёской и слишком мрачным для такого ребёнка взглядом. Я не играю вместе с остальными детьми, а вожусь в сторонке, ласково поглаживая ядовитого паука, устроившегося у меня на ладони. Один из старших детей бросает в мою спину камень, и я сжимаю кулак, он кричит мне в спину что-то обидное и я досадливо морщусь, почти любовно положив паука в стеклянную банку, стащенную на кухне. Тот парнишка подходит ко мне и со всей силы швыряет в грязь, а затем пинает меня ногой, я не издаю ни звука, лишь сильнее сжимаю кулаки и смотрю на него ненавидящим взглядом. Это совсем иной взгляд, ты никогда не видел его в моём арсенале, я ощущаю себя беспомощным, но не наматываю сопли на кулак. Он говорит, что мне не место среди них, что он подслушал разговор воспитателей и те намерены сдать меня в дурдом. Что я ущербный инвалид и меня просто жалеют, не говоря о том, что я больной. Это ничтожество вызывает у меня желание плюнуть на его дешёвые ботинки, что я и делаю. Я ещё совсем ребёнок, и я расстраиваюсь из-за того, что его мать, алкоголичка, почти каждый день ходит сюда, чтобы сиреной выть о том, что ей должны вернуть сына, а моя мать меня бросила, она умерла. Я кое-как добираюсь до своей комнаты, не хлопаю дверью и, забравшись на кровать с ногами, принимаюсь по-детски наматывать сопли на кулак. Появляется воспитательница со строгим лицом и требует меня рассказать, что случилось. Я сухо отвечаю, что упал. Я не хочу, чтобы моего обидчика наказывали, зачем наказывать того, кого я, когда вырасту, убью? Но мне не приходится ждать так долго. Той ночью ко мне приползла змея, которая постоянно оказывалась в моей комнате, в первый раз я даже закричал, испугавшись, что она отравила меня во сне, но теперь просто равнодушно провёл ладонью по её завораживающе блестящей шкуре и прошептал осипшим от волнения голосом «убей его для меня». Звук моего голоса оказался совсем не тем, что я ожидал, изо рта вырывалось шипение, заставив меня вздрогнуть и обнять свои колени. Ты не знал, Люциус, в тот год я почти поверил в то, что я сумасшедший. Но уже тогда я был уверен, что не такой как все, и что я достоин избранной судьбы. Змея укусила мальчишку на другой день, когда он возился в траве и я, подбежав к нему, чтобы не пропустить ни минуты его агонии, заглянул в его перепуганные глаза. И мои глаза надменно смеялись над ним. Я чувствовал превосходство, как никогда, передо мной был открыт мир, недоступный другим. Остальные дети разбежались, волнуясь за свои шкуры, как бы змея не покусала бы их, а я уже привычным движением обшарил его пиджак на предмет маггловских денег и сигарет. Когда его взгляд стал затухать, я хищно ему подмигнул и, не торопясь, пошёл звать на помощь взрослых.
Другое воспоминание. Я, молодой, со своим виртуозно красивым лицом с его точёными чертами, недовольно изгибаю брови, мои ноздри раздуваются в такт моей ярости, а глаза горят совсем не добрым огнём, когда мои пальцы сжимают тонкое запястье Айн. У неё пшеничные волосы и открытое, миловидное лицо, на котором сейчас застыл ужас. Том, прошу тебя. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю, почему ты так себя со мной ведёшь? - Осторожно, Айн, если ты убедишь меня в том, что ты глупа, я могу разочароваться в тебе.
Я едва не ломаю её ладонь, и на её глазах выступают слёзы, что лишь распаляет мой огонь ярости. Как она посмела? Я приоткрыл ей, единственной, среди всех, завесу правды, а она отвергла её, не желая верить в меня настоящего. Я всего лишь несчастный образ, который она нарисовала в своей глупой девичьей голове.
Неужели ты не понимаешь, какие перспективы открываются передо мной? Вечная жизнь, Айн, я смогу победить старость, болезни, я смогу обойти стороной смерть, и научить этому каждого, кто докажет, что стоит этого. Это будет идеальный мир, Айн, почему ты не хочешь меня услышать? - Нет, Том, прошу тебя, это страшная магия, она тебя изменит, она отнимет тебя у меня. - Я не книга, чтобы меня отнимать, и сам выбираю, кому позволить быть со мной рядом. - Тогда выбирай, Том, если ты любишь меня также, как я тебя. Я не смогу это принять. - Я не люблю тебя, глупая. Но ты мне дорога. И потому ты пожалеешь о своих словах. Я стану самым великим волшебником, имя которого будут бояться произносить все другие.
Мой голос звучит насмешливо, потому, что в тот момент мне было приятно увидеть печать грусти на её хорошеньком личике, которое ничто не способно было пронять. Моя правильная девочка, слишком глупая, чтобы стать Богиней своего Бога, а не молиться на него или не бежать прочь, боясь его слепящего света. Тогда я и правда хотел осчастливить своими великими открытиями, нет, не целый мир, но избранных. Но она что-то перевернула в моей тогда ещё слишком полноценной душе, когда сказала. Мне нужно было слушать родителей с самого начала, когда они говорили, что ты неподходящий кандидат мне в мужья. Я предпочту тебе Ричарда Поттера и, обещаю тебе, Том, что я сумею его полюбить.
Следующее воспоминание, вскоре, после крестража, созданного мной. На моём бледном пальце так ярко выделялось старомодное кольцо, но я не могу сверкать им перед носом у Дамблдора, так что удовлетворяюсь тем, что оно надёжно спрятано. Я стою перед зеркалом, и меня интересует вовсе не моя призрачная красота, я улыбаюсь своему отражению надменной улыбкой, и касаюсь кончиками пальцев тонких шрамов, обезобразивших моё почти фарфоровое лицо, я не могу уже скрывать их иллюзиями, моих сил пока для этого недостаточно. Моё лицо выглядит так, словно его заново собирали после страшной аварии, но неожиданно оно начинает выравниваться, словно в замедленной обратной киносъёмки с омерзительным треском, будто моё лицо и правда фарфоровое. На моей шее вздувается каждая вена, и я падаю на колени, вгрызаясь пальцами в область груди, настолько меня вымотала эта магия, мои волосы растрепались, а лицо приобрело оттенок спелого помидора, однако, вскоре снова вернулось к своему аристократичному лунному свечению, а мои глаза загорелись ярким пурпурным огнём, который поглотил даже мои зрачки, словно растворив их оболочку кислотой. Я знаю, Малфой, ты боишься перевести взгляд на зеркало, интуитивно и не зря, потому, что я запер внутри него свою обезображенную сущность. Да, Люциус, порой я почитываю авторов, подобных Уайлду, и вполне могу позаимствовать их гениальные мысли, и Дориан Грей из таких. Думаю, Оскар Уайлд был обладателем изощрённой фантазии и, безусловно, замечательным магом.
Ты же не счёл, что меня замучила ностальгия, Малфой? Разумеется нет, у меня не может быть подобных оглядок на прошлое с сожалением, лишь с тем бесподобным спокойствием, с которым Кай строил ледяные фигуры в замке своей королевы. Если бы сказку закончили правильно, Герда замёрзла бы по дороге, а Кай бы устроил коварный заговор, чтобы сам сесть на престол. Я лишь считаю для тебя возможным убедиться в моих словах точно также, как я могу убедиться в твоих. С той лишь разницей, что я убеждаюсь, когда сочту нужным, в то время как ты просишь позволения у меня. Но так было всегда, ты умеешь быть на своём месте. Я же хочу, чтобы ты ощутил себя ближе ко мне, что я, по своей сути, не отличаюсь от тебя или кого бы то ни было настолько, что не стоит и мечтать ко мне приблизиться. Безусловно, так оно и есть, я непревзойдённый маг, однако, мне нужно, чтобы ты ощутил нечто родственное, человеческое, пусть и бывшее, во мне. Вы, люди, слишком сентиментальны. Возможно, ты пока сам этого не понимаешь, но это важный шаг, который однажды, вероятно, заставит тебя задуматься, прежде чем меня предать, что я смогу простить тебя снова. Ты очень ошибёшься, если уверуешь в это, но люди питают слабость к вере в то, во что им хочется, пряча глаза от правды, что может ранить их самолюбие и сердце, самый уязвимый орган простых смертных созданий. Ты вряд ли понимаешь, я же понимаю слишком многое, правда, не забываю и о том, что моя поспешность и уверенность в том, что никто не сумеет дотянуться до меня, стоили мне жизни. Мне не жаль своих воспоминаний, они ничего не значат для меня, но тебя они будут мучить даже во снах тем ужасным несоответствием моей бесчеловечности и того, кого когда-то звали Том Реддл. Как совсем недавно ты смотрел на меня, не понимая, как я могу остаться вечно молодым с глазами старца.
Достойные слова, мой скользкий друг. Раз уж сам Слизерин избрал меня, чтобы продолжить его великое дело. Думаю, он обладал способностью распознавать таланты, и, как ты можешь увидеть, не утратил её с гибелью.
Страшный намёк про жизнь после смерти, мой скользкий друг? Слизерин передал мне свою силу, как базу для того, что я смог с ней сотворить, он выбрал меня среди всех самых родовитых представителей своего рода, и к моменту моего рождения он был мёртв вот уже много веков. Тебе не страшно?
Я тот, кто может позволить себе столь хвалебную речь, адресованную себе же. Я не играю словами случайно и не праздно называю тебя именно так. Разумеется, твоё одобрение мне не нужно, чтобы чувствовать себя совершенным волшебником, которому, впрочем, всё равно есть к чему стремиться. Однако, признаться, мне даже лестно слышать подобные речи от тебя, волшебника, безусловно, более высокого происхождения, чем я сам. Я вполне способен признать очевидные факты, раз уж они стали достоянием общественности. Но ты прав, Слизерин словно целое глубокое море, чьи воды напрочь перекрыли и съели своей солью пресную ничтожность грязевых ручейков, подаренных мне грязнокровым папашей, который оставил мне в напоминание о себе удивительную, магическую красоту. Забавно, может быть, это также стало причиной, по которой моё подсознание отказывало уживаться с этой внешностью. Так вот, я называю тебя скользким, Малфой, чтобы ты держал руку на пульсе и не мечтал о том, что тебе слишком скоро придётся расслабиться, после того, что ты для меня сделал.
Расскажи мне о своём внуке. Ты так любишь его.
Мои слова про любовь звучат жутко, так, словно я тебя обвиняю в этом непозволительно бестолковом чувстве, говоря об этом с такой интонации, словно интересуясь, какой ты предпочитаешь сорт коньяка. Неожиданный вопрос, мой скользкий друг? Иногда мне нравится удивлять, хотя, не это является моей целью. Я не задаю этот вопрос между прочим, однако, он слетает с чужих губ Завулона в тот момент, когда ты, вероятно, ожидаешь меньше всего, ты не посмеешь отмалчиваться слишком долго, и не сумеешь придумать, как бы запудрить мне мозг. Ну же, учись доверять своему господину даже тогда, когда он может тебя уничтожить.

Меня не удивляет, что ты не предал много значения моим словам и созерцанию моей не соответствующей очевидности человечности, что, к слову, вполне справедливо, ведь ты видел лишь признак того, чего давно нет в формуле моего существования вопреки всему.
Ты не прокручиваешь смену множества моих лиц в своей голове, разумеется, я слежу за твоим ходом мыслей, но на сей раз, как вороватый наблюдатель, подглядывающий в замочную скважину, мне не на руку отвлекать тебя или не целесообразно смущать своим присутствием в твоей голове, ведь тогда ты начнёшь невольно путать свои мысли, вместе с тем запудрив мозги и мне, я ведь знаю свои слабости, и, если неспособность чувствовать моя выигрышная сторона, то у неё есть и обратная медаль, неспособность понимать чувства, и потому ты достаточно легко можешь меня в их толковании провести, а ведь нам с тобой это не нужно. Нам, твои уши тебя не подвели, для того, чтобы выжить, но давай не будем уточнять как долго кто из нас имеет шанс влачить своё не жалкое существование, зачем не по погоде портить настроение тем, кто за тебя.
Ты обеспокоен сохранностью своей головы и своего семейства, для этого не нужно быть гуру магии, настолько отчётливо я читаю это даже по проступившей испарине на твоём лбу, возможно, незаметной и тебе самому, раньше ты ещё так деловито теребил свой высокий ворот у шеи, но ты слегка изменился с годами в своих повадках, но не в своей сущности, хотя ты пытаешься сам убедить себя в обратном.
Ты ещё задумаешься над моими словами, Малфой, когда это будет мне нужно, когда меньше всего будешь этого ожидать, я твой гипнотизёр и твой двадцать пятый кадр. Я всего лишь посеял в твоей душе семена, которые дадут урожай тогда, когда для него будет время. Я даже словами могу рвать душу в тот момент, когда ожидаешь этой отдачи в самое сердце меньше всего. И мне не страшно, потому, что у меня нет сердца.
Ты мне перечишь, но это не наглость, отнюдь, это скорее неосознанное проявление протеста, такого ожидаемого от тебя, не чуждого человеческих чувств. Не успел я не слишком даже завуалированно, заметь, пристыдить тебя за твою чрезмерную эмоциональность, как ты принялся вещать мне о своей любви к своему внуку, да ты становишься сентиментальным, Люциус.
Я живу дольше тебя, но мне не довелось качать на руках даже своё дитя. И этому не существующему ребёнку повезло, что он не появился на свет, ведь я не лучший в мире папочка, ты согласен, мой скользкий друг? Мне ближе мировоззрение высшего слоя общества, королей, которые без сожаления уничтожали своих детей в том возрасте, в которым те ещё хранили невинность мыслей и не лелеяли мечты сместить своих стариков с трона.
Скорпиус Гиперион Малфой.
Я смакую его имя, задумчиво прищурив глаза с холодным надменным превосходством. Ты можешь подавиться своей любовью, если этого захочу я, ты в моём кулаке и не смеешь отрицать это. Но зачем мне давить тебя, даже если ты всего лишь мой придворный таракан, у меня нет того, кого я могу поставить на твоё место. И я не стану раскладывать для тебя отраву под предлогом лакомства, мне нужна твой верность и преданность, потому, что твой страх у меня есть всегда, как у тебя привычка меня бояться.
Возможно, ты сумеешь доказать мне, что ты способен на нечто больше, чем ползать и пресмыкаться. Я никогда не верил словам, лишь поступкам, и ты сделал первый шаг, чтобы мне захотелось протянуть тебе руку, пусть даже, чтобы за шкирку выудить тебя из той грязи, в которой искупало тебя грязнокровое отродье. Но я думаю, ты переживёшь не эстетичность момента ради результата, ты всегда умел использовать свои мозги себе во благо.
В том, что ты выдерешь достойную мать для своего внука я бы не усомнился, ты своего не упустишь, будь то выгода для тебя или твоего рода, как и в том, что у Драко не хватит энтузиазма перечить тебе, как бы он не пытался выглядеть самостоятельным человеком. Только вот твой внучок, судя по твоим воспоминаниям, породой пошёл не в вас, трусом, и такие кадры нашему делу нужны. Только ты не понимаешь, к чему я клоню, потому, что не можешь меня прочитать.
На сей раз многое будет по-другому и, для начала, я считаю нужным контролировать ситуацию самому. Мне необходимо попасть в школу в качестве преподавателя по Защите от тёмных искусств. И Минерва примет меня на эту должность. Но всё это после. Эти вещи я собираюсь озвучить на общем собрании, а я не люблю повторять дважды, думаю, ты помнишь об этом.
Тебя ведь не удивляет тот факт, что, наличие на этом месте иного преподавателя, к слову, очень могущественного тёмного колдуна, меня не смущает. Вместе с моим воскрешением вернулось к жизни и моё заклятие, эта должность будет проклята до тех пор, пока её не получу я. Можешь считать это капризом моих самолюбивых амбиций, растоптанный Дамблдором с его глупыми каверзами. Он мог дать тогда шанс себе самому и остальным, и я бы избавил этот мир от отходов человечества, которые они, порождая своей ничтожностью, поглощают и таким образом считают, что живут, я мог бы научить совершенству многих из тех, кого вынужден был убить, благо было проще сделать это, чем избавить их от промытых этим презренным в своей добродетели старце мозгов.
Почему-то в моей голове проносится тень воспоминания о том, что обладал почти столь же тёмной силой, как я сам, но испугался сделать решительный шаг, за что поплатился своей силой, что покинула его также безжалостно и предательски, как меня оставила бузинная палочка, покорившись ничтожному юнцу.
Я врываюсь в темницу Грин-де-вальда, и мой яростный крик заставляет содрогнуться его в нервном хохоте, переходящем в лающий кашель. Говори, и я дарую тебе смерть, волшебник. Говори мне, куда он её спрятал, куда Дамблдор её дел?! Я трясусь от гнева, в то время как он трясётся в приступе смеха, я не чувствую его страха передо мной, он слишком устал, и я вижусь ему скорее освободителем, за милость которого он готов пережить даже пытки. Я заглядываю ему в глаза своим змеиным взором, и я даже готов от него отшатнуться.
Мы слишком похожи, он мог бы достичь моих высот и никогда, в отличие от милашки Дамблдора, не боялся играть с силами тёмной магии. Но теперь он молчит не из благородности. Он молчит ради него, и меня устрашает та мысль, чтобы быть готовым отмолчаться ради кого-то, кроме себя, потому, что в Геллерте я вижу своё искажённое отражение, если бы моя жизнь сложилась иначе. Если бы моя глупая мать не начала мою жизнь с преступление, приворожив ничтожество в виде моего отца, если бы не проявила слабохарактерность, лишив себя жизни и назвав меня именем того, какого я и теперь презираю, если бы Айн не смотрела на меня перепуганными глазами и не искала защиты за не самой широкой спиной Ричарда Поттера. И я не чувствую ничего, кроме ледяного безразличия, когда произношу авада кедавра. 
Ты можешь творить магию, на которую не способен твой Господин?
Я знаю, ты чувствуешь, в моём голосе не звучит удивление, как таковое, несмотря на то, что сама тональность у Завулона достаточно глухая, мой голос удивительно очищен от примеси таких мешающих людям эмоций. И я захожусь таким хохотом, что мне самому странно, так я не смеялся давно, как это говорится, от души? Не совсем, мой скользкий друг.
И всё же, в моём немного брезгливом к тебе интересе появляются нотки настоящей заинтересованности, как к какому-то ранее не виданному экспонату, когда казалось, что в этом музее ты всё уже осмотрел и тебе остаётся разве что скрывать зевоту ради красоты картинки. Ты способен на магию света, для которой мне не хватает любви, для которой мне недостаточно сердца, и мои глаза загораются ярым огнём, тем самым, который раньше способен был свести тебя с ума.
Мне никогда не хотелось владеть магией света, но у меня было достаточно времени задуматься о том, что это не такой уж шаг в прошлое. Эмоции это хаос, прелюдия настоящей жизни, но, в умеренных дозах, они нужны.
Знаешь, как раньше человечество спасалось от хитроумных ядов? Принимали немного отравы за ужином, и приучали к ним свой организм.
Да, Малфой, в маггловском приюте мне не давали волшебных книг, но я и без них всегда умел занимать своё время чем-то более полезным, чем копанием в грязи на благо чиновников в дворовой грязи. На моих губах блуждает чужая усмешка, но в ней мой собственный лёд. Я получаю то, что хочу, мой скользкий друг, и теперь я хочу вобрать в себя ещё больше магии, даже той, от которой раньше отмахивался, она ведь бросила мне вызов. Гарри Поттер наверняка в своих кошмарах до сих пор слышит мой насмешливый ледяной голос, когда я касаюсь пальцем отметины на его лбу, хотя раньше не мог этого сделать.
Какой же я был безумец, что не догадался, отчего он способен говорить на змеином языке и противиться моей магии, как я не мог разглядеть за своим самолюбованием, что он отвечает мне моими собственными заклиананиями, а не своими скудными жалкими талантами, которые именовались таковыми лишь по недоразумению. Мою ошибку объясняет лишь то, что я тогда дорвался до забытого ощущения, я снова был живым и упивался своей тайной властью.
Но теперь всё будет иначе, я всегда умел делать шаги даже по раскалённым углям навстречу бушующему урагану, когда другие с криками о пощаде и мольбами бежали прочь, значит, я покорю и магию света, которая мешает мне касаться частей твоей, Люциус, памяти, и которая стала преградой мне в прошлый раз.
Мой бедный Люциус. Они отняли у тебя твои фамильные драгоценности и доброе имя, этот сброд уничтожал тебя из года в год. Но за всё это ты получишь награду, и они умоются твоими страданиями, проклиная тот день, когда пошли против преданного слуги своего Господина.
Я говорю так, словно мне тебе жаль, но тем безжалостнее это звучит, ведь я даже не помню смысл и ощущение от этой эмоции, потому лишь равнодушно повожу плечами в такт своих слов. Мои движения плавные и грациозные, в них не сквозит ни грамма нервозности, я сама пучина спокойствия, которая пугает своей неестественностью, словно неопознанные глубины космоса, манящие своей фантастической недосягаемой красотой, но лишённые живительного для людей кислорода.
Ты ведь ждал этого, не так ли, хотя и не задал мне этот вопрос. Ты, разумеется, догадался, что я, вероятно, простил тебя, если трачу на тебя одного своё драгоценное время, слишком много его у меня отняли. Либо же ненавижу тебя до такой степени, что хочу подарить тебе надежду и затем уничтожить, стряхнув с неё, как назойливого комара. Но ты ведь не глуп, чтобы сделать столь неправильный вывод. Если ты не попытается меня предать, тебе не стоит трепетать передо мной, но если совершишь шаг в сторону моего врага, мой гнев будет страшнее радости от моего прощения, ты ведь понимаешь, куда и на что шёл. Я подписал тебе приговор, просто отложил его в дальний ящик, и дал тебе шанс на помилование. Но не уничтожил твой приговор, это было бы слишком неосмотрительно.
Ты можешь идти, ты мне не нужен, сегодня, разумеется.
Я слегка приподнимаю бровь, это можно назвать деловитым жестом, мне не нужно дважды повторять свою мысль, чтобы ты догадался, что не следует раздражать меня заторможенностью реакции, я люблю, когда мои желания предугадывают, вероятно, по той причине, что в детстве меня не слишком баловали таким отношением.
Но я сам себя избаловал достаточно, чтобы повелевать чужими умами и страхами и улыбаться так миролюбиво, что странному тихому мальчику всё это сходило с рук. Глупец Дамблдор, у него была единственная возможность устрашить меня, в день нашей первой встречи, и я бы стал другим человеком, если бы он проявил мне всю силу своей власти. Но он проморгал шанс для мира людей.