RE:WIND |
|
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Время и место:
21.01.2024, 3 часа ночи. Дом Штормов в Годриковой Впадине.Действующие лица:
Митчелл и Тобиас Шторм, Пейтон Смит.События:- When you can't run, you crawl. And when you can't crawl, when you can't do that ...
- ... you find someone to carry you. (с)
Со времени увольнения Пейтона мы практически не общались, что и не мудрено: я многого не знаю из того, что произошло тогда, буквально в течение одного дня, но очевидно было, что в ближайшее время моему другу будет совсем не до меня. Даже когда у меня возникла странная для меня мысль, не позвонить ли Смиту, а он не взял трубку, меня это также не особо смутило, хотя тот редко расставался с телефоном и даже в Хогвартсе, где совсем не было телефонной связи, скорее не расставался с ним, чем с волшебной палочкой. С каких пор, интересно, я стал таким беспечным оптимистом, позволил себе роскошь не заподозрить ничего неладного и не допускать и мысли о том, что с другом и бывшим "коллегой" могло случиться что-то действительно серьезное?
Как бы то ни было, мне все это удавалось... ровно до тех пор, как я получил не предвещающее ничего хорошего сообщение-Патронус. Тогда, следуя советам неизвестной доброжелательницы, я почти мгновенно сорвался с места, наплевав на все (звучит так, будто что-то в действительности держало меня в стенах Хогвартса) и сильно раздражаясь от того, что из этой чертовой школы так просто не выберешься - пришлось сначала добираться до Хогсмида, чтобы оттуда трансгрессировать в Лондон. Логичные меры предосторожности, которыми не пренебрегают и в Дурмстранге (хотя о чем я говорю: по сравнению с ним Хогвартс будто бы совсем не защищен и не засекречен), и в любой другой известной мне магической школе, были мне совсем некстати сейчас, когда, казалось, каждая минута может быть на счету. Хотя в том, что мне действительно устроят гонку во спасение Смита, я изрядно сомневался - просто хотелось поскорее убедиться в том, что спешка была ни к чему. Уже тогда слабо верилось, что это "ни к чему" может означать, что Смит будет цел и невредим и я начинал корить себя за то, что никак не проследил, чтобы все с ним было в порядке, но к тому, что вскоре довелось увидеть, я все же не был готов.
Наконец, я оказался на улице перед ничем не примечательным для постороннего глаза зданием, для волшебников же являвшим собой главное здравоохранительное учреждение Соединенного Королевства. Оглянувшись по сторонам, я не сразу заметил, на что стоит обратить внимание, да и сложно было признать в человеке, больше всего напоминавшем спящего бездомного, Пейтона Смита. Да уж, не приковывает взгляд - слабо сказано.
Ускорив шаг, я в считанные сократил расстояние между нами и, склонившись, пристально вгляделся в разбитое лицо друга. Проверил наличие дыхания, попытался прощупать ему пульс на сонной артерии - и, кажется, чисто из солидарности со Смитом мое собственное сердце пропустило удар, если не два и не три. Ноги у меня подкосило, но удивительным образом я оставался стоять. В горле пересохло, а в голове засела единственная мысль, к которой еще не подоспело осознание: Пейтон мертв.
Не знаю, могло ли мое мнение о самом себе когда-либо опуститься ниже, чем тогда (впрочем, погодите-ка), но дурак же я был, когда убеждал себя, что все с Пейтоном будет в порядке, и не реагировал ни на какие тревожные звонки, которые преподносила мне реальность на этот счет. Вполне вероятно, что я бы все равно ничего не смог сделать, но как бы то ни было, теперь я потерял еще одного друга. Пожалуй, это немало говорит обо мне, моей карме и моем отношении к близким.
По крайней мере, на этот раз не так уж и очевидно, что на его месте мог оказаться я, хотя сложно утверждать наверняка, не зная обстоятельства.
В такие моменты, как сейчас, я особенно сильно не понимаю, зачем Фил тогда это сделал. В смысле, спас меня. Опустим тот факт, что там же был и Дэйв: мальчишка мог разрешить ситуацию как угодно, не бросаясь при этом под огонь. Жизни в нем было больше, чем во мне даже тогда, не говоря уже о том, что со мной стало сейчас.
В миг потяжелевшая в несколько раз голова шла кругом, и я не чувствовал ничего, кроме пустоты и собственной ничтожности.
Что здесь случилось, Пейтон? Кому ты успел перейти дорогу, чтобы заслужить такое?
Какие бы обстоятельства не привели к тому, что теперь я находился ночью на безлюдной улице с мертвым телом друга на руках, смысла здесь оставаться не было. Взвалив себе на плечи Пейтона, я трансгрессировал в единственное место, которое тянуло на то, чтобы называться моим домом и более-менее безопасным пристанищем.
Имение моего деда в Годриковой Впадине, на данный момент единолично занимаемое им самим, на вид едва ли вообще можно было назвать жилым: ухоженность окрестностей, некогда определенно подразумевавшихся как сад, уже давно никого не интересовала, а количество комнат в лучшие времена было излишним, что уж говорить сейчас, когда одному человеку нипочем не охватить все пространство, которое есть в его распоряжении, сколько бы места он не занимал. Пожалуй, здесь можно было бы безопасно укрыть небольшую армию, не то что явиться без приглашения с трупом в качестве единственного багажа.
Несмотря на то, что, не считая хлопка трансгрессии, ничем больше я свое присутствие не выдал (разве что нюх у деда еще более чуткий, чем слух, чтобы сразу уловить запах табака от раскуренной сигареты), оно все же не укрылось от Тобиаса. Ничего не говоря, максимально выразительно я попытался донести до него, чтобы повременил с вопросами, да и с выводами заодно: один Мерлин знает, как мой визит выглядит со стороны.
Никто не мог бы сказать, что Тобиас Шторм прожил скучную жизнь. Он был знаком со всей богемной тусовкой, участвовал в войнах, объехал весь мир, стал успешным беллетристом, был в отношениях с Селестиной, играл на сцене, немного побыл военным корреспондентом, вырастил сына, попытался вырастить внука, научился играть на контрабасе и, в принципе, состоялся как человек.
Потому сейчас, отвращение, которое он испытывал к навязанному ему последние годы образу жизни, было мало с чем сравнимым. Несколько лет назад выяснилось, что один из его друзей, Полониус, в прошлом блистательный актер, а ныне владелец самой большой коллекции кактусов магической Британии, оказался коварным предателем. У Полониуса был внук, который - и в это сложно представить - был врачом. Колдомедиком. Что, мерлин побери, это вообще за профессия?
Однажды, когда Тобиас, Полониус и еще пара друзей мирно собрались поиграть в карты, накануне запланированного путешествия на север Африки, этот внук явился без приглашения, и прямо не сходя с места провел несколько медицинских осмотров, строго-настрого запретив всем, включая Тобиаса, какие бы то ни было рискованные мероприятия. Фактически, единственное, что осталось разрешенным было отчаянное блуждание по пустому дому и составление мемуаров. С мемуарами Шторм уже управился довольно давно, и возмущению его не было предела.
Он бы наплевал и на Полониуса и на его бессмысленного внука и отправился бы путешествовать дальше, если бы не дорогая подруга Виолетт, которая жила неподалеку и, видимо, считала своим долгом отравить остаток Тобиасова существования – являясь вечно без приглашения и строго следя за тем, соблюдает ли он предписания врача. Также, пользуясь тем, что количество комнат в доме Тобиаса стремительно приближалось к бесконечности, она понемногу перетаскивала туда свои вещи, заполняя все пустое пространство своими коллекциями хрусталя.
Было около трех часов ночи, самое подходящее время для того, чтобы проснуться среди ночи от смутных кошмаров: каких-то полуобрывков прошлого, где они с Аластором болтали, пили кофе и где счастливые идиллические зарисовки – краткие минуты счастья в бесконечное военное время, вдруг преломлялись, и вместо молодого и относительно счастливого Аластора на него безучастно начинал смотреть его труп.
Тобиас спустился вниз, пересек гостиную, превращенную милой Виолетт в филиал ее музея хрусталя, извлек из бара бутылку. Стаканов поблизости не было – только длинные хрустальные бокалы на ножке, по 50 галеонов штучка. По словам Виолетт – подарок богатого молодого возлюбленного. Недолго думая, Тобиас наполнил один из них виски и сделал глоток.
Тишина дома вдруг как-то изменилась – воздух будто сгустился. Дальше был негромкий хлопок, и в коридоре совсем рядом послышались негромкие шаги. Секунда понадобилась на то, чтобы понять кто это.
Тобиас хотел поприветствовать блудного внучка саркастическим комментарием касательно появления в отчем доме в три часа ночи, но слова как-то застряли в горле: Митч посмотрел на него несколько безумным взглядом. В руках он сжимал нечто окровавленное и безвольное, возможно, бывшее раньше человеческим телом.
- Митчи, - негромко начал Тобиас, но сказать было нечего. Он махнул палочкой, расчищая диван – хрусталь с ненужным грохотом свалился в кучу в углу гостиной. Митчелл положил тело на диван. Оно вывернулось как-то особенно по-мертвому, даже предположить что этот человек жив было бы затруднительно.
Шторм поставил наполовину пустой бокал с виски и подошел ближе: мертвец был почти ровесник Митчелла – немного старше, возможно. Было ощущение будто его продолжительно пытали или избила целая толпа.
Митчелл, подрагивая, смотрел на мертвого каким-то безумным, отсутствующим взглядом. «Что ж, по крайней мере, вряд ли он здесь, чтобы спрятать труп», - мелькнула несмешная мысль. Тобиас без особой надежды пощупал пульс – пульса, конечно, не было. От тела пахло кровью и грязью.
Позже – надо будет его вымыть и, хотя бы немного подлатать раны. Хоронить человека, который выглядит как использованная боксерская груша, это довольно дурной тон.
Гораздо больше Тобиаса волновал внучек, который выглядел немногим лучше мертвеца.
- Митчелл, вставай, - строго приказал он. Ответом был страдающий бессмысленный взгляд. – За вами кто-нибудь гонится? Ты не ранен? – Шторм снял с пианино еще один резной слишком дорогой хрустальный бокал и вручил его внуку, предварительно плеснув туда виски. Да уж. Три часа ночи, виски из хрустальных бокалов Виолетт, первое появление внучка спустя эн-ное время отсутствия и молчания (даже рождественской открытки не отправил!) и мертвое тело на том самом диване на котором Тобиас играл, будучи ребенком. О времена…
- Давай-давай, вставай, - приказал он еще раз. – Я очень надеюсь, что за вами никто не гонится, иначе я буду очень и очень разочарован. Хватит, ему ты уже не поможешь. – слова были слишком резкими, но последнее, что Тобиасу нужно было, это труп неизвестного и внук в полной прострации, не способный ответить ни на один вопрос. – Давай, садись. – палочкой он пододвинул кресло, усадил Митчелла. Кровь стекала по диванным подушкам и собиралась лужицей на ковре.
Я дал деду время самому оценить ситуацию, и, кажется, он пришел к верному выводу. Надо отдать ему должное: когда это действительно необходимо, понимания и такта ему не занимать. По крайней мере, в ответ на оба вопроса, которые у него сразу возникли, не требовалось пространных объяснений (которых, как я прекрасно осознаю, все равно не избежать потом) и оказалось достаточным коротко покачать головой.
Я почти и не заметил, как на автомате принял из рук Тобиаса какой-то бокал - и лишь потом непонимающе посмотрел на него и поставил обратно на пианино. Может, потом до этого дело еще дойдет, но пока мне не кажется лучшей идеей напиться: если это чем-то и поможет (что, вероятнее всего, произойдет, только если дать себе волю довести собственное состояние до беспамятства), то на слишком короткий срок. Впрочем, едва ли я в ближайшее время смогу заснуть каким-либо иным путем.
- Хватит, ему ты уже не поможешь, - резко одернул меня Тобиас.
Но что бы он ни думал и как бы, должно быть, я ни выглядел сейчас со стороны - я и не питал иллюзий на этот счет. Хотя, наверное, не отказался бы. Даже слабая надежда лучше тупой обреченности и непрекращающегося чувства дежа вю.
- Я знаю, - ответил я малознакомым хриплым голосом - и даже с некоторой горькой усмешкой - после чего позволил усадить себя в кресло.
Мне не впервой видеть мертвые тела, дед. Как и хоронить друзей. Уж тебе ли не знать.
- Нет, за нами никто не гонится, - уже вслух повторил я, бросив истлевший окурок на пол и устало протерев рукой глаза - и только после этого обратив внимание, что руки у меня все в крови, грязи и копоти - как тело и одежда Пейтона.
Не знаю. Наверное, не гонятся. По крайней мере, вряд ли кто-то гнался за мной, и я бы наверняка заметил признаки преследования.
Что до Смита... кому могло бы прийти в голову следить за мертвецом?
Нет, не было там никого.
Хотя не стоит забывать, что я слишком многого не понимаю в сложившейся ситуации. Кому Смит должен был перейти дорогу, чтобы заслужить подобную участь? При условии, что такое обращение вообще можно заслужить, и справедливо - в чьем-нибудь извращенном уме.
Мне всегда казалось, Пейтон достаточно безобиден, чтобы дожить до старости, а не оказаться запытанным до смерти.
- Спасибо, - поблагодарил я деда.
Это ведь дорогого стоит: что он ничего не сказал о моем обнаружившемся мастерстве эффектных появлений, да и вообще ничего не сказал - только лишь попытался поддержать. Приятно осознавать хотя бы то, что несмотря на все наши разногласия и на то, что мы вовсе не общались в последние месяцы, я все еще могу на него положиться, и он отреагирует правильно.
- Я знаю, - Митчелл опустился в кресло. Голос у него был хриплым, будто он отвык разговаривать, а взгляд был каким-то отсутствующим – скользил по пространству комнаты, не останавливаясь ни на чем, игнорируя Тобиаса, стекло, пианино, изломанное тело на диване.
Повисло тяжелое мертвое молчание, которое Тобиас не желал нарушать. Убитый мог быть кем угодно – близким другом, знакомым... кем-то еще. Одно было совершенно ясно – кому-то он насолил и крепко. Оставалось надеяться, что Митчеллу не угрожает подобная участь.
- За нами никто не гонится, - будто отвечая на его мысли произнес Митч. Он медленно приходил в себя и собирался с силами, в пугающе пустые глаза вернулась осмысленность, он распрямился, будто медленно просыпаясь и сбрасывая с себя остатки былого кошмара.
- Я рад это слышать, - произнес Тобиас, просто чтобы сказать что-нибудь. Взгляд его снова упал на труп - кто мог сделать подобное с человеком? Во времена его молодости ему приходилось видеть подобное, но все это абсолютно не было похоже на магов. Он видел людей доведенных до сумасшествия «круциатусом» - все тело внутренне сжалось при воспоминании о бедном Фрэнке Лонгботтоме и его молодой жене – но телесные раны были редкостью. Он не стал пристально изучать труп, но очевидно было, что ранения наносили, в основном, руками, судя по расплывающимся синякам, и ножом – о чем красноречиво свидетельствовали огромные порезы. На действия “Lacero” они не были похожи... По крайней мере, на первый взгляд. Мог ли убийца быть магглом? Был ли убитый волшебником?
Впрочем, все это не имело ни малейшего значения.
- Спасибо, - тихо произнес Митчелл и сердце Тобиаса сжалось. Он был готов посмеяться над любым, кто назвал бы его чувствительным (Мэри пыталась, но в сравнении с Мэри даже Том Реддл был образцом сострадания), но сейчас, глядя на своего внука, внука, которого он почти не знал, переживающего, возможно, худшие минуты своей жизни, сейчас Тобиас чувствовал как его сердце разрывается на части. Будь он моложе – бросил бы все и предлагал бы Митчеллу найти убийцу и отомстить ему, но годы и войны научили его истинной ценности человеческой жизни, так что теперь он мог лишь бессильно смотреть на внука с его незнакомым взрослым, искаженным страданием лицом.
- Иди вымойся, - посоветовал он Митчеллу, голос прозвучал как-то грубо и глухо. – Смой кровь, - он кивнул в сторону ванной. Холодная вода поможет еще быстрее прийти в себя, и чем быстрее Митч смоет с себя грязь и кровь, тем быстрее оно все уйдет в прошлое.
- Я приведу в порядок..., - он не стал подбирать слова просто кивнул на тело. Мертвые заслуживают уважения, и кем бы этот парень не был жестоко было бы похоронить его в таком виде. - Как его звали? Залатаю ему раны и все такое, - пояснил он, на всякий случай, внуку.
Еще одна вещь хорошо помогающая прийти в себя – кофе. Благороднее было бы, конечно, дать внуку отоспаться – но к тому времени труп начнет разлагаться слишком сильно и шок от смерти может усилиться. Этого Шторм не хотел, потому щелчком подозвал домовика – последнее, кажется, указание на то, что семья Штормов когда-то принадлежала к древнему чистокровному роду.
- Милки, приготовь нам кофе, будь добр, - обратился он к заспанному эльфу. Тот круглыми глазами оглядел комнату, взглянул на труп, груду битого стекла, повел головой в сторону уходящего Митчелла, но опыт и многолетняя выдержка позволили ему воздержаться от комментариев.
- Сию минуту, сэр, - пропищал он голосом полным внутреннего достоинства. – Приготовить комнату Мистеру Шторму, сэр?
- Да, конечно, спасибо, Милки, - рассеяно ответил Тобиас. Взмахом палочки он включил свет по всей комнате и чуть сощурился. При свете тело выглядело еще хуже, что, впрочем, было неудивительно. Что все-таки было причиной смерти? Он не привык работать с телесными повреждениями, но состояние трупа плохо походило на что-либо привычное ему. На теле не было ярко выраженных трупных пятен, что не мешало ему быть пугающе холодным – смерть явно наступила больше, чем час назад, но состояние его кожи говорило об обратном. Возможно, он умер не от особенно сильных побоев, а от кровопотери? Кровь и правда была повсюду, уже засыхающая, и застывшая багровыми корками на изуродованном теле.
Более вероятным вариантом Тобиасу казалось внезапное вмешательство магии – будто кто-то наложил смертельное проклятие, желая оборвать муки убитого. С очередным вздохом, он понадеялся, что это был не Митчелл.
- Tergeo! – он убрал остатки незасохшей крови, с неприязнью глядя, как она исчезает внутри палочки. - Sanguinis Evanesco! Scourgify! – дальше убрал засохшую кровь с одежды и тела – отчего многочисленные синяки, уже какого-то багрово-желтоватого цвета стали сильнее бросаться в глаза, также как и огромные рваные порезы. Тобиас не был уверен, что обычные целительные заклятия сработают на мертвом.
Стоило обратиться к кому-нибудь из старых знакомых, помнится, старушка Джеки до сих пор содержит морг, она точно легко бы привела парня в нормальный внешний вид.
За спиной со щелчком появился Милки. За ним парил поднос с двумя чашками кофе и грудой печений, которые в одной комнате с трупом выглядели диковато. Милки неодобрительно цокнул языком на устроенный беспорядок.
- Вы будете пить кофе на кухне, сэр? – спросил он, не терпящим возражения тоном.
- Да, пожалуй, - согласился Тобиас. В проеме как раз появился Митчелл. Тобиас подхватил с подноса кружку и сунул ее Митчу.
- Пойдем отсюда, - коротко предложил он внуку. – На кухне нам будет гораздо удобнее.
Бум... Бум... Бум... Бум...
Неровные, синкопные звуки сильных ударов раздавались совсем рядом, гремели в ушах, как долото, как неумелый барабанный бой, как смачные, кровавые шлепки шпицрутенами по человеческому телу. Он, правда, совсем ничего не чувствовал, до сих пор плавая в каком-то сумрачном наркозном мареве: наверное, тело еще не до конца опомнилось после действия зелья, и нервные окончания были не в состоянии сразу воспринимать бесчеловечные сигналы воздействия внешнего мира. Это было очень приятное ощущение, хотя его и портило предчувствие, что продлится оно недолго. Сейчас, сейчас, совсем немного еще блаженства, и снова будет больно... Не в силах даже толком пошевелиться от слабости, еле дыша, боясь даже открыть крепко зажмуренные глаза, он только замер - в ожидании самого худшего.
Мысль о том, что побег не удался и он по-прежнему в подвале Гека, казалась Пейтону настолько очевидной, что он даже не понял, что громогласные удары, которые он слышал, были вовсе не жестокими попытками привести его в чувство, а лишь звуками биения его собственного сердца.
Сквозь темноту полуобморока его вдруг начал обступать звенящий, гулкий шум, то и дело вспыхивающий шепотами, стонами, криками. Высокий женский - даже почти детский - голос то и дело, сквозь всхлипы, просил прощения, в то время как мужской не издавал ни единого звука, даже близко напоминающего человеческую речь, - только взрывался каким-то звериным рычанием. Это он, он обвиняет во всем Гвен, - понял Пейтон. - Он догадался, что это она пыталась помочь мне, и теперь мучает ее. Послышался звук пощечины, вскрик, еще один удар, грохот чьего-то неудачного падения, плач, стоны, дикий, яростный рев, потом хохот, потом - внезапно - громкий то ли собачий, то ли гиений лай, и тут же крик петуха вперемежку с пулеметной очередью. Не понимая, что происходит, Пейтон попытался приподняться и открыть глаза, но перед взором оказалась только кроваво-черная темнота, мерцающая то ли мухами, то ли искрами, в которой, как языки огня, метались два силуэта - его мучителя и хрупкой девушки, стоящей на коленях, заломившей руки.
- Она не... она не вино... вата... - бешено просипел Смит, все еще безуспешно пытаясь встать, беспомощно шевеля руками (почему-то не связанными) в попытке найти опору. - Не тро... не смей... ты, гад... не сме...
Над его ухом вдруг раздался чей-то оглушительный визг - вовсе не похожий на те умоляющие вопли Гвен, которые всего несколько секунд слышались ему, будто сквозь вату. Несильный удар по лицу чем-то легким - наощупь вроде газеты - заставил Смита самого вскрикнуть от неожиданности; он дернулся в сторону и внезапно повалился вниз, как будто со ступеньки на пол, по дороге, судя по последовавшему грохоту и звону, задев и уронив какой-то ящик со стеклом. Падение разом воскресило в конечностях все чувства, и он громко застонал - что, впрочем, нисколько не разжалобило неизвестного, который, продолжая на высочайших нотах истерично визжать что-то невероятно несуразное вроде "Хозяин, караул, зомби, зомби в доме!!!", стал изо всех сил молотить его газетой по голове, не причиняя сильной боли (уж ему было с чем сравнивать), но порядком сбивая с толку.
- Милки! - вдруг гаркнул незнакомый дребезжащий голос. - Что за... - Голос вдруг остановился на полуслове; послышался испуганно-изумленный вздох. Удары, сыпавшиеся на голову Смита, прекратились; он медленно приоткрыл один глаз.
Место, в котором он находился, точно не было подвалом Гека. По крайней мере, в последний раз, когда Пейтон его видел, там точно не было ковра, и книжного стеллажа, и увядшего, сероватого фикуса в огромном фарфоровом горшке на полу. Стоптанные домашние тапочки человека, замершего в нескольких шагах от его беспомощно распластанного по полу тела, тоже явно Геку не принадлежали. Пейтон открыл второй глаз; потом с трудом, превозмогая боль, задрал шею, чтобы хотя бы попытаться увидеть лицо этого человека. Взгляд его прополз вверх по плюшевому, в горошек, халату и остановился на желтоватом, морщинистом, обрамленном седыми кудряшками лице, которое он, конечно, сразу же узнал.
- Митч... - улыбаясь растерзанными, в багровых струпьях губами, совершенно ошалевше прошептал Смит. - Ты постарел... на шестьдесят лет? Ты Бенджамин Баттон? Или меня просто так долго не было?.. Тебе очень идет... Это чистилище? Надеюсь, моя тупость с тем кофе... не считается за грех самоубийства... Можно... можно мне воды? пожалуйста?
Голова его окончательно отяжелела. Не чувствуя больше сил что-либо понимать, Пейтон рухнул лицом на хрустальные осколки поваленных им на пол дорогих бокалов и потерял сознание.
Я кивнул деду, тем самым, возможно, давая ему добро заняться... ранами - но будем честными, ему на то не нужно было мое разрешение. Нет, скорее я просто дал понять, что принял его слова к сведению.
- Пейтон, - ответил я прежде чем безвольный, запрограммированный, ушел исполнять его указания, просто потому что что-то же я должен делать, даже если не видел в этом никакого смысла. - Пейтон Смит.
* * *
Ледяной душ в снежную зиму - определенно не лучшая идея, но едва ли я придавал этому значение - как и вообще замечал причиняемые неудобства, хотя изначально процедура была направлена на то, чтобы привести меня в чувство.
Впрочем, возможно, я ошибался. По крайней мере, разум это прояснило не хуже, чем смыло грязь с лица и рук.
Я смотрел, как вода в кровяных разводах стекает к водостоку, и не мог понять, почему я вообще узнал о случившемся - и узнал именно так. То есть, чтобы кто-то действительно постарался донести это до меня. Что за человек должен быть, чтобы изувечить жертву до неузнаваемости, а потом послать патронуса и передать тело друзьям и родственникам? Почему нельзя было выбросить его в ближайшую реку или же наоборот - почему бы не выставить на всеобщее обозрение?
Почему я? Кто мог знать, что именно ко мне стоит обращаться?
Я бы даже решил, что это была расправа вовсе не над Пейтоном, а изощренная месть мне, если бы только мог припомнить кого-то из своих предполагаемых врагов, кто был бы на такое способен.
Если... даже не знаю. Если это было зловещее предупреждение, то от кого?
Какая потрясающая мысль, мрачно хмыкнул я, что ты не только не смог помочь и даже не заподозрил неладного, но и стал виновником произошедшего.
Ярко вспомнилось другое лицо, чьи черты так сильно впечатались в память, что даже спустя годы вспоминаются без особого труда.
Тогда не было крови, как не было ни единого другого намека на смерть. Только сам ее факт - и осознание того, что на его месте должен был быть я. Что с тех пор я живу и, откровенно говоря, попросту, безо всякой цели и смысла прожигаю отведенное мне время.
Что друг умер просто так, низачем.
Но... это же неправда, да? Домыслы о моей причастности к смерти Пейтона? И все же, зачем тогда передавать мне изувеченное тело мертвеца?
Возвращение к размышлениям, кому мог навредить сам Пейтон, как и раньше, также ни к чему не привели.
Зато напомнили о том, что в нашей с ним дружбе в последнее время... скажем, было не все гладко. Преимущественно по моей вине, разумеется, чьей же еще. Еще один факт, который я уже никак не смогу исправить.
Бесполезно. Я не имею ни малейшего понятия о причинах случившегося.
Почему же я не могу перестать терзать себя этим?
Так и не придя ни к какому выводу, но зато наконец-то ясно почувствовав, что все-таки продрог, я оделся и собирался было вернуться в комнату с трупом, но хозяйственный дед, перегородив собой дорогу туда, не дал мне этого сделать, вручил чашку с горячим кофе и стал теснить в сторону кухни. За ним по пятам, удерживая в воздухе блюдо с печеньем, следовал домовой эльф.
Ах, ну конечно. Как у любого чистокровного - пусть даже в прошлом - рода, у нас есть домовик.
Обычно, когда я посещаю родовой дом, присутствие маленького слуги абсолютно незримо и я о нем даже не задумываюсь. Именно поэтому сейчас, при непосредственном его видении, я припомнил факт его существования даже с некоторым удивлением.
Я попытался вспомнить и его имя тоже, но так и не смог.
Грея руки отчасти даже обжигающим напитком, я опустился на один из старых деревянных стульев.
Никто из нас не нарушал тишины. Разговаривать совершенно не хотелось - по крайней мере, мне. Возможно, дед понимал это, а может, просто не знал, как завязать разговор - ведь вопросов у него должно было скопиться немало. Пусть даже я сам знаю ответы далеко не на все, но насчет некоторых прояснить ему просто обязан. Кто такой Пейтон, по крайней мере. И как я нашел его... таким.
Я похлопал по карманам в поисках пачки сигарет и найдя ее пустой, вздохнул, после чего протер глаза и переносицу.
Вдруг послышались писклявые вопли домовика.
Мы с дедом переглянулись, не сговариваясь, вскочили со стульев и бросились обратно в комнату.
Первым в помещение влетел дед - и застыл на пороге, тем самым перегородив мне обзор. Тем не менее, даже сквозь трель домовика и хлопки газетой я мог расслышать несущий неразборчивую околесицу, слабый, узнаваемый с трудом, но все же - голос Пейтона.
Сказать, что я не понимал, что происходит - значит, ничего не сказать.
Эльф продолжал колотить Смита газетой по голове и вопить что-то про оживших зомби (постоянное общение с чересчур современным и любопытным до культуры магглов дедом явно не шло ему на пользу), хотя этот "зомби", кажется, уже снова отключился и не подавал никаких признаков жизни. Я лишь в молчании растерянно смотрел на деда, в то время как он смотрел на меня в ответ с, как я подозревал, абсолютно тем же, что и у меня, выражением лица.
- Милки, - наконец, дрожащим голосом обратился я к эльфу. - Что произошло?
Я уже успел убедиться, что другие обитатели дома видели и слышали то же, что и я, но...
Чувствуя сильное головокружение, я крепче вцепился в дверной косяк.
Он же совершенно точно был мертв, да? Не было ни пульса, ни дыхания. Зато было - и все еще оставались - множество ранений, приведших к огромной кровопотере.
Тем более, дед успел проверить его не хуже меня и пришел к тем же выводам, что и я.
И все же... Пейтон каким-то образом... жив?
Имя мертвого, все также безвольно лежащего на диване, было Пейтон Смит. Само по себе, оно не говорило Тобиасу ничего. Возможно, он был родственник кого-то из большой чистокровной семьи Смитов, но с тем же успехом, мог вообще не иметь к ним никакого отношения. Слишком частая фамилия.
Он сам мог бы назвать штук пять или шесть Смитов, абсолютно разных людей, не имеющих ничего общего друг с другом. Он вдруг вспомнил Оливию Смит, мрачную колдунью, лицо которой было изуродовано шрамом. Она была первоклассным лекарем и обладала жутковатым чувством юмора. Однажды, Оливия на его глазах буквально вернула Аластора из мира мертвых: неудачно сложилась битва и его грудная клетка буквально раскрылась, все было в крови, а Смит с ее спокойным выражением лица невербально накладывала какие-то мощные заклинания. Аластор выжил.
Сама Оливия умерла в конце первой магической войны, защищая то, что у них тогда было вместо госпиталя. У них тогда не было шанса, они с Доркас Медоуз были вдвоем против нескольких Пожирателей Смерти во главе с Тем-Кого-Нельзя-Называть. Тогда казалось, что война будет длиться вечно, хотя оставалось всего полгода или около того.
Это было бы грустно, безумно грустно, с каким-то неприятным ироничным оттенком, если бы этот паренек оказался каким-нибудь родственником Оливии. Несчастливая судьба у фамилии Смит.
Они с Митчеллом прошли на кухню, оба молча опустились на стулья, сжав в руках по чашке. Было очень странно снова видеть Митча здесь – на старой кухне, где он бывал еще ребенком. Да, что говорить о Митче, Тобиас тоже помнил это место с самого детства, сейчас оно все дышало какой-то ветхостью и старостью: все было выцветшим, казалось будто из комнаты забрали всю жизнь.
Кофе горчил, за окном была непроглядная темнота. Стучали большие старые часы, печенья в миске оставались нетронутыми.
Стоило, возможно, расспросить Митчелла обо всем происходящем, но не хотелось. Он мог только молча разглядывать его усталое какое-то больное лицо, и думать о том, что тот все еще кажется совсем ребенком. Глупая мысль, конечно, какой из него ребенок. Аврор, потом преподаватель в школе…
Митчелл вывернул карманы, видимо, искал сигареты, достал пачку и посмотрел на нее слегка разочаровано. С некоторых пор, Тобиас не курил, спасибо чертовому Полониусу и его бессмысленному внуку (ах да и отдельная благодарность Виолетт), потому предложить Митчу он ничего не мог.
Молчание затягивалось и медленно становилось все более напряженным. Тобиас не знал, что сказать. Можно было бы завести разговор о чем-то нейтральном или посетовать на отсутствие рождественской открытки (кстати!), но воздух был слишком пропитан смертью и виной, смерть, в некотором роде, царила в соседней комнате, делая все разговоры не касающиеся ее – бессмысленными, а все те, что о ней – слишком болезненными, чтобы говорить.
Тут в обиталище смерти раздался шум. Вопил Милки – а привычка кричать вообще ему несвойственна.
- Хозяин, караул, зомби, зомби в доме!!! – орал он. Мысль о том, что от волнения у престарелого домовика поехала крыша, была очень неприятной.
- Милки, какого дьявола?... – обратился он к домовому эльфу, заходя в гостиную. За то время, что они отсутствовали, труп слез с дивана и теперь смотрел на него больными в прожилках безумными глазами. Он шептал что-то, но Тобиас не мог разобрать, только понял, что тот обращается к нему не то «Митч», не то называет его «Бенджамин». Потом еще, вроде бы, попросил воды и отключился. Милки для верности ударил его пару раз газетой.
- Милки, прекрати немедленно.
Шторм на секунду прикрыл глаза, приходя в себя. Хорошо, что он все-таки не стал учиться на медика, явно из него бы ничего не вышло. Итак, очевидно мертвый парень – жив. Ладно, это хорошая новость.
Он обернулся на Митчелла - тот смотрел на Смита во все глаза и выглядел еще более бледным чем обычно.
- Кажется, твой приятель только что воскрес, - заметил Тобиас и удивился насколько спокойным прозвучал его голос. Неужели это верно, что с какого-то возраста люди просто перестают удивляться?
Да нет, бред.
Голова шла кругом.
- Надо переложить его… - диван выглядел ужасно, весь измазанный в грязи и крови. Класть туда чудом выжившего – как? – человека казалось кощунственной идеей.
- Сделай что-нибудь с диваном, Милки, - бросил он эльфу, надеясь, что тот истолкует его слова правильно, а не займется редекорацией его.
Он с трудом нагнулся над Смитом – собственное тучное тело подчинялось плохо, и все вспыхнуло от боли. Пульс с трудом, но ощущался. Как это возможно?
Everything that kills me makes me feel alive.
На этот раз приходить в себя было нисколько не приятно. Обезболивающее действие зелья закончилось совершенно, и теперь вместо легкости и блаженства пост-наркозного бесчувствия наступила неизбежность болезненной пульсации по всему телу, раскалывающей голову мигрени и тошнотного послевкусия во рту. При попытке поднять веки глазные яблоки сдавило, как если бы кто-то пытался выколоть их каким-то тупым предметом. Едва моргнув, Пейтон снова крепко зажмурился, негромко заскулив, - и тут же почувствовал движение рядом с собой, услышал - преувеличенно громкие в его чувствительных ушах - звуки чужих шагов и дыхания. В автоматической попытке сжаться, спрятаться, отползти подальше Пейтон еле шевельнул рукой, безвольно вытянутой вдоль тела, и тут же ощутил под пальцами мягкую текстуру какой-то ткани.
Не пыли, не мокрого песка, теплого от его собственной крови, не облезлого дерева грязных ступеней, не холодных жестких камней подвальной стены. Чистой прохладной ткани.
Пейтон с усилием разлепил глаза; воздух тут же впился в них, как яд, все вокруг закружилось, завертелось, мешаясь в мутное марево теней и контуров, как на очень быстрой карусели. Сверху, над ним, маячило лицо... два лица. В ушах вдруг зашумело; люди что-то говорили, но все их слова напрочь проглотил этот накативший рокот, напоминающий гулкий голос прибоя из какой-нибудь большой морской ракушки. Кажется, целую вечность еще Пейтон смотрел на них во все глаза, с ужасом и жадностью, пока обрывки фраз, наконец, не стали достигать его сознания. Кажется, его звали по имени; что-то спрашивали, как-то успокаивали; и это, кажется, был действительно Митч - а не просто бред, который он сочинил на больную голову для собственного спокойствия.
Пейтон резко вскинул руки к лицу, зажав себе рот. Он попытался что-то пролепетать, но дрожащие губы только булькнули под пальцами - и искривились от рвущегося наружу рева. Через секунду, судорожно облепив ладонями уже все лицо целиком, Пейтон затрясся от безудержных рыданий - истошно смеясь и плача одновременно, не в силах сдержать переполнявшее его счастье.
- Боже, это правда сработало! - можно было с трудом разобрать из его невнятных, приглушенных всхлипываний. Пейтон бы захлебывался слезами, но от обезвоживания их почти не осталось. - Сработало, сработало, и боже, я не умру, я жив! Жив, жив, жив! Я уже не мог... уже не смел и подумать... О боже, спасибо, спасибо, спасибо!
Митч! - вдруг воскликнул он, отняв руки от лица, растянутого теперь широчайшей из улыбок. - Мистер Тобиас Шторм - это ведь вы, верно? Простите, простите меня, я, должно быть, напугал вас, но это был единственный возможный выход - инсценировать смерть, иначе бы я не... - Он попытался сесть, чтобы не разговаривать с Штормами лежа, но тут же громко застонал от боли и снова откинулся на кровать.
Гек довел его до такого состояния, что, кажется, единственным способом избежать боли было не двигаться вообще. Закрыв глаза, молча корчась и с силой дыша сквозь стиснутые зубы, Пейтон постарался прийти в себя.
- Я был бы очень... очень признателен вам, если бы вы... дали мне пить, - уже гораздо тише, виновато улыбнувшись, попросил он чуть погодя. - Боюсь, одного стакана за-- сколько? Какой сейчас день? Извините, что доставляю вам неудобства, - пристыженно пробормотал он. - Я сразу отправлюсь домой, обязательно, вот только немного... немного-- Дейв! - вскрикнул он неожиданно. - Митч, Дейв же ничего не знает о том, где я, жив ли я, - он у меня дома, он скрывается, ему некуда деться... Позвони ему, прошу... У вас есть телефон? Мой разрядился, я не смог даже-- Или отправь сову, или что-нибудь, он же, наверное, места себе не находит. Я бы обратился к нему, но он в бегах, понимаешь, и ты был единственный, кому я еще мог довериться...
Пейтон говорил, говорил, говорил - жадно, как человек, всю свою жизнь до этого вынужденный притворяться немым. Он чувствовал такой прилив эмоциональных сил, что, будь они хоть немного соизмеримы с его физическим здоровьем, наверное, тут же бросился бы скакать по комнате, как сумасшедший, обнимать всех вокруг, танцевать, петь. Это правда сработало. Он не умер, он спасся, он жив, он будет жить. Судьба дала ему второй шанс, второе рождение; и он - страстно, бешено - хотел начать жить прямо сейчас - как будто доказывая кому-то, что на самом деле был достоин этого чуда.
Слишком много потрясений для одного дня. Дышать было затруднительно, мыслить – тоже, и курить хотелось нестерпимо, но курить было нечего.
– Кажется, твой приятель только что воскрес, – произнес Тобиас.
Да уж. Сам вижу, что воскрес. Вряд ли это причудливый постсмертный синдром.
Хотя вернее будет сказать, что он и не умирал вовсе – только выглядел мертвым. Теперь это кажется вполне очевидным. Ведь сымитировать смерть гораздо проще воскрешения – дела абсолютно невозможного.
Пейтон жив. Пейтон жив. Я только, казалось, начал примиряться с его потерей, а все то, что я для него не сделал, и наоборот – как не по-дружески вел себя в последнее время, начинало жечь с особой силой, и вдруг все это – зря.
Стоять и бессмысленно смотреть на последствия свершившегося чуда (хотя, технически, какое уж здесь чудо – лишь его видимость), а именно – снова отключившегося друга, было невозможно, и я стал мерить комнату шагами, запустив руки в спутанные волосы, позволяя деду с домовиком самим разобраться, насколько этично держать ожившего мертвеца на грязном диване. Милки – виртуоз уборки, достиг желаемого дедом результата буквально одним щелчком прутообразных пальцев, и, кроме прочего, под тщедушным изувеченным телом Смита материализовались чистые простыни.
Я попытался припомнить, знаю ли я какие-нибудь целительские заклинания, способные вернуть человека в сознание, но даже если и знал, все равно вспомнить так и не смог.
Я присел возле Пейтона, всматриваясь в его лицо, будто оно – самая необычная загадка за всю мою жизнь, и так и не сводил с него глаз, как будто от этого приятелю могло стать легче; изредка отлучался на кухню, найдя в качестве замены табака кофеин, и отвечал деду что-то невпопад, когда тот пытался со мной заговорить, но я даже не вслушивался.
Когда Пейтон снова очнулся и лицо его исказила болезненная гримаса, я сначала даже не осознал, что произошло, а потом едва не поперхнулся давно остывшим напитком. Смит к тому времени начал содрогаться в рыданиях, чью природу сложно было понять, но вероятнее всего – означающих все и сразу, что только можно было бы предположить.
(– Мистер Тобиас Шторм – это ведь вы, верно? – да уж, если я когда-то и планировал вас познакомить, что представлялось делом естественным и неизбежным, то вовсе не в таких обстоятельствах.)
Пейтон попросил воды, на что сразу откликнулись то ли эльф, то ли дед – я даже не стал оборачиваться, чтобы проверить, кто именно – и Смит продолжал говорить даже тогда, когда едва не захлебнулся принесенной водой, чему причиной была не только его неуемная говорливость, но и, по-видимому, отторжение воды организмом, отвыкшим выполнять потребность в утолении жажды.
– Дейв? – переспросил я – скорее про себя, чем реально надеясь, что Смит обратит на это внимание.
В ходе сбивчивых объяснений у меня, конечно же, всплыло в памяти, о ком идет речь и что мы уже об этом говорили на Рождество. Дэвид Хейли – бывший стражник Азкабана, о котором недавно писали в газетах и собирались судить за жестокое обращение с заключенными (хотя вернее будет сказать – заключенным, одним, конкретным), и который до своей тюремной службы был аврором и моим напарником, с которым мы не разговаривали уже очень давно – даже тогда, когда у того погибла сестра, о чем также писали в газетах.
Естественно, я сразу бросился исполнять волю воскресшего друга: у телефона-подарка Пейтона на Рождество, обычно выключенного, с задержкой в несколько секунд загорелся экран включения – телефона, который не знаю, с какой целью, я интуитивно взял с собой, когда оказалось, что дело касается Пейтона. По настоянию Смита у нас появился и этот вид связи, которому он в тот же день, 25 декабря, с энтузиазмом стал меня обучать и был страшно горд собой. Я уж не стал его разочаровывать, что знаком с маггловской техникой еще со времени проживания с Эшли.
Как оказалось, номер Хейли Пейтон знает наизусть. Приготовившись писать Дэвиду (все же здравый смысл подсказывал, что звонить ему в три часа ночи – так себе идея; может, Хейли и не спал, но правил вежливости не отменял никто), я запнулся, поскольку не представлял: что я собирался ему написать? От своего имени, Пейтона?
Решил, что лучше все-таки подписаться именем Смита. Послал беглецу сообщение нейтрального содержания: мол, все в порядке (затруднительно было называть обстоятельства каким-либо "порядком", но...), подробности при встрече.
Отложив телефон, я закрыл лицо руками. Голова шла кругом, и я, честно говоря, предпочел бы сейчас вообще забыться, не думать ни о чем. Сначала "смерть", потом воскрешение друга - едва успел примириться с одним, как все оказывается не так и приходится переосмыслить. Я ощущал облегчение от того, что Пейтон измучен, но все же – жив, и иррациональную злость на него же, как будто он мог предотвратить то, что его псевдосмерть едва не сломила меня, а не он был здесь главной жертвой – но все это воспринималось сквозь пелену апатии, порожденной полным бессилием.
Я хотел сказать, что, конечно, ненавидел работу в школе, но уйти с нее собирался совершенно не так, а это теперь вопрос решенный; признаться, что за все те дни, когда Пейтон уволился, мне даже в голову не пришло справиться, все ли с ним в порядке, и что я вообще-то не заслужил такой степени доверия, какая исходит от него; ну или хотя бы сжать его плечо, но это – последнее, что нужно ему и его организму, где нет ни одного живого места.
Но раз Пейтон не умер и не собирается умирать, можем же мы поговорить обо всем потом?
