С того момента, как министерский работник шестнадцать лет назад открыл мне и моей семье глаза на правду о магической сути этого мира, я не помнил за собой привычки отдавать предпочтение его маггловской части. Нет, естественно, я возвращался домой на каникулах, жил, как всякий нормальный мальчишка, в свое удовольствие, тем более, что мне посчастливилось обзавестись магглорожденным другом, никогда не бросал учебу в маггловской школе, даже в семнадцать лет сделал выбор в пользу технического образования, и на пять лет таким образом вообще почти отрекся от мира магии... и все-таки, вернувшись в Хогвартс практикантом, я не смог не признать, что именно там было мое место. С тех пор все каникулярные мысли о Хогвартсе снова вызывали во мне предвкушение возвращения в знакомый и более привычный свободный мир и лишь толику ленивого недовольства окончанием отдыха... до вчерашнего дня.
Вчера, когда после встречи с Вэл я возвращался домой, меня просто огорошило мыслью, что рано или поздно нам обоим действительно придется вернуться в школу - и неясно, как нам нужно будет там себя вести. Теперь, вместо того, чтобы с нетерпением ждать конца зимних каникул, как обычно, в обществе матери и сестры, уставшим и разморенно счастливым от их заботливого ничегонеделания, я настойчиво отпихивал мысли о десятом января в самый дальний угол своего mind palace, а подсознательно чувствуя неизбежность возвращения к этой теме, нарочно старался забить свой день до отвала, чтобы не оставить себе ни малейшего шанса о ней вспомнить. Но это жадное стремление к полной жизни не было неестественным, как, например, когда после расставания с Ларой я с головой зарывался в бесполезную и никому не нужную работу: сейчас-то мне было чем забивать свой день. Будь моя воля, я бы проводил со Стоун двадцать пять часов в сутки.
Я бы и Рождество отметил с ней, наверное, будь моя воля - если бы только не хотел дать ей возможность провести этот день с семьей, а сам в свою очередь не испытывал такого панического страха перед знакомством с ее матерью. Эта чисто мужская трусость заставляла меня чувствовать себя порядком глупо и паршиво, - однако я, со своим безупречным воображением, просто слишком хорошо представлял себе весь спектр эмоций, который отразится на лицах родственников Вэл, если они увидят меня. Как минимум, это был бы немой шок от моего возраста, который они, возможно, попытаются скрыть в моем присутствии, но неизбежно выльют длиннющей проповедью в уши Стоун, как только за мной закроется дверь; как максимум же это могла быть истерика, сопровождающаяся воплями вроде "Я прекрасно знаю, чего ему от тебя нужно". На последнее у меня, конечно, был готов ответ: в конце концов, на основании эмпирического опыта я мог с уверенностью заявить, что этого самого "чего" парням возраста Вэл нужно как раз гораздо больше, чем зрелому перебесившемуся мужчине вроде меня, и мне-то как раз, напротив, можно доверять безраздельно. Однако я прекрасно понимал, что если такое заявление в мой адрес все-таки прозвучит, я ничего в ответ не скажу, а просто тихо заткнусь, развернусь на 180 градусов и смоюсь, пока меня еще не добили скалкой, сковородкой или чем похуже из арсенала маггловской домохозяйки. Говорить об этом всем Вэл было как-то неловко, но, возможно, она и так, без слов, понимала меня. В итоге мы - негласно - оставили день 25 декабря днем общения с непосредственной кровной родней, как бы, может, ни хотелось нам плюнуть на весь этот посторонний мир и наслаждаться только друг другом.
Впрочем, это не помешало нам встретиться 24-го и договориться от встрече 26-го.
Сегодня, в сочельник, собираясь сначала разойтись по домам часов в семь вечера, мы благополучно протянули время до десяти, и когда я провожал Стоун до дома, было уже совсем темно. Я не стал заходить к ней в гости даже ненадолго по вышеназванным причинам - и только издали проследил за тем, чтобы она благополучно позвонила в дверь и была встречена матерью. Хоть я и был уверен на сто процентов, что отдельно семья Стоун никаких Пожирателей интересовать не будет, какой-то необъяснимый инстинкт призывал меня контролировать каждый шаг девушки, чтобы она всегда была в безопасности, всегда была под чьим-то присмотром. Я уловил напоследок ее тонкий силуэт в светящемся дверном проеме. Тут мне почудилось, что, закрывая за дочерью дверь, мать Стоун увидела меня издалека - и даже махнула рукой; но вместо того чтобы ответить, я вздрогнул и, прикинувшись ветошью, сделал вид, что меня тут не стояло. Дверь закрылась с легким хлопком разочарования. Что ж, пускай они всей семьей дружно подумают, что я просто застенчивый семнадцатилетний идиот. В конце концов, впечатление будет лишь с разницей на десятку возраста.
В любой другой момент эта ситуация смутила бы меня и заставила вспоминать весь вечер о своей асоциальности - однако сейчас мне было просто не до того. Аппарировав, я шел по Лейт Уолк по направлению к своему дому, и мне хотелось петь, смеяться в голос, бежать с кем-то наперегонки, прыгать через каждый шаг на этой пустынной заснеженной дороге - от необъяснимой беспричинной радости, переполнявшей все мое нутро каким-то приятным холодящим покалыванием в грудной клетке. Я вспомнил, что пригласил Митча на сегодняшний рождественский ужин с нами - и подумал, как бы было все-таки хорошо, чтобы он действительно пришел; тогда мне было бы кому рассказать без прикрас о том, что со мной творилось. Все казалось мне каким-то прекрасным и значительным: и человек, у которого хмуро-сосредоточенные черты лица разгладились и смягчились, чуть только он встретился со мной взглядом, и подтаявшие влажные сугробы, и кривоватые, слепленные ради чистого веселья снеговики в чужих дворах, и тускловато-лучистый свет фонарей, и такой приятный наощупь рождественский венок из еловых веток, обвитый красными лентами, который висел у нас на двери, и эта нежная птичья трель на нашем домофоне...
Наверное, со стороны я выглядел очень глупо, если даже моя взмыленная сестра не смогла сдержать улыбку, когда открыла мне дверь.
- Что-то ты рано, - саркастически заметила она, снимая с меня кепку и с презрительной небрежностью скидывая ее в какую-то неимоверную кучу на полу. Им всем почему-то очень не нравилась эта кепка. Моя любимая кепка, черт побери.
- Что вы тут затеяли, во имя Мерлина? - спросил я, стягивая с горла толстый шарф. - Я же специально убирался утром, как раз чтобы вы весь этот день без меня просто сидели у телека или у соседей и наслаждались жизнью.
- У мамы спроси, - пожала плечами Дакота. Я прислушался: с кухни, к моему великому ужасу и раздражению, раздавались яростные первобытные звуки схватки Саманты Смит с посудой и едой.
Приложив руку ко лбу в стиле жеста "челодлань", я вытащил из-за пазухи палочку и единственным движением руки убрал всю беспорядочно сваленную на полу обувь и одежду по местам. Потом, не снимая ботинок и не обращая на гневные возгласы Дакоты никакого внимания, я двинулся сквозь проходную гостиную в ту комнату самобичевания, которую моя мать оккупировала к моему праведному гневу круглые сутки и из которой ее нельзя было выгнать никакими кнутами и пряниками. Так было и сейчас: вся мокрая, в какой-то муке, корице и пудре, она металась между плитой и столом, не видя меня, в этой адовой духоте и замешивала что-то голыми руками в огромной железной посудине.
- Мам, что ты делаешь?! - воззвал я к ней, включив максимальную громкость собственного голоса, чтобы с горем пополам перекричать орущую вытяжку. - Мам, я же сказал, что приду и сделаю все за пять минут! Ты не ломовая лошадь, черт возьми! Мам, кто у нас в семье волшебник, я или ты? Мы же договорились: когда я на каникулах - никакого режима домохозяйки! Тебе больше заняться нечем? Мам, ты вообще меня слышишь?!
Трель дверного звонка, которая всего несколько минут назад вызывала во мне умиление и восторг, на этот раз ворвалась в уши, как погребальный колокол. Кто-то пришел в гости, а у нас дома был такой кавардак, что мама не горюй, да еще и родственники были в, прямо скажем, виде не самом презентабельном. Быстрым движением палочки заставив посуду хотя бы начать вставать на положенное ей место, а ингредиенты, очевидно, пирога - перемешиваться без участия своей матери-героини, я, едва не упав, метнулся в прихожую, чуть не убив по дороге кошку, попутно вытирая с пола грязь, оставленную моими ботинками, и истерически объясняя Дакоте с мамой на пальцах, что я кое-о-чем забыл их обеих предупредить и что им сейчас лучше привести себя в порядок, чтобы как раз поспеть к повторению звонка и раскрыть дверь прежде, чем мой гость умер бы на пороге от тоски.
- Митчелл! - выпалил я, выскочив из дома, чтобы обнять коллегу по своей вечной, многих раздражающей привычке, от которой я, ко всем радушный дурень, все равно не собирался избавляться. - Я знал, что ты придешь! Все это "не знаю", "не думаю"... Ты давай, заходи, раздевайся, чувствуй себя как дома!
Если этот дурдом кто-то кроме меня вообще когда-то захочет представить своим.

Наверное, это нормально - чувствовать себя неловко, когда впервые в жизни приглашаешь человека, мнение которого уже небезразлично, к себе домой: во всяком случае, когда тебе не двенадцать лет и какое-то нормальное стеснение уже заложено жизнью в привычку. Конечно, когда ко мне на летние каникулы в первый раз приехал Дейв, я и думать не думал о том, как там мой дом смотрится со стороны, как одеты мои родственники и насколько заметно вещи, наспех запихнутые в шкаф ради приличия, оттуда вываливаются сквозь щелку от покосившихся петель; однако сейчас все это неудобство за свою неидеальную жизнь навалилось на меня сполна. Митч, каким я его знал, был очень педантичен, аккуратен и чистоплотен - вон, даже по его безупречному, с моей точки зрения (ибо все познается в сравнении), костюму это было заметно - и что если наше семейное пренебрежение порядком заставило бы его изменить отношение ко мне? Я не был мастером бытовой магии (да и мастером магии вообще, если по-честному - хоть мои способности все равно были чрезвычайно полезны в домашнем хозяйстве), и потому убрать кавардак окончательно мне не удалось - так что мой коллега все равно лицезрел наш дом, считайте, во всей красе, со всеми его недокрашенными полами, отклеившимися обоями и покосившимися перилами, которые я, мастер починки любых электронных девайсов, не умел привести в порядок нормально и вместо этого пристукивал бесчисленными гвоздями и добивал поверх всего этого изолентой. Наверное, будь мы с Митчем на совсем короткой ноге, я бы всем этим и не заморачивался, но до тотального доверия друг другу нам все-таки было далеко, и сейчас я вдруг испугался, что впечатление Шторма от моего места жительства может отрицательно повлиять на нашу дружбу. Впрочем, в любом случае, сейчас-то было уже поздно рыпаться - надо было думать раньше и меньше гулять с Вэл.
От мысли о том, что ради порядка в доме нужно было урезать часы общения со Стоун, проблема кавардака сразу показалась мне не менее смущающей, но уже какой-то нормальной и неизбежной.
- Я очень рад, что ты пришел, - с улыбкой сказал я, принимая у Митча из рук плащ и аккуратно вешая его на крючок. Эти слова были правдой вне зависимости от моих рассуждений. После того, как мы перебросились несколькими незначащими фразами в купе поезда, мне так и не довелось рассказать Шторму о том, что со мной случилось за последние несколько дней, и теперь я, просто-таки изнывая от желания приступить сразу к теме, терпел и ждал подходящего момента, забивая диалог потоком сознания. - Извини за бардак, я, честное слово, убирался утром, но мои почему-то решили, что этого было недостаточно, и в мое отсутствие перевернули тут все вверх дном. Мои - это мама и сестра, ну я тебе рассказывал. Да, чтобы ты не мучился, вспоминая - пока они еще не вышли: мою сестру зовут Дакота, а маму - Саманта. И она, кстати, совершенно не возражает против такого обращения, ей даже приятно, кажется; думаю, будет нормально, если ты первый раз обратишься к ней "миссис Смит", потом она тебя поправит, ну и дальше... - Тут я заметил, что Шторм снял с себя ботинки и теперь ищет, куда бы их приткнуть, со всей присущей ему аккуратностью. - Ты не парься насчет ботинок, кинь, куда попадется; ты же видишь, что тут творится - главное, чтобы ты их сам потом нашел. Хотя тут по-любому мужской обуви не так много, - а такой цивильной и аккуратной, как у тебя, нет, прямо скажем, вообще, - так что проблем возникнуть не должно.
Тут я понял, что сам еще не снял с себя верхнюю одежду, и вообще, что, должно быть, довольно глупо выгляжу, стоя столбом в прихожей и разглагольствуя на самые посторонние темы только из-за неудобства, болтовней заставляя свое чувство неловкости притушиться, - а посему ненадолго заткнулся. Продолжая радостно улыбаться Шторму, я остановился, чтобы вытряхнуться из пальто и ботинок, сначала по привычке небрежно скинув это все, куда получилось. Потом я, правда, вспомнил, что надо производить благоприятное впечатление на гостя - и во имя порядка распределил одежду по местам, вернее, туда, где ей более-менее (наверное) полагалось находиться. Пока я производил все эти нервные маневры, Дакота с мамой, очевидно, успели привести себя в приличный вид и вышли в прихожую, чтобы поприветствовать нежданного посетителя. На этот раз я почувствовал какое-то смутное неудобство перед ними, потому что из-за своей идиотской рассеянности забыл предупредить о приглашении - однако тут-то все-таки мог быть уверен, что радушие и симпатия, написанные на их лицах, были отнюдь не поддельные, и потом взбучка мне не грозила.
- Знакомьтесь, это Митчелл Шторм, мой коллега и друг, - радостно представил я новоприбывшего, тем временем жестом приглашая его внутрь дома и отправляясь впереди своей небольшой процессии, как будто частный экскурсовод. - Я вам писал о нем, помните? Наконец-то я вас познакомил! Ну что ж, давайте пойдем на кухню, думаю, для всех нас там хватит места, - и, надеюсь, мне удалось там все убрать. - Я попытался запечь утром гуся - на индейку у меня денег все-таки не хватило - не знаю, как там уж у меня получилось, рассудите сами; а сейчас мама, насколько я понял, приготовила замечательный пирог, ее фирменный, думаю, Митч, тебе понравится, там начинка из мяса с рисом, ты же вроде любишь... Еще у нас есть бутылка вина - красного какого-то, я в этом плохо разбираюсь, но оно было довольно дорогое, десять фунтов, и продавец сказал, что...
- Пенни, дорогой, прости нас, пожалуйста, но мы с Дакотой обещали сейчас зайти к МакДональдам на часик-полтора, - прервала меня неожиданно мама. Дакота незаметно мне подмигнула; я непонимающе вытаращился на нее, и она демонстративно отвела глаза. - Вы с Митчеллом извините нас, если мы припозднимся? Можете начинать есть без нас, если вы голодные.
Я перевел взгляд на Шторма; тот молчал.
- Да нет, мы вас подождем, ерунда какая, - немного растерянный оттого, что мою болтовню прервали, ответил я. - Митч, ты тогда присаживайся где-нибудь здесь, а я сейчас закрою дверь и вернусь, ладно? Что случилось, черт побери? - прошипел я на ухо Дакоте, когда мы вышли в коридор.
- Ты вообще что-нибудь, кроме своей Стоун, замечаешь теперь? - громким шепотом произнесла сестра с каким-то неясным раздражением. - Да на твоем друге лица же нет, ты просто посмотри на него хорошенько, олух. Спроси, что произошло, авось у тебя хватит мозгов выслушать. А мы тут пока ни к чему, вернемся к полуночи.

Возвращаясь в гостиную после того, как защелкнул за своими проницательными дамами задвижку, я чувствовал себя еще хуже, чем пять минут назад - правда теперь переживал уже не из-за кавардака в квартире, а из-за своей дурацкой невнимательности. Ну как я мог не заметить очевидного? И правда, моя влюбленность застилала мне глаза и не давала возможности видеть то, что лежало, казалось бы, на поверхности. Митч, конечно, всегда был немногословен, но чтобы он не произнес ни слова приветствия даже при встрече со мной... Это было ненормально даже для него - а я-то, радостный дурак, даже не удосужился этим обеспокоиться. Что могло случиться за эти два дня? Мои мысли сразу обратились к худшему. Может быть, какой-то аврор, который был дорог Митчу, погиб тогда в поезде? Может быть, газеты даже еще не написали о новой трагедии - а в Годриковой Впадине был теракт? У меня внутри все похолодело; но потом я подумал, что все-таки вряд ли бы даже Шторм так спокойно вошел ко мне, ничего не говоря, если бы произошло что-то подобное. Значит, что-то другое? Еще неясно, расскажет ли, ведь с него станется замкнуться в себе и сделать вид, что ничего не происходит.
- Митч, выпить не хочешь? - спросил я, подходя к присевшему на кухне другу и стараясь как можно ненавязчивее смотреть на него. - Огневиски нет, но есть обычный, шотландский, Jack Daniel's.
Слов, более подходящих для выражения мужской солидарности, я подобрать все-таки не смог.

К моему величайшему сожалению и стыду, я, выросший в окружении потрясающе чутких и внимательных людей, все равно, при всем моем желании, так и не стал особенно проницательным человеком. Да уж, хотя в жизни мне многократно предоставлялась возможность заметить нечто важное до того, как кто-то другой просто ткнул бы меня в это, как щенка, носом – я из разу в раз эту возможность счастливо упускал. И не потому, что был как-то черств и эгоистичен, совсем даже наоборот: я вовсе не был из тех людей, которые плевать хотели на проблемы ближних и посылали даже друзей к черту, лишь только они смели показать свою слабость, считая это недостойным, плебейским или чем-то таким в аристократически-маразматическом роде; наоборот, если мне было известно об их проблемах, я из кожи вон лез, стараясь ненавязчиво привести их в чувство, потому что сам прекрасно понимал, каково это. Однако чаще всего все мои альтруистические порывы оказывались нереализованными – и только по одной простой причине: я был самый обыкновенный слепой идиот. И об этом уже можно было успешно судить по создавшейся сейчас дурацкой ситуации.
Ох, определенно, только слепой идиот мог не заметить того спектра (а вернее – его отсутствия) эмоций, который сейчас отражался у Митчелла на лице; в этот момент я уже прекрасно это понимал. Даже учитывая обыкновенные спокойствие, сдержанность и бесстрастность Шторма, к которым я – удивительно – довольно быстро привык, сейчас при взгляде на него у меня создавалось странное ощущение: что тогда, при нашем первом знакомстве в школе - или просто во время любых разговоров этой осенью - он, оказывается, был еще сама общительность и восторженность. И правда: по сравнению с этой его вечной скептической усмешкой, полной здорового цинизма, теперешняя отсутствующая угрюмость была настолько непривычна, что даже для мамы и Дакоты, со Штормом изначально не знакомых, смотрелась дико. А уж что говорить обо мне, невнимательном доселе недотепе? Мне стало почему-то страшно неловко и обидно, что мой, можно сказать, самый близкий друг (во всяком случае, в последние четыре месяца) вынужден встречать Рождество в таком состоянии, хотя человеком является замечательным и достоин всех радостей этой жизни.
Митчелл, Митчелл, ну почему же из тебя все признания нужно тянуть как клещами? Так хочется тебя подбодрить – но поди еще разбери, как это сделать. Никогда ведь не знаешь, какая фраза в итоге станет катализатором редкого всплеска твоей искренности; можно лишь только тыкать пальцем в небо – и, скорее всего, не попасть никогда, потому что шанс - один на миллион, загадочная же ты душа. Однако внимательно рассматривать муругого Шторма, как тигра в клетке, вперив в него обеспокоенный любопытный взгляд и пытаясь по выражению его лица как-то телепатически угадать насущную проблему, все равно было уже перебором. Не дожидаясь ответа относительно выпивки, хоть, в общем, его и предугадывая, я рысью метнулся к маленькому напольному шкафчику, в котором у меня, кажется, – вместе с недавно приобретенной бутылкой вина для рождественского стола -  еще оставалась почти целая бутылка виски, еще с моего последнего дня рождения в августе. Пить я никогда не умел и не любил, друзей в тот раз не звал вообще, но надо же было создать какую-то иллюзию бурного веселья.
- Забавно, - натянуто усмехнулся я, неумело пытаясь разрядить обстановку и попутно, сидя на полу, копаясь в каких-то консервах и пакетах с крупами, чтобы вытащить обещанный вискарь на свет божий. – У меня, кстати, тоже был знакомый с таким имечком, в Хогвартсе вместе учились, он - на курса два, кажется, младше. Неплохо так над ним родители подшутили – зато какой простор для прозвищ… Мы с другом чуть ли не первые тогда ему кличку Whiskey придумали, - хотя Mr. Sandman ему и его занозе-подружке все равно нравилось больше, из-за песни этой старой, естественно. - Повинуясь глуповато-счастливому рождественскому настроению и желанию немного развеселить страдающего Митчелла, я чуть было тут же не воспроизвел на кухне неуклюжий кавер на Chordettes – но, к счастью, обернулся на Шторма, чтобы как раз запечатлеть весьма красноречивую мину на его лице и вовремя остановиться.
Последняя фраза Шторма, прежде чем я заставил его – сам еще не зная, чем – измениться в лице, конечно, подводила наш диалог к тому, что я больше всего на свете хотел бы с ним обсудить и разделить; но что-то подсказывало мне, что ее надо просто проигнорировать – ибо сейчас как раз было ну совсем не время для моих любовных откровений. Я не обладал ни малейшим намеком на талант в области психологии, но даже для меня сейчас было очевидно: мой единственный долг сейчас был, если я не был обделен хотя бы минимальными зачатками разума, – просто заткнуться и внимать. Черт, неужели сейчас я действительно попал в цель, просто ткнув наугад – да и вообще, если по-честному, не задумываясь о том, что я даже гипотетически могу вызвать такую реакцию своими вполне безобидными воспоминаниями об однокурснике? Впрочем, кому угодно сейчас было бы ясно, что я тут никакой не опытный манипулятор и, тем более, упаси боже, не легиллимент, а просто случайно угадал пока еще не известную мне причину штормовской печали. Теперь далеко ходить за догадками тут было не надо: все-таки Джек Дэниэл Сандерс (осенило меня только что), был слишком уж колоритной и уникальной личностью, чтобы встретиться нам обоим в двух различных экземплярах.
Выхватив, наконец, запрятанный далеко вглубь шкафчика виски и пару стаканов из чащи каких-то долгоиграющих продуктов и нечасто используемых столовых приборов, я поднялся на ноги и многозначительно стукнул всем этим джентльменским набором об стол. Потом я молча, уже без своей обычной глупой улыбки, открутил крышку бутылки и разлил жидкость в стаканы почти до краев.
- Мы ведь об одном человеке сейчас говорили, да? – серьезно спросил я, не решаясь сесть напротив друга, чтобы это все не выглядело как допрос, и просто стоя теперь, чуть присев на край очень низкой для меня электрической плиты, с полным стаканом в руке. – Он что-то сделал тебе, этот Джек?

Мерлин всемогущий... Вот уже двадцать семь лет (окей, округлим цифру, не будем высчитывать такие мелочи точно) я общаюсь с такими же, казалось бы, людьми, как и я, - но все равно из раза в раз забываю без удивления отреагировать на то, что слова вроде "доверия", "открытости" и "искренности" в их лексиконе встречаются не чаще "адронного коллайдера" и "когнитивного диссонанса". Ладно еще когда я только пошел в школу, пока маггловскую, обычную, и для меня оказалось неожиданностью то, что тут, оказывается, не приветствуется вываливание души на колени первого попавшегося соседа по парте, - хотя в моей семье было всегда принято вести себя именно так...  Но почему же я до сих пор не могу смириться с мыслью о том, что в этом мире даже мой лучший друг не готов разделить со мной все, что с ним творится?
Нет, я, наверное, никогда не повзрослею.
Но, черт подери, как же бесит это дурацкое мужественное притворство а-ля "я одинокий волк и все смогу один"! Сможешь ты, как же, по тебе оно видно; максимум, что ты сможешь один сейчас – это надраться в стельку и забыться до завтрашнего утра (хорошенькое же получится Рождество). А я тут, между прочим, не с поддельным сочувствием или какой-нибудь слащавой жалостью к тебе лезу, безмозглый ты пень.
Видимо, слишком уж резким оказался переход от недавнего безмерного счастья к самозабвенной попытке привести в чувство человека с, кажется, прямо противоположным моему настроением, чтобы я смог очень долго держать себя в руках, продолжая участливо лепетать какие-то аккуратные догадки и тем самым только раздражая, а нисколько не утешая своего коллегу. Уловив осторожный, но красноречивый взгляд Митчелла, (который, зараза, опять попытался выкрутиться и с невинной миной заявить о том, что он в полном порядке, - несмотря на это нервное желание покурить, конечно), я молча - и уже не очень-то, понятное дело, дружелюбно - стукнул полным стаканом об столешницу, отчего виски даже немного расплескался, отлепился от кухонной стойки и протянул руку вглубь полки, чтобы вытащить оттуда пачку своего крепкого "Уинстона" и зажигалку. Потом, чуть подавшись вперед, я наклонился, чтобы, все так же молча, вставить сигарету Митчу в уголок рта, и, пока он, опешив, не выронил ее на стол, щелкнуть колесиком и запалить табак. Насладившись картинкой и воцарившейся тишиной, я вернулся в исходную позицию, снова полусев на край плиты, и, скрестив руки на груди, процедил, глядя прямо в глаза Шторму:
- С чего я взял, говоришь? - Я поднял стакан с виски и сделал глоток. Впрочем, долго вести себя с эдакой стильной холодной насмешливостью у меня, естественно, не получилось – не так был воспитан, а жаль, наверное. - Да с того, что у тебя сейчас лицо только что было, Шторм, - как у вытаращенной замороженной камбалы на прилавке, вот с чего! – Снова со стуком вернув стакан на стол, я с праведным гневом в глазах (да и не только в них, если уж на то пошло) обернулся к нашему одинокому волку. - Хреновая у тебя маскировка, вот что я тебе скажу; как ни усмехайся, не работает, знаешь. Так вот, слушай сюда, Шторм. Сначала ты, черт возьми, выкуриваешь эту сигарету, - для наглядности я даже ткнул в дымящийся «Уинстон» пальцем, - а затем - без разговоров выкладываешь мне начистоту все, что с тобой произошло, усек? Или, клянусь тебе зеленым килтом Мерлина, я за себя отвечать не стану! Нет, какого черта я тут должен играть с тобой в угадайку, а? Я ведь не ради красного словца интересуюсь, пойми ты, наконец, дурья твоя башка, я действительно хочу и собираюсь тебе помочь! Ты, может, грузить не хочешь, думаешь, праздник испортишь, и лучше самому разобраться, втихаря? Да тебя ж разорвет от всего этого, будто я не знаю. Много вас таких развелось, тихих стойких страдальцев, как же тошнит уже, - и Эшли эта, поди ее разговори, и Джек себе на уме, и Хейли, блин, туда же, уже полгода от него ни слуху, ни духу! Тогда какого черта людям вообще нужны друзья?! Ты ж мой лучший друг, Митч, я счастья тебе хочу, болван!
О, вот и Митчелл присоединился к клану тех немногих, кому посчастливилось в своей жизни довести меня до белого каления, - с неожиданным удовольствием осознал я, закончив свою тираду. Ну а что, пусть знает, почем фунт лиха, страшен гнев миролюбивого человека. Тяжело дыша и активно жестикулируя, я выплеснул наружу все мгновенно накопившееся бешенство, и новой порции раздражения теперь внутри себя не замечал. Впрочем, извиняться я тоже не поторопился – ибо какого черта? Я до сих пор чувствовал свою правоту; тем более, во мне теплилась слабая надежда, что, может быть, хотя бы такой явный наезд возымеет действие, и теперь-то наш непробиваемый истукан соизволит выпустить из себя хотя бы маленькое колечко пара.
Ну а мысли о встречах с Вэл и счастье, которым мне поначалу не терпелось поделиться, не просто отошли на второй план, а вообще начисто исчезли у меня из головы.

People like us, we don’t need that much. ©

Ладно, ладно, предположим, я погорячился. Ладно, не предположим; я сейчас правда перегнул палку, как я это, собственно, и делаю всегда, если - редко, но метко - взрываюсь недовольством на чье-нибудь поведение. Но потом-то я, как за мной это водится, очень быстро понимаю, где преувеличил проблему, не так ли? Да и не особенно-то я в гневе страшен, если подумать; вон Митч сидит, сначала опешил, а теперь зубоскальствует на мою недовольную физиономию и свирепый взгляд. Видимо, за эту мою забавную отходчивость и сговорчивость люди вроде него и соглашаются меня еще как-то терпеть.
Пару секунд серьезно пронаблюдав за тем, как Митчелл аж кашляет от смеха, я окончательно забросил затею строить из себя неизвестно что и, мгновенно сбросив маску мнимой суровости, фыркнул, чтобы уже снисходительно рассмеяться над самим собой, вторя своему старшему другу.
- Да ничего я не знаток, конечно, - как будто оправдываясь, с неловкой усмешкой опроверг даже сказанное в шутку я. - Просто, что бы ты ни говорил, любому человеку, даже самому самодостаточному, нужна помощь. А от одиночества наедине с проблемами некоторые с крыш, знаешь, сигать идут... - Впрочем, конец этой своей оправдательной фразы я уже изрядно прожевал, поскольку понял, что сейчас Митч, хоть и нехотя, но, видимо, все-таки собирается пролить свет на причину своего сегодняшнего состояния, и лучше будет внимательно прислушаться к его словам - иначе какого черта так приставать было.
Да уж, и думать я не думал, что мое случайное упоминание об Эшли окажется настолько точным и метким; судя по тому, как Митч о ней говорил, я, видимо, нечаянно приоткрыл одну из доселе неизвестных мне страниц его личной жизни - о чем я подумал с огромным удивлением, лишь попытавшись себе представить этих двух людей (согласно моим о них представлениям совершенно противоположных по характеру и жизненным принципам) имеющими какое-то общее прошлое. Вот уж фокус так фокус, Митч... Впрочем, то, что у моей старой школьной знакомой сейчас были какие-то проблемы, уже не вызвало у меня ни малейшего шока. Эта вертихвостка еще в школе была известна феноменальной способностью совать свой симпатичный носик куда не следует, - и я был бы удивлен, если бы во взрослой жизни ей так же продолжало везти с избежанием последствий. Но мы с Эшли так давно не встречались и не общались (надо сказать, и раньше-то мы общались больше из-за Джека, потому что он все время таскал ее за собой), что ей и в голову не могло прийти обратиться ко мне за помощью. Она, поди, и не узнала бы меня; а если дело касалось денег, даже и узнав, не подошла бы, скорее всего. Что за денежную помощь мог бы предложить ей последний нищеброд вроде меня? И чем я сейчас собирался помочь Митчу, перед этим с таким искренним беспокойством пытаясь влезть в его проблемы?
Хотя... подождите-ка.
- Пьяной... - невеселым эхом повторил я; эк куда занесло всех нас - так и подумаешь потом, что сам-то хоть и живешь в такой халабуде, а устроился, оказывается, лучше всех. - Эх, дура Эш, талантливая, смышленая, задорная, но такая дура... Я знаешь, сам ее не видел уже сто лет, - задумчиво пробормотал я, слезая с кухонной стойки и, приподнявшись на цыпочки, начиная шарить рукой по верхним полкам. - Мы учились почти в одно время, с разницей в два курса, - только и всего, никогда особо близкими друзьями не были... Вот Джек - да... Но Джек-то, хоть и небеден был всегда, ясное дело, не мог ей помочь, потому что, как я от Дейва слышал, в Азкабан попал за какие-то свои махинации. Кстати, он-то чем тебе насолить успел? Или это тоже как-то с Эш связано? Не сочти за бестактность - но вы с ней встречались, что ли? Ну-у, давай же, доставайся, зараза, - прошипел я себе под нос, пытаясь вытащить из укромного уголка нужную вещицу - что было проблематично даже при моем высоком росте. После долгих увещеваний она, наконец, поддалась - и я с торжествующим видом поставил на стол перед Митчем большую деревянную шкатулку. - Ну вот, короче. Здесь, - отвечая на его вопрошающий взгляд, пояснил я, - все мои деньги, около восьмидесяти галлеонов, - (пока я говорил об этом, меня просто-таки распирала гордость), - которые я копил, наверное, еще с окончания школы - ну, откладывал понемногу, с халтур, с подработок, на всякий случай, знаешь. У меня нет счета в Гринготтсе, было довольно дорого его открывать, поэтому я их так храню - но ты не обращай внимания... Если этого не хватит, я могу еще что-нибудь продать... Хм... - Не глядя на Митча, я начал быстро прикидывать в уме, как увеличить и без того огромную для меня сумму (даже больше двух годовых зарплат) - которой мне было, впрочем, не жалко, если в ней так нуждался Шторм. - О, придумал! У меня стоит в комнате шкаф, знаешь, вроде бы антикварный, его еще прапрапрадедушка мой купил, думаю, за него около пяти еще могут дать. А свои вещи я к Дакоте перетащу, переживет как-нибудь, - ну или в чемодан... Ну и драгоценности... не знаю, у меня самого их нет, конечно, но я могу попросить у мамы, заложить на время, чтобы выкупить потом, - она согласится, думаю, и это еще в районе семи с половиной галлеонов может получиться... А, вот, еще скоро мне дадут зарплату, вроде бы тринадцатую обещали, - еще три галлеона прибавится! Жалко, что за маггловедение дают так немного - но что поделаешь, не бросать же из-за этого любимую работу, скажи? - Я немного помедлил, а потом продолжил с неизменным энтузиазмом. - Короче, бери это все... и, понятное дело, можешь не возвращать. Мы же друзья все-таки.

- Сколько? - сглотнув, упавшим голосом простонал Смит и сел.
Когда Митчелл озвучил точную сумму задолженности, изменение, произошедшее с лицом его друга, надо было не просто видеть, а снимать на камеру, чтобы потом грустными зимними вечерами просматривать видео, на котором физиономия, еще секунду назад светившаяся доброжелательностью и желанием помочь, в мгновение ока превращалась в гримасу растерянности и даже ужаса. Ясное дело, Пейтон не был готов к таком повороту событий: он таких денег отродясь даже во сне не видел, не то что в руках не держал. Приподнятое настроение (от осознания того, что мог помочь кому-то, Пейтон всегда очень радовался) как-то сразу улетучилось. Неловким движением руки Смит захлопнул крышку своей заветной шкатулки с жалкими восемьюдесятью галлеонами и, облокотившись о стол, не глядя больше на Шторма, взъерошил свой вечно стоящий торчком чуб.
- Пять - гребаных - сотен - галлеонов - вашу - мать, - с расстановкой неверяще проговорил он, покачав головой и все еще вытаращившись в пустоту перед собой, как будто оттуда ему незримо пожимала плечами легкомысленная старая знакомая. - Это же... это же... четыре мотоцикла Harley Davidson. Это же... это же... это же туча денег! Черт возьми... Интересно, сколько Эш зарабатывает, если у нее случайно обнаруживаются такие долги. Но если она не может его оплатить... надо же ей помочь все равно, нельзя же ее бросать, - встрепенулся Смит, сразу продолжив быстро говорить сам с собой: - Наверное, ей еще кредит не дают, так бы она смогла выплатить сама, если учесть, что у нее большая зарплата... Тем более, что хотя бы часть этого долга она сможет вернуть... Я мог бы взять кредит сам - и перевести деньги на ее счет; тогда она бы разделалась со своим долгом - и, в свою очередь, помогла бы разобраться с кредитом мне... Если у тебя есть ее телефон - или чем вы там для коммуникации пользуетесь, неужто только письмами, боже, волшебники, что за беспомощные существа, - хотя бы адрес - я бы ей позво... написал, я бы с ней договорился обо вс... Ой, да ты что!
Когда Митчелл, наконец, перебил его поток сознания и тем самым напомнил, что Смит тут был не совсем один, - первая же фраза про Дейва заставила того резко вскинуть голову и перестать бормотать всякие нечленораздельные идеи себе под нос. Вот так фокус! Не забыв, естественно, о печалях Эшли, Пейтон сейчас не смог сдержать изумленной улыбки - и тут же рефлекторно схватился за эту тему (куда более подходящую для Сочельника, чем все остальное до этого). Тем более, сейчас и правда было бы наиболее тактичным и адекватным поговорить об общем знакомом. Возвращаться к вопросам, так и не отвеченным Штормом, было уже вконец неприлично; ведь, хотя Пейтону желание узнать об истоках проблемы все равно казалось вполне естественным, Митчелл явно такой позиции не разделял, раз дальше всех этих скудных откровений даже после смехотворного бешенства друга не пошел.
- Ничего себе, как тесен мир... - Смит заулыбался еще сильнее, глядя куда-то в сторону, как будто вспоминая что-то давно ушедшее, но очень приятное. - Дейв - мой самый близкий друг, еще с детства. Мы были с ним на одном курсе на Гриффиндоре; подружились в первый же день - он, знаешь, спас меня тогда от четверых задир. Мы даже после окончания школы всегда очень тесно общались, - хотя он пошел в Аврорскую академию, а я - в университет. - Смит помолчал, а потом продолжил, пожав плечами: - Жалко, что сейчас мы, похоже, разошлись. Я от него ни весточки не получал еще с лета; пытался найти его - но куда там. Потом как-то не до того стало... Но это не было такой неожиданностью, если честно; тяжело находить время стало еще где-то лет пять, наверное, назад - когда он перевелся в Азкабан. Там у вас вроде какая-то операция же неудачная была, да? - он мне рассказывал. У очень многих тогда все кувырком полетело, как я понял; ладно Дейв, он только работу потерял, а у его напарника... оу. Оу.
И тут до Смита дошло, что он все понял. Как-то все раздробленные кусочки паззла, собранные из разных источников, вся информация, полученная из разных уст, неожиданно сложилась в какую-то цельную, удобоваримую, понятную картинку - и это заставило Смита, самозабвенно начавшего трепаться на, как он думал, совершенно постороннюю тему, прикусить язык. Черт, надо было быть только совершенно помешанным, отключенным от реальности и безразличным к ней влюбленным кретином, чтобы не понять всех этих намеков раньше; Дакота бы - он был уверен - тут разобралась за пару минут. Так вот в чем было дело. Напарник Дейва, как тот вкратце рассказывал давным-давно, после той неудачной операции не только вынужден был бросить профессию аврора, но и в личных отношениях потерпел сокрушительное фиаско - а когда сам Митчелл бросил свою предыдущую работу, уж не после той ли же самой злополучной бойни? Он явно встречался с Эшли, причем еще до ее странноватой свадьбы - значит, примерно в те годы; у них все было даже очень серьезно - да только неудачно, судя по мрачному видку бывшего аврора. Да еще Джек... Зная Эшли и Джека, неразлучных - даже, пожалуй, чересчур - друзей, нетрудно было представить себе причину размолвки. Да еще эта неудачная операция в Аврорате только сгущала во всей этой и так непривлекательной картинке краски. Неудивительно, что из Шторма надо было каждое слово тянуть, как раскаленным щипцами. И неудивительно, что он был сейчас так подавлен, встретив пьяную, разбитую Эш, помощь которой, с одной стороны, казалась нормальным, просто человеческим делом, а с другой - уязвила бы гордость Шторма и его обостренное, мстительное самолюбие.
- Прости, - нахмурившись, пристыженно пробормотал Пейтон, поднявшись из-за стола и снова потянувшись за виски. - Прости, правда, я сегодня не в своем уме. По жизни не в своем уме, идиот. Еще налить - или больше не надо?