И каждому атому счастья
Отмерен свой срок заранее.

Пейтон прекрасно знал, как магическим способом можно собраться в дорогу за несколько секунд, просто взмахнув палочкой и произнеся элементарное английское "Pack", и в общем-то, нередко практиковал это полезное в быту заклинание, - однако выше его сил было таким образом разом поставить на всем точку сейчас. Сейчас ему все еще как-то не верилось, что он уволен, что игры и веселье окончены, и начинается суровая реальность, в которой не будет места искренности и любви, а только безденежье, безработица и тотальное уныние одиночества и войны, - потому что единственный повод ему не поддаваться будет утерян. Думать же о том, насколько надолго их с Валентиной заставляли расстаться, вообще не хотелось. Смит отчаянно пытался убедить себя в том, что это не конец, что Вэл очень скоро - всего через полтора года - выпустится из школы, да и на каникулах никто не сможет запретить им видеться; но какое-то мерзкое предчувствие все равно подсказывало ему, что если они когда-то и увидятся вновь, то до этого будет еще очень далеко. Теперь он тянул время, занимая себя сборами, медленно и обстоятельно складывая в чемодан вещи, находя себе абсолютно лишнюю и бесполезную работу, только чтобы как-то отвлечься от всех этих безнадежных мыслей. Впрочем, несложная монотонная деятельность все равно в этом не очень-то помогала.
Сразу после разговора с МакГонагалл Пейтону очень хотелось разыскать Вэл в замке и сообщить ей обо всем, чтобы хотя бы попрощаться по-человечески, - однако сделать это ему помешала какая-то болезненная трусость перед реакцией девушки. Не то чтобы он боялся того, что она начнет обвинять его во лжи, в слабоволии: нет, он прекрасно знал, что Валентина поймет его более чем правильно и не будет бросать на ветер неуместные слова - дело было совершенно в другом. Если в одиночестве, в ее отсутствие, представить себе разлуку было тяжело, но еще как-то терпимо, то наедине с ней, при виде ее боли, которая непременно стала бы катализатором в реакции его собственной, ситуация стала бы совершенно невыносимой. Даже сейчас каждая вещь напоминала о том, что уже может никогда не случиться: пакеты с ее любимым зеленым чаем и зерновым кофе, кружки - белоснежно чистые ее и покрытые по кромке светло-коричневатым осадком его, ее растрепанный "Милый друг" Мопассана, так и не дочитанный на его занятиях, зачитанное до дыр письмо от Брауна, над чьей пророческой иронией они смеялись - подумать только, он оставлял Вэл "друга", а до чего они умудрились дойти...
Подняв письмо с тумбочки, Пейтон ненадолго застыл посреди кавардака, бегло проводя глазами по строчкам. Да, это был его почерк. Как и тот, что он с удивлением узнал на том странном письме профессору Соулу, пренеприятному типу, который почему-то многим нравился, при том, что Смиту и взглядом-то с ним лишний раз встречаться не хотелось. Об этом еще нужно было обязательно подумать. Не то чтобы Смит не доверял старому кумиру, однако это знакомство действительно вызывало вопросы не самого безобидного характера, - особенно учитывая то, что Браун возвращался на должность маггловеда как ни в чем не бывало, будто не жаловался в конце того года на старость (на самом деле, для волшебника сомнительную) и не нашел себе новое исследовательское занятие помимо общения с семьей... Впрочем, насчет семьи все тоже было очень смутно: Смит никогда не видел, чтобы Браун писал домой письма, хотя общался с ним на протяжении четырех лет практики очень тесно, а также не помнил, чтобы профессор возвращался домой на какие-нибудь каникулы. Новые вопросы наслаивались на старые, а ответов не находилось. Вернее, они напрашивались, но желания принимать их как правду не возникало - даже при всей злобе, которую Смит теперь не мог не испытывать по отношению к одному из непосредственных виновников своего ухода.
Робкий стук в дверь застал Пейтона именно в тот момент, когда он резко сжал письмо в кулаке и кинул тугой комок с размаху об стену, вымещая свое бешенство от чувства отчаяния, злости и бессилия, а потом в изнеможении рухнул на стул. Повернув голову, он тут же вскочил опять, едва заметив входящую, и рванулся к ней, впрочем, не смея даже притронуться, только остановившись рядом и судорожно ломая руки.
Возможно, он бы обратил внимание на странность обращения "Пейтон" и тем более "мистер Смит", а также на непривычную робость Валентины, которая обычно всегда была бойкой и смелой в любых жизненных ситуациях, - однако сейчас о внимательности и рассудительности не могло идти и речи.
 - Тебе МакГи рассказала? - задал абсолютно бесполезный вопрос Пейтон, как будто ответ на него не был очевиден. - Да, она каким-то образом узнала и теперь заставляет меня уволиться. Мне... мне жаль, мне так жаль. Черт... Но я не могу остаться, понимаешь? Либо я уйду сам сейчас, либо меня выгонят с позором, а тебя ославят на всю школу, и тогда мы уже точно никогда... - Смит запнулся, совершенно не зная, чем и как продолжить. До сегодняшнего дня все было так просто и хорошо; почему же так не могло оставаться всегда?

Как много бы я отдал за то, чтобы у меня сейчас действительно была хотя бы незначительная, самая крохотная возможность не уезжать. Остаться в школе, как ни в чем не бывало, продолжать вести уроки, которые только-только перестали быть в тягость, благо всякая неловкость и всякий страх наконец-то исчезли (всего-то для этого потребовалось полгода), встречаться с Вэл - в каждую свободную минуту... Но перебрав в голове уже все возможные выходы из ситуации, я всякий раз заходил в тупик: натыкался на огласку, на пресловутое общественное мнение, которое могло не пугать смелую глупышку Вэл до поры, но на самом деле превратило бы ее жизнь в невыносимый кошмар при любом, даже самом удачном раскладе. Единственный способ не будить зверя толпы заключался в том, чтобы я мгновенно исчез из Хогвартса... и, на самом деле, желательно, из жизни Стоун. Тогда директриса еще могла бы поручиться за ее безопасность.
Не понимаю, о чем я думал, когда ехал сюда и полагал, что все, конечно же, обойдется, что нас никто не заподозрит? Счастливый кретин, совсем голову потерял.
Я поймал руку Вэл, тянущуюся обнять меня, и машинально поцеловал ее в запястье. Я не прижимал ее к себе: не хотел растравливать ни себе, ни ей душу, слишком сильно приближаясь к ней этим, последним вечером.
- Вэл... - сдавленно выговорил я. - Мой уход... мое увольнение можно было бы по праву назвать трусливым бегством... но, прошу тебя, просто пойми меня правильно. Я не боюсь того, что меня за шкирку вышвырнут отсюда... то есть, я не боялся бы, если бы это неизбежно не коснулось тебя. Сейчас МакГи еще может контролировать слухи... но если дойдет до широкой огласки, если это появится в прессе - ты представляешь, что начнется? Родители будут писать письма в Хогвартс, этим ханжам обязательно будет дело до местных развращенных нравов... ладно если тебя просто начнут гнобить - но ты же можешь оказаться на грани отчисления... Вэл, я не хочу, чтобы тебя отчислили из-за меня. Я не хочу, чтобы ты вообще страдала из-за меня. Я не тот человек, из-за которого ты должна страдать. А если сейчас я тихо, незаметно уеду, все еще может обойтись... Не волнуйся за меня, я не пропаду, и мы еще обязательно увидимся... Вэл, подожди, что ты делаешь?
Все то время, пока я говорил, она, казалось, не слушала меня. Цепкими, как будто даже несвойственными ей движениями своих мягких рук она, совсем без уже привычной для меня девичьей робости, как-то жадно касалась меня, гладя меня по спине, плечам, шее, впиваясь пальцами в волосы, будто пыталась тактильно запомнить меня всего, целиком. Я отвечал ей рассеянными прикосновениями, чувствуя, что должен прекратить делать это, должен остановиться, поставить между нами, наконец, грань, но не мог противиться.
Пока Вэл не потянулась к вороту моей рубашки и не стала методично расстегивать на ней пуговицы.
- Валентайн... - Первые несколько секунд я просто стоял, как вкопанный, оцепенев, не шевелясь, с каждым движением Стоун растерянно сглатывая. Должно быть, со стороны я выглядел сейчас очень жалко: если обычно, общаясь с ней, я, как всякий нормальный взрослый мужчина, а не желторотый юнец-идиот, мог как-то себя сдерживать, то, черт возьми, сейчас напряжение исступленного желания достигло предела и даже меня уже просто затрясло. Испуганная, но решительная, Вэл была сейчас чудо как хороша; не поднимая глаз на меня, она в истеричном отчаянии что-то бормотала себе под нос - я смог разобрать только слова "с тобой" и "напоследок". - Вэл, зачем ты... Вэл, мы не должны... Вэл! - Я, наконец, схватил ее за запястья, пока она еще не умудрилась совсем меня раздеть; она подняла на меня полубезумные глаза, и мы замерли.
Бог знает, как я хотел ее в эту секунду - телесно, по-животному, на уровне сексуальных инстинктов; ее красота сводила меня с ума, я бы не раздумывая прижал ее к себе, стиснул в объятиях, бросился везде целовать ее - если бы во мне еще не осталось совести и разума. Но я не должен был, я не смел. Как я потом мог бы называть себя человеком, если бы сейчас, в момент общего отчаяния, я подло воспользовался бы слабостью своей любимой и так вот, гадко, в последний момент, перед тем, как уйти, разрушил ее чистоту, чтобы потом мелочно оправдывать себя тем, что "она сама захотела"? Только законченный подонок был способен на такое; а я, смею верить, подонком все-таки не был. Я должен был остановить ее, вернуть ей рассудок и отпустить на свободу неопороченной.
- Вэл, я не сделаю этого с тобой, - твердо проговорил я, по-прежнему держа ее за руки.

Вэл посмотрела мне в глаза, а потом, опустив голову, как-то неловко, затравленно отпрянула, быстро выдернув руки из моей хватки, - будто бы, когда я ее остановил, ей вдруг стало стыдно за свое поведение, будто бы она одумалась. Несколько секунд я, так и не опустив рук, даже не пытаясь застегнуть почти распахнутую на груди клетчатую рубашку, ничего не смея произнести, напряженно наблюдал за ней. Ничего, абсолютно ничего не происходило; она стояла и молчала, - не начала плакать, не начала смешно ругать меня, как сделала бы в любой другой момент моя Валентина. Что-то было не так в ней, что-то было как будто сломано, надломленно; и мне не хотелось бы думать, что такой... странной, ненастоящей она стала из-за моего предстоящего ухода. Я не мог видеть ее опущенного лица... А если бы она сейчас сама ушла, не сказав ни слова? Она могла бы - решив почему-то, что я с ней, такой порочной, больше не захочу иметь дела, - или просто решив, что хватит разводить сопли... Если бы... Нет, я не дал бы ей уйти вот так, я не хотел прощаться с ней вот так, я должен бы был... Мысли путались в голове, пока напряжение от этого обездвиженного, оцепенелого молчания все нарастало; и странное нехорошее предчувствие вдруг засосало у меня под ложечкой.
- Вэл, может быть... - начал я.
Впрочем, закончить я уже не успел.

В следующий момент застывшая в своей задумчивой, отстраненной позе, Вэл внезапным скачком бросилась вперед, на меня, и в руке ее блеснуло острие ножа. От неожиданности задохнувшись, я инстинктивно отшатнулся и, защищаясь, выбросил вперед правую руку - которую через мгновение пронзила острая боль.
- Что ты творишь?! - истошно заорал я; по предплечью из раны хлынула кровь - я прижал руку к туловищу и почувствовал, как набухает чем-то теплым ткань рубашки. Не отвечая, Вэл, - моя ненаглядная Вэл, хрупкая добрая девочка, которая плакала над трагическими концовками в фильмах, - бешено вращая глазами, оскалилась и хорошо отработанным движением профессионального убийцы замахнулась снова; я, путаясь в своих вещах, которые не успел покидать в чемоданы, рванулся отступать по захламленной комнате, по дороге в ужасе крича что-то полу-вразумительное: - Вэл, прекрати! Вэл, что с тобой?! Ты слышишь меня?! Это я, Пейтон, Вэл, опомнись!!!
Но Вэл не слышала меня, не узнавала меня: это была просто не она, теперь я был точно в этом уверен. Убийца в обличье моей возлюбленной, которого я имел неосторожность подпустить слишком близко, теснил меня к дальней стене комнаты быстрыми взмахами ножа, от которых я еле успевал отпрыгивать назад; а свое оружие - волшебную палочку - я опять, на свою голову, оставил черт знает где. Чтобы хотя бы заслониться чем-то, я схватил какой-то огромный иллюстрированный том и выставил его перед собой как щит - и всего одним ударом (такой силы, что нипочем бы не появилась в мышцах у шестнадцатилетней девушки) убийца рассек обложку на несколько частей и выбил его у меня из рук. Задыхаясь, не зная, что делать, я зачем-то поднял перед собой какой-то табурет, потом, пятясь, наступил на скатерть - все, что было на столе, свалилось между мной и убийцей на пол, я споткнулся, упал навзничь, выронил стул, а Вэл повалилась за мной следом, прямо на меня. Прежде чем я успел в отчаянии в последнюю секунду перехватить ее руку с ножом, лезвие оказалось всего в дюйме от моего глаза. Рыча, едва не взвывая от усилия (никогда бы не подумал, что слабая девушка может с такой мощью наседать на врага), только умудряясь здоровой рукой оттягивать нож от горла, с ужасом не узнавая черты Вэл в совершенно бешеном, незнакомом лице человека, зрачки которого превратились в две безумные, невидящие точки, окровавленной рукой я истерично шарил по полу, чтобы найти рядом хоть что-то, что позволило бы мне сейчас не пасть жертвой роковой доверчивости от руки собственной возлюбленной.
Пальцы нащупали какой-то увесистый том, свалившийся с полки, - возможно, какую-то энциклопедию.
Из последних сил оттолкнув яростный выпад убийцы, я размахнулся и со всей дури врезал Стоун книгой по голове. Ее хватка тут же ослабла; и со сдавленным вздохом она обмякла, рухнув сверху прямо на меня.

Сказать, что меня трясло - значит ничего не сказать. Все мое тело бил колотун; я содрогался от крупной дрожи, весь в холодном поту. Сбросив с себя бесчувственное тело Вэл, которая после моего удара упала без сознания, я круглыми от пережитого ужаса глазами воззрился на ее тело. Она лежала рядом со мной; рука ее по-прежнему сжимала небольшой кухонный нож, замызганный моей кровью. Если бы чуть-чуть сильнее она замахнулась - я бы валялся с выбитым глазом или с перерезанной шеей... Я судорожно перевел взгляд на кровоточащую руку: удар выбил мне небольшой кусок мяса рядом с запястьем - вена, чудом не задетая, но обнаженная, заметно билась в этом кровавом месиве. Я почти физически почувствовал, как позеленел от этого зрелища. Уже в следующий момент меня скрутил приступ тошноты, и, не сумев при всем желании совладать с ним, я еле успел свернуться набок, прежде чем весь сегодняшний ужин, который мой желудок только начал переваривать, после одного мучительного пароксизма оказался на полу, осквернив злосчастный табурет.
Господи Боже мой, Мерлин всемогущий. Кто навел на тебя Империо, Вэл, кто сыграл над тобой такую злую шутку, кому вообще потребовалось так подло и бесчеловечно уничтожить меня?
У меня и в мыслях не было, что это она - сама. Нет. Она не могла, это был бы какой-то кошмар, бред.
Палочка, оказывается, лежала очень близко: на полке, с которой, скорее всего, и упал спасительный том, - а я просто уже ее не заметил. В каком-то полу-обмороке, полусне, чувствуя, что вот-вот меня вырвет второй раз, если я не начну что-то делать, чтобы справиться с кошмаром, я взял ее здоровой рукой и быстро пробормотал: "Episkey". Кровь, текущая по правой руке, остановилась, рана начала потихоньку затягиваться.
- В-вэл?.. - Я заикался; губы, все в горькой блевотине, которую я, находясь в полной прострации, даже стереть не удосужился, ощутимо дрожали. Я подполз к оглушенной девушке на четвереньках и осторожно приподнял ее голову над полом, в параноидальном страхе, что это все - обман, что убийца сейчас вскочит и добьет меня. - Вэл, г-господи... Re... Rennervate! Аааа... Вэл, п-прошу тебя, о-откликнись, ты с-слышишь мен-ня?
Руку с палочкой, которую я по-прежнему держал занесенной над ее лбом, просто трясло; от этого я даже боялся выронить оружие. А что если она еще не пришла в себя? Что если мне опять придется защищаться? Что если я теперь даже ей не могу доверять?

Когда заклинание подействовало, и Вэл постепенно начала приподнимать слабые, дрожащие веки, я весь напрягся в страшном ожидании, что ее взгляд и сейчас не станет осмысленным и мне снова придется применить силу, вырубить ее, самого дорогого мне человека, будто это вовсе не она, а какое-то ничего не соображающее животное, смертельно опасный враг-берсерк, вошедший в неконтролируемый экстаз от желания убивать.  Было тяжело поверить, что это происходит со мной: я бы даже решил, что нахожусь сейчас во сне, в каком-то липком, вязком кошмаре, не отпускающем меня, - если бы не чувствовал так отчетливо тепло, исходящее от знакомого и чужого тела, которое я держал на руках. Покрепче сжав в трясущейся руке палочку, я стиснул зубы и приготовился к худшему. Губы уже готовились произнести заклятие.
Моргая, морщась (черт, видимо, я сильно врезал ей по голове, вот же кретин - хотя был ли у меня выбор?), Вэл, наконец, подняла на меня глаза, и зрачки ее постепенно сфокусировались на моем, должно быть, порядком испуганном лице. Я недоверчиво всмотрелся в ее глаза, не понимая, как убедиться, вернулась ли она ко мне или нет. Когда мой убийца привел ее ко мне в кабинет и заставил соблазнять, чтобы усыпить бдительность (или же чтобы оправдать ее поступок "самозащитой" от моих "посягательств"?!), никакой признак во внешнем облике и поведении не выдал ее ненастоящести. Молчала ли она сейчас потому, что не понимала, что происходит, - или же это убийца лихорадочно размышлял, как ему повести себя, чтобы вторая попытка уже удалась? Я сглотнул. Господи, Вэл, что угодно, но только не молчи, еще немного - и я не выдержу этого недоверия и страха.
- Пенни... - прошептала она, наконец, и у меня будто камень с души свалился. Я опустил оружие. Конечно, боже, конечно - откуда бы убийца знал, как она меня на самом деле называет? И тогда, входя, она назвала меня полным именем - а я-то, дурак рассеянный, даже внимания на это не обратил! Зато сейчас это дурацкое прозвище, которое я с детства ненавидел, прозвучало каким-то паролем на ее устах, наполнилось смыслом нежности, который я раньше и не подумал бы заметить. - Пенни... это... - Широкими от ужаса глазами она красноречиво уставилась на мою окровавленную руку со свежим багровым рубцом.
Снова сглотнув, я не придумал ничего лучше, как просто судорожно кивнуть ей в ответ.

От пережитого я на какое-то время будто онемел - не знал, что и говорить, поначалу. Вэл высвободилась из моих рук и, поднявшись, на нетвердых ногах направилась к двери. Какое-то время я продолжал тупо сидеть на полу, глядя снизу вверх, как она, ссутулившись от навалившегося осознания произошедшего, медленно отдаляется от меня; но когда у двери она остановилась и снова, запинаясь, заплетающимся языком произнесла мое имя, я как будто очнулся ото сна. Вскочив, я, путаясь в беспорядочно раскиданных по полу вещах, неловко пнув взрезанную убийцей книжку, рванулся к ней и остановил у двери, схватив за руки.
- Это была не твоя вина, - отчетливо, как какой-то лекционный материал, проговорил я, глядя ей прямо в глаза, как будто от этого зрительного контакта была большая вероятность, что я смогу внушить ей ее невиновность. - Не твоя вина, слышишь? Это было заклятие Империуса, Вэл - профессор Соул уже рассказывал вам о нем, правда? Заклятие подвластия. Ему практически невозможно сопротивляться. Ты не в ответе за действия, которые тебя заставил совершить этот... этот человек, который хотел убить меня. Поняла? Не в ответе. Ну, иди сюда.
Она была настолько ниже меня ростом (я не уставал удивляться и даже умиляться, что ли), что, когда я обнял ее, всю дрожащую, сам трясясь не меньше, она истерически уткнулась лицом мне в грудь. Слегка наклонившись, я крепко поцеловал ее в макушку, в последний раз вдохнув вишневый запах ее волос. Да, в последний раз. Теперь мое увольнение переставало быть похожим на ханжескую блажь директрисы, переставало быть моей трагедией; нет, теперь это был единственно возможный вариант развития событий, единственно возможный способ оградить Вэл - и других учеников, профессоров, жителей Хогвартса - от шанса пострадать в ходе (или же невольно стать участниками) очередных нападений на меня. Я должен был уехать как можно скорее. Да, Пейтон, хватит разводить нюни, лучше собирай быстро свои манатки и проваливай подальше, чтобы все люди, дорогие тебе, оказались в безопасности.

Зачем меня пытались убить? Что я сделал такого? Не было даже смысла гадать; единственным, что я знал, было то, что эта первая попытка не будет последней. Если я перешел дорогу Пожирателям Смерти, одна неудача не остановит их, меня не оставят в покое, пока я жив.
От этой мысли у меня в животе болезненно перевернулся какой-то большой вибрирующий клубок: возможно, именно так сердце ухает в пятки.

- Я уеду завтра, ранним утром, - по-прежнему прижимая Вэл к себе, сказал я. - МакГонагалл узнала о нас, я уволен. Но я уеду не только поэтому. Не отговаривай меня сейчас, это бесполезно. И не выходи провожать меня завтра... провокаторша маленькая... - Я ласково улыбнулся, хоть мне было сейчас совсем невесело. - Это ни к чему. Мы еще увидимся, Вэл, я даю тебе честное профессорское слово. Я ведь люблю тебя.
О, как бы сам я хотел верить в свое обещание в этот самый момент.
- И знаешь еще что... - Помолчав, я с какой-то излишней сосредоточенностью бросил косой взгляд в сторону того угла комнаты, где на полу до сих пор валялся скомканный листок бумаги: письмо Брауна. Сразу вдруг почему-то вспомнилось то, как сегодня я рассказал свои подозрения о нем МакГонагалл - а потом, за дверью, понял, что меня прекрасно слышал стоявший там неприятный профессор Соул... Имело ли это значение? - Вместо меня снова вернется профессор Браун... Не доверяй ему. Он не так прост, как кажется, я чую, что-то не так. Ладно, Вэл?

Словно раненый зверь, я бесшумно пройду по струне;
Я не стою, поверь, чтоб ты слезы лила обо мне,
Чтоб ты шла по следам моей крови во тьме - по бруснике во мхе
До ворот, за которыми холод и мгла...
Ты не знаешь, там холод и мгла.