Это был первый второй день в его жизни, когда Гарри просто мечтал не чувствовать никакой боли вообще. Первый день случился вчера. Кажется, у него болела каждая кость и каждый клочок его тела, точнее того, что от него осталось после этих святоплясок с применением пыток. Тело не то, что ныло, его выворачивало и как будто выламывало изнутри. Никакие манипуляции не помогали - физически его подлатали, как могли, но раны были довольно серьёзные, учитывая то, как изощрённо и умело их наносил Воландеморт. Он всегда умел уничтожать и разрушать лучше других, ничто с этим не могло сравниться. Но всё это было полной ерундой по сравнению с тем, что было у Поттера на душе. Ему уже осточертели больничные стены, и он с твёрдой уверенностью решил, что к началу нового семестра выберется отсюда, чего бы там это не стоило. Он уже даже привык к тому, что шрам болел и - со вчерашнего дня - кровоточил, напоминая о том, чьё имя боялись произносить очень долго - но не теперь. Но всё ведь могло повториться. Гарри с трудом, больше всего напоминая слизняка, выполз с кровати, свесив ноги и нашарив на полу тапочки, совершенно дезориентированный и почти уже забывший за прошедшие сутки, как твёрдо стоять на ногах. Шатаясь, он подошёл к зеркалу, устало оперевшись о стену, и придирчиво оглядел своё жалкое отражение в зеркало. Да уж, вид его удручал - впавшие куда-то в глубь лица глаза и огромные почти карикатурные синяки под ними, словно он не спал уже целую эпоху. Волосы как всегда всклокочены - впрочем, это их обычное состояние. Он прищурился, всматриваясь в свой причесон - что-то изменилось. Прикоснулся к своим волосам и потянул одну прядь сбоку, чтобы разглядеть получше. Седая. Отлично. Гарри поправил очки на переносице. Цвет лица немногим отличается от бледной подушки, так что на фоне этой стены он хотя бы виден - его кожу как будто выкрасили белилами или выкачали из него всю кровь, хотя, судя по кровоподтёкам, которые, слава Мерлину, прикрывала больничная пижама, кровь в нём всё же была. Потрескавшиеся губы и мрачный, совершенно безжизненный взгляд. Весь замотан - перемотан бинтами, сколько у него там переломов? Медстестра вроде говорила, но его это мало волновало. Кроме одного, который случился у него внутри. Воландеморт вернулся. А его волшебная палочка, можно считать, неисправно. Воландеморт прикрылся чужим телом как щитом и вообще жизнь прекрасна и замечательна. Гарри вздохнул, уперев макушку в стену, с силой вдавливая её туда, словно это могло изменить что-нибудь. Джинни провела у его постели всю ночь и только недавно ему удалось убедить свою совершенно измотанную, но такую преданную, любящую и волнующуюся за него жену, вернуться домой и хотя бы как следуя выспаться. Тем более, медперсонал клятвенно обещал поставить мистера Поттера на ноги. Тошно ему было от того, что пока он валялся в отключке, Джинни пришлось откровенно врать, что с ним случилась какая-то там ерунда, он ненавидел заставлять свою жену врать, но выбора не было. Эта история не должна получить огласки, пока он не решит, что теперь предпринять. Забавно, Гарри снова вновь вернулся на пятый год обучения, когда никто не желал верить, что тёмный маг всех времён и народов снова вернулся и боялся общественного порицания. Хотя, конечно, основная причина была куда глубже. Он испытывал искреннее сочувствие к парню, которого Воландеморт так цинично использовал, как когда-то Квирелла. Только его новая жертва могла и хотела бороться. Как Гарри когда-то. Так что Поттер мог понять его чувства и через что ему пришлось пройти. Даже если ему удастся избавиться от влияние Реддла, он уже никогда не сможет остаться таким, каким был раньше, вопрос только, хорошо это или плохо. Гарри стряхнул с себя оцепенение, вновь забираясь под одеяло - его начало лихорадить. Он взлохматил свою чёлку. Как бы там не было, сейчас к нему должен зайти сын и он должен хотя бы собрать себя по частям, чтобы Ал не решил, что отец позвал его проводить в последний путь. Ал отличался от Джея и Лилс завидной выдержкой, некоторой невозмутимостью и спокойствием, которые он перенял у матери, что не могло не радовать Гарри - наблюдать в своём отпрыски черты любимой жены всегда радует душу. Но было в Але и что-то от него самого, была у них со средним сыном какая-то сильная связь, которая позволяла им понимать друг друга полнее и легче, чем с другими двумя. Но ему всё равно не хотелось пугать Альбуса. Который, к слову, уже открывал дверь его палаты.
Здравствуй, сынок.
Гарри чуть улыбнулся, чувствуя, как губы, покрытые кровавой коркой, так и стянуло, но ему было плечать. Он был рад видеть сына и приподнялся на подушках, чтобы принять сидячее положение и как следует обнять Ала, попутно с чувством хлопнув его по спине. А затем положил на плечо руку, мягко заглядывая в глаза сына, надеясь, что страдания от того, как как можно более деликатно приподнести ему необходимую новость, не отразятся на его лице. Перед ним ведь его сын, его ребёнок. Как своему ребёнку вообще можно сказать такое?! Но он прекрасно понимал, что может скрыть этот ужас от кого угодно, но его семья должна быть готова. Пусть вот так эгоистично. Но не мог он он пока осведомлять официальные органы или делать публичные заявления.
Ты, главное, не беспокойся, со мной всё будет в порядке, Ал. Да уж, устроили мы с мамой вам денёк, ночью дома не объявились.
Он мягко улыбнулся, вглядываясь в родные и такие дорогие его сердцу черты лица сына. Да уж, Гарри даже не представлял, что подумали дети, когда они с мамой не вернулись после своего свидания домой, ни о чём их не предупредив. Ал, наверное, с ума сходил от тысячи предположений и попутно накачивал сестру успокоительным. Представлял Гарри также, каких трудов стоило Алу не взять Лилс с собой и сколько всего ему пришлось наврать сестре, потому, что он просил, чтобы она не приезжала сюда к нему и вообще не знала, что Гарри загремел в больницу. И на то у него были причины - но пока ему просто хотелось смотреть в глаза сына, готовясь едва ли не разрыдаться от счастья. Живы, его Джинни, его дети - все живы, здоровы. Почему Гарри был так уверен, что в порядке и Джей? Потому, что он был отцом и почувствовал бы, если бы что-то случилось. И им бы уже сообщили. И, разумеется, Джеймс был сейчас в куда более безопасном месте, чем их дом.

Папа. Это сово звучало для него словно музыка, он даже немного вымученно, но вполне искренне улыбнулся своему сыну. Когда-то все трое его детей называли его так. Хотя...Джей рос и становился серьёзнее, предпочитая более официальное "отец", особенно в последние месяцы, с тех самых пор, как у них начались разногласия и как вообще нелёгкая понесла Гарри в Хогвартс преподавать. И почему все на Драко так не ополчились, почему он козёл отпущения?! Но да ладно - дочь всегда звала его "папочка", а после отъезда старшего брата вообще старалась избегать Поттера-старшего и если с ним сталкивалась, старетельно говорила как-то безлико, без имени. И только Ал, его самый взвешенный из всех троих ребёнок, хотя бы пытался сохранить те частицы, которые всегда будут связывать отцов и детей, хотят те того или нет. Гарри с улыбкой, с трудом разлепив окровавленные губы, смотрел на обеспокоенное лицо сына - так похож на него. А характером он больше в маму. Более сдержанный, рассудительный, чем отец. И эти глаза, так отчаянно напоминающие Гарри глаза собственной матери, которую он никогда не видела вживую. Тот же узнаваемый разрез глаз. Но Джей был прав - он не должен искать в лицах детей черты тех, погибших, кто был ему дорог. Они живы, и они его дети. В любой другой ситуации Гарри бы растрепал сыну причёску и постарался свести это происшествие к шутке и как-нибудь вывернуться, но не теперь. Теперь строить веселье у него не было ни сил, ни времени. Гарри почувствовал, как по щеке потекла одинокая слеза. Скупая, мужская или как там это говорится? Солёная. Ему очень сильно захотелось долбануться головой о стенку, но он боялся, что Ал не оценит такой странности и позовёт медсестру.
Ал, сынок. Прости меня. Я должен был уберечь вас. Я должен был покончить с ним раз и навсегда много лет назад. И не смог. Прости, если сможешь.
Гарри сцепил зубы, чувствая, как новый приступ болевой волны, словно насмешливый отголосок заклинания Воландеморта, вновь прошёлся по телу, заставляя во всей красе ощутить каждый атом перелопаченных костей и внутренностей. Сейчас он больше всего походил на развалину, которого отправили в хоспис и от которого отказались все лекари мира. Бледность его и без того белого как лист бумага лица стала ещё более очевидно, а на лбу выступила испарина. Голос Гарри звучал глухо, как если бы он приложил ко рту ладонь и говорил через неё. Он устало прикрыл глаза, откинувшись на подушке. Он обязан сказать это сыну. Обязан. Он никогда не боялся произносить это имя. И его дети не будут бояться.
Воландеморт снова вернулся.
В палате повисла звенящая напряжённая тишина. Гарри мог только догадываться, что чувствовал сейчас Ал, прокручивая в голове события бессоной ночи заново, понимая, с чем была связана отлучка родителей. Это не какая-нибудь пьяная драка в баре и не делал аврората. На них не напал бродяга или какой-нибудь сбежавший из азкабана пленник. Это был тёмный лорд, снова нашедший лазейку в их мир. Снова готовый его перевернуть. Болезненный вид Гарри Поттера, который всегда символизировал надежду даже в самой безнадёжной ситуации, говорил сам за себя - Воландеморт был полон сил и готов к нападению, к множественным нападениям. Гарри доджен был рассказать сыну обо всём, что произошло прошлым вечером, пока не лишился последних сил, но почему-то из горла вырвались совсем другие слова. Без отчаяния, страха и боли. Пропитанные фатальной обречённостью.
Бороться нет смысла. Спасайтесь. Пусть он доберётся до меня, у него со мной старые счёты. Но я чувствую, он захочет добраться до вас. Я не знаю, что делать, Ал. Я не думал, что он может вернуться после всего, что мы пережили. Я надеялся, что он навсегда канул в небытие, прихватив с тобой столько жизней. Сначала он убьёт Лили. Потом тебя. Потом Джея. Джинни. И только потом это счастье достанется мне. Его никто не превзойдёт. Дамболдор мёртв. Больше нет такого волшебника, который способен сдержать его силу.
Отчаяние, какое-то притуплённое и обезжизненное, накрыло Гарри с головой. Его голова безвольно валялась на подушке, чуть завалившись набок, и сквозь растрёпанную чёлку отчётливо теперь проглядывалась свежая рана, прошедшая прямо по шраму. Да, сейчас он представлял собой жалкое зрелище, но понять его не смог бы никто. Всё дело было не в том, что тот был слаб, а во всём том зле, во всём том, в чём извалял его Том ещё во время прошлых битв. И теперь всё это всколыхнулось и ломало его изнутри. Слишком уж сильна была эта связь и слишком уж Гарри уверовал в их былой успех, не ожидая нового подвоха. Какие-то несколько последних месяцем превратили этого рассудительного, благоразумного, пышущего здоровьем и силами человека в старую развалину, которая скорее напоминала Мерлина своей древностью. Он был обессилен и обезглавлен мыслью о том, что ведь он никогда по сути и не знал, как побороть Лорда. Всегда тот сам совершал ошибки, которые уберегали Гарри от кончины. И если бы не его просчёты, он был бы мёртв ещё на первом курсе. Если бы не защита его смелых родителей, не наставления профессора Дамблдора, если бы не присмотр за ним Снэйпа, ничего бы этого не было. Может быть, мир бы окутал мрак, но его дети бы не заставили этого, просто потому, что у него бы не было детей. Вдруг Гарри слегка встрепенулся, с силой заставляя скинуть с себя это безнадёжное оцепенение и чуть более осмысленно взглянув на сына. Что я несу? Не слушай меня, сынок. Мы справимся. Я найду способ вас защитить, слышишь? Ты веришь мне, сын, ты мне веришь?
В голосе его не было никакого огня и пыла, а в глазах - никакой надежды. Мы все умрём. Поздно ли, рано ли. Какая разница? Зачем бороться, если Смерть всё равно одержит верх, как в том сказании о трёх братьях. В котором не было смысла, потому, что конец у всех один - они все умерли.И теперь все умрут тоже. Гарри не готов был это видеть. Он ненавидел того целителя, что вытащил его сегодня ночью с того света. Гарри снова сделал попытку подняться на подушках, цепляясь за жизнь, которая, казалась, теперь была ему чужда. Когда впереди не видишь просвета, легко поддаёшься унынию, которое, как известно, великий грех. У него ведь столько возможностей - он и сам очень хороший волшебник, но сейчас отчего-то забыл об этом. Он знает Воландеморта в лицо и тоже знает его слабости, у него есть много знаний против него, и он не тусил все эти годы где-то между мирами, напротив, не лишаясь, а набираясь сил и опыта. Он должен был прокручивать варианты того, что соберётся предпринять Реддл, как отбить его атаки, как обезопасить своих близких, да и всех остальных, как отец, как мракоборец, как Избранный. А он просто поддался печали и злости жестокого рока. Он не готов был хоронить свою жену и детей. И поэтому хоронил себя заживо. И всё же он сделал попытку податься к сыну вперёд, лихорадочно озираясь вокруг, чтобы их никто не услышал, вцепившись Алу в плечо, заставляя его чуть склониться, что можно было сказать ему на ухо, -
Моя палочка... она больше не служит мне. Она обратила свою силу против меня. А Воландеморт сейчас зарылся в чьём-то теле. Но я уверен, это ему не помешает закончить начатое.
Гарри ведь должно сейчас ликовать - да, он не победил. Зато снова не умер. Воландеморт не имел над ним власти, как и тогда. А он думает об этой несчастной палочки, которая всегда была для него символом воли, победы, которую он не променял на бузиновую. А теперь...Безнадёга. ру.

Мы думали, что уничтожив его крестражи, сломили и его дух, но он уцелел, выжил и снова нашёл лазейку. Ты себе не представляешь, Ал, как я устал. Это не просто слова. Это давит на плечи, на каждую кость, как будто я прожил уже не один век и стал древним стариком во плоти, а на давят все эти не прожитые ещё годы. Это страшное зло, которое калечит навсегда. Я не могу допустить, чтобы это зло прикоснулось к вам. Но и не знаю, как ему помешать.
Гарри обречённо и невесело усмехнулся, как заведённый, подняв взгляд на потолок и наблюдая за тем, как солнечный зайчик кинул отблеск от окна на его белую штукатурку. Больше света не будет, но сын просит его не падать духом, и ему плевать на весь этот свет. Его Сев как никогда прав. Почему-то тот факт, что Гарри сумел победить величайшего тёмного мама всех времён и народов в свои семнадцать, возвело его на пьедестал и удостоило звания Избранного. Вот только именно то, что он сделал это почти в несознательном возрасте, угнетало волшебника - если бы он справился с Реддом своими силами, будучи умелым и натренированным магом, то вряд ли бы спасовал и теперь, но почему-то все упорно отмахивались от того, что тогда всё вышло почти по наитию, да в результате мудрых наставлений Дамблдора, окончательно оценить которые ему удалось только после смерти старика. На первом курсе не будь рядом с ним Рона и Гермионы, он ни за что бы не пробился туда, где был укрыт философский камень под всеми возможными из защит, а если бы не логическая смекалка Герми, он бы точно выбрал не тот флакон и выпил яду. На втором курсе что бы он делал, если бы не меч Гриффиндора и - особенно - Фоукс? Правильно, разлагался бы в тайной комнате, не сумев справиться даже с всего лишь воспоминанием Реддла. На четвёртом вообще он висле над могилой отца Тома, как бесполезная груша, и только чудо спасло его от верной гибели, когда они с Реддлом, окружённые кольцом из Пожирателей Смерти, схватились в сражении. Если бы не родители, узнал ли бы кто-нибудь, куда пропали Седрик и Гарри затерявшись где-то в просторах огромного лабиринта. На турнире ведь были случае гибели его участников и все готовы были с этим мириться. На пятом курсе их выручил отряд Ордена Феникса, да и вообще вспоминать об этом ему не хотелось, потому, что в тот год он потерял своего еинственного на тот момент родного человека - дорогого крёстного. И вот теперь мальчик-который-опять-не-сдох понимал, что все ждали, что он займёт позицию Дамблдора, то есть будет всех навправлять, давать указания и играючи отмахиваться от любых нападений со стороны тёмного мага. Гарри был сильным волшебником, но он не достиг таких невероятных умений, у него был острый ум, но он не был гениальным стратегом, и теперь начинал понимать, что его мозг словно затуманился чем-то. Гарри вновь куда более осмысленно посмотрел на своего сына.
Я не знаю, что со мной будет, я чувствую, что начинаю просто сходить с ума. Никогда не думал, что мне придётся говорить об этом, сынок. Но ты должен быть готов, когда он явится. Мы все должны быть готовы. Он владеет страшными видами магии, которые не под силу ни одному другому волшебнику, он может колдовать даже без волшебной палочки, и впустил тёмную магию так глубоко в свою душу, что потерял её раз и навсегда. Вот почему я так сильно взбеслся, когда заподозрил, что Картер учит тёмной магии твоего брата. Может быть, это и к лучшему в нынешних обстоятельствах. Может быть...
Звуки голоса Гарри глухо отбивали о стену барабанную дровь - бесконечная поддержка Ала, который не разочаровался в нём, не отвернулся от ослабевшего отца и готов был протянуть ему, блуждающему во тьме, свою руку и подставить плечо, заставлял Гарри сглотнуть нервный ком, заставляя себя не разрыдаться, как последний мальчишка. Его мальчик, его сын, его гордость. Каждый отец мечтал бы, чтобы сын смотрел на него с таким пониманием, чтобы он сумел быть утешением в трудную минуту, а Гарри, такой неправильный и безнадёжный, удостоился этого великолго счастья. Его сын даже в таком, неожиданно немощном и больном, переломанном отце, находил, чем гордиться, так, что на глаза готовы были навернуться слёзы радости. Гарри сильнее сжал руку сына и накрыл её второй ладонью. Гарри даже не замечал, но у него были ледяные руки, словно кровь не грела его, как разваливающего старца. Он словно действительно постарел разом на несколько лет, да и мысли его постарели с ним вместе. Он словно усох, и его сгорбившаяся фигура не внушала никаких особых надежд на то, что этот человек может стать руководителем сопротивления. Гарри и сам понимал это, а с его патологическим желанием укрыть семью даже от самых мелких неурядиц, это понимание становилось почти что смертельным, истощая его силы изнутри, будто в помощь тому, что стало твориться с ним, как только заклинание Воландеморта прямо - таки взорвалось в его голове. Он словно вновь прочувствовал тот момент израннего детства и услышал "Авада Кедавра", увидел зелёный свет и пустоту. И только шрам в зеркале. К нему снова вернулись кошмары. Он не мог смотреть на своё отражение, потому, что там ему чудился Воландеморт. Он сделает всё, что в его силах, чтобы его побороть, но он понимал, что его сил теперь будет ничтожно мало. И что ему нужно теперь хоть немного подготовить сына к опасности, которая непременно настигнет его. Это было так больно, он ощущал себя как отец, которому нужно сказать соственному ребёнку о том, что тот смертельно болен и теперь умрёт. Ребёнок не имеет тех проблем, которые тяготят взрослых и просто скажет "ну ладно, пап, ты говоришь, я попаду на небеса. а ты привезёшь мне туда игрушки, там весело?" - он просто не понимает, а у тебя в душе кровавые слёзы. Так и его дети не смогут понять, что за ужас несёт Воландеморт, пока с ним не столкнутся. А его дорогая Джинни - как раз очень даже может, и ему страшно было даже представить, каково ей сейчас. И он просто не мог спросить Ала "как мама?" Он должен был видеть её сам и пережить это с ней вместе. Со своей половинкой, с той, которую нашёл для себя навсегда. И он, чёрт возьми, не отдаст свою семью на растерзание злодею!
Нет, Ал, ты не понимаешь...моя палочка больше не служит мне. Это не так страшно, и можно приобрести новую. Но она обладала удивительными свойствами, которые стойко противостояли магии Воландеморта, впитав часть её в себя. К слову, о палочках. Помнишь, я рассказывал вам о Дарах Смерти? Так вот, я уверен, что Воландеморт не откажется от соблазна вернуть Бузинную Палочку себе. Если ему это удастся, он сумеет поработить мир. Этого нельзя допустить, но ещё важнее - не использовать эту палочку самому. Она вероломна. Поклянись, что она никогда не попадёт к тебе в руки, сынок, дай мне слово.
Гарри сначала говорил монотонно, словно перелистывая словами страницы какого-нибудь занудного учебника по истории магии, бесцветным тоном. Этот разговор истончал его, делал совсем хрупким - ещё немного, и его глаза с покрасневшими порванными жилами просто порвутся от напряжения, но это был его долг - пережить всё это заново и вооружить сына хотя бы знаниями, которые были у него. Гарри на секунду прикрыл глаза, давая себе передохнуть и собраться с мыслями - он не мог излагать всё послеовательно и сейчас мысли метались от одного к другому, и он просто говорил так, как мог, стараясь ничего не упустить. Но затем на глаза его снова налетел лихорадочный блеск и он впился в глаза сына каким-то полубезумным взглядом - больше всего на свете он боялся, что его дети, в след за Реддлом, могут поддаться на очарование самого страшного и губительного из даров смерти, купившись на соблазн убить его, и расколов тем самым свою душу на множество частей, добровольно принеся её в жертву на алтарь бузинной палочки.
Легилименция - его конёк, в этом никто не может сравниться с ним. Но есть одно средство, которое может помочь выкинуть его из своего разума - любовь, всё то, что дорого, живое, горячее, что есть внутри. Он не может долго выносить это, как нормальный волшебник не может долго выносить тьму, расползающуюся в сердце.
Вот кажется, и всё сказал. Он готов был выслушать любые вопросы Ала, всё, что сын захочет почерпнуть, хотя он понял бы, если бы Сев вообще не желал ничего слышать обо всём этом кошмаре. Но это было нужно. Как когда-то в детстве ему иногда приходилось заставлять Ала пить лекарство, которое ему не нравилось. И сейчас это было лекарство, да его сынок и вырос давно и сам понимает, что отец делится с ним этим не просто так. Поттер никогда не говорил об этом с детьми, но почему-то ему мало нравилось, что Томм Реддл приходился их семье дальним родственником. Хотя, если так уж придирчиво прикапываться к деталям, все волшебники в той или иной степени родства. Но его волновала именно эта степень. Он не мог клятвенно обещать сыну, что будет держаться. Он не был уверен, что сумеет сдержать данное слово. Синяки под глазами словно разом стали чернее.

Я знаю, Ал. Теперь знаю. Джей рассказал мне про их с Картером занятия, так что теперь хоть по этому поводу я могу вздохнуть свободно. Хм, надеюсь, сынок, что могу.
Гарри с какой-то лёгкой степенью подозрительности заглянул в глаза сыну. Ал явно старательно подбирал для отца нужные слова, а уж Гарри ли не знать мимику и манеру поведения сына, которого он растит вот уже шестнадцать лет, и что бы всё это могло значить. Он искренне обнадёжил себя тем, что Ал просто неуверенно говорит с ним о Джее изо всех конфликтов в семье, боясь вызвать у отца неприятное воспоминание о, скажем, драке с Картером. Очень хотелось верить в такую мотивацию сына, а не в то, что тот что-то скрывает от Гарри. Но так накручивать себя было просто нельзя. Ал никогда ни за какие коврижки не скажет ничего, чего не сочтёт нужным - из него с самого детства невозможно было вытянуть нужное признание даже клещами, он начинал говорить о чём-то значимом только тогда, когда сам был готов. И зная эту особенность сына родители старательно давали ему время всё обдумать и взвесить и не торопили.
Хорошо, сынок.
Гарри устало кивнул, снова откидываясь на подушки, внимательно всматриваясь в глаза своего среднего сына, так похожие на его собственные. Гарри, заметив некоторые колебания на лице Сева по поводу обладания бузинной палочкой, как не странно, был крайне доволен этим - потому, что было очевидно, что сын дал обещание не просто бездумно, чтобы отмахнуться от своего старика - параноика, а действительно задумался над этим вопросом. И очень мало кто даже без секундной заминки мог бы отказаться от соблазна получить в руки высшую силу. Гарри, по крайней мере, таких святых личностей не знавал. Тем временем Ал подверг мягкой критике заявления отца по поводу великой силы любви, которое, разумеется, казалось скорее чем-то из серии красноречивых, но просто слов, но заставило Гарри мягко улыбнуться и, протянув ладонь, чуть взлохматить причёску сына.
Ну, если учесть, что я отделался шрамом вместо верной смерти, думаю, смело можно сказать, что действует. Это та сила, сынок, из которой он не может черпать вдохновения. Ту, которую он не может понять. Всё это довольно абстрактные понятия, это не конкретное оружие, которое можно подержать в руках, поэтому я понимаю твой вопрос. Но, видишь ли, когда Реддл обезопасил себя от смерти, создав крестражи, он расколол свою душу так, что ни один в мире лекарь не сумел бы собрать её воедино и лишил себя возможности испытать самые сильные эмоции, свойственные живому созданию. Именно поэтому, думаю, он и сумел стать идеальной машиной - убийцей. Он боится лишиться не близких, а власти. К слову опасностей тёмной магии, увлекаться ею не стоит каждому, кто не хочет себе такого же жалкого существования, как у него. Кстати, Ал, именно столкнувшись с незнакомыми ему чувствами он не сумел совладать с моим разумом. Так что не стоит преуменьшать значения наших эмоций. Они могут бороться даже с одним из сильнейших заклятий Империо или Легелименции.
Он говорил много и как-то отрывочно, в полубреду, погружаясь в воспоминания, ставшие вдруг очень давящими. Мир, каким его узнали его дорогие дети, заканчивает своё существование. И как тяжело видеть на лице родного человека те эмоции, которые крушили и твои черты на четвёртом курсе, когда ты понимал, что впереди - начало конца, которому тебе предстоит положить конец. Гарри искренне надеялся, что сын проникнется его отступлением относительно крестражей и того, чего это может стоить. Если ты готов жить вечно, будь готов всю эту вечность как будто не жить. Как и выходит у каждого, кто лишён счастья и всяческого наполнения. Кому остаётся лишь мстить за свою неудавшуюся сломанную своей же юношеской глупостью судьбу всем остальным, как Воландеморту. На секунду показалось, будто Гарри заподозрил какой-то повышенный интерес Сева к тёмным искусствам, но это было не так. Сейчас у Избранного на лице был прописан чуть отстранённый вид - он пытался сосредоточиться, но боль возвращалась. В палату вошла было медсестра - подходило время принимать необходимые лекарства и процедуры для восстановления внушительно поломанного организма, но Гарри остановил её коротким жестом руки, так что ей пришлось обождать в коридоре. Но он не мог не закончить и упустить что-то важное, понимая, что если сейчас поддастся безумной изматывающей слабости, точно провалится в беспокойный, полный полупризрачных образов целительный сон. Гарри облизнул пересохшие губы.
Конечно, я знаю, Сев. Но прежде мне нужно найти того, кого Лорд избрал сосудом для остатков своей души. Мне бы не хотелось чтобы этот человек пострадал.
Тому факту, что сын не закидывал его вопросами с головой Гарри не удивлялся - эту информацию следовало переварить и осмыслить, к сожалению, пропустив через сердце и разум. Да и, судя по всему, Ал не хотел сейчас слишком налягать, чтобы не потревожить и без того весьма хрупкий на данный момент рассудок отца. Гарри протянул руку, чтобы положить её на руку сына, приободряюще сжав где-то в районе локтевого сгиба и заговорчески подмигнув. В этот момент он был похож на усталого, измотанного, но того самого Гарри Поттера, каким знали его дети. Жаль, что уже через пару минут на лицо вновь наплыла какая-то тень, а на взгляд лёгкая дымка, словно ему с большим трудом удалось вспомнить, о чём сейчас шла речь. Как каждый раз, когда разговор косался Тома Марволло Реддла.
И, пожалуйста, Ал, никому - ни единой душе - ни слова об этом. Мне нужно собраться с мыслями, что делать дальше, уверен, наш мозг Гермиона придумает что-то дельное, а Рон даст мне пару затрещин, что невозможно бодрит. Предупреди обо всём только Джея, от обоих своих сыновей скрывать правды не стану. Но, умоляю, никому кроме. Не друзьям, не врагам. И особенно - ни слова Лили, очень тебя прошу.
Да уж, Гарри ни на секунду не сомневался, что Джинни уже созвала совет в Филях, пока память ещё свеже удерживала образ, явившийся к ним вчера в сумерках, и чуть не разрубив жизни на до и после. Гарри не сомневался в отваге своей храброй жены, но сердце подсказывало ему, что любимая и друзья непременно решат отыскать этого вчерашнего парня. Но почему-то ему совсем не хотелось думать о его дальнейшей судьбе. Гарри устало полуприкрыл глаза, запоздало соображая, что веки становятся просто свинцовыми и чуть ослабив хватку на руке сына.