In henna and feathers it sweeps through the desert
When something you love is at stake.
- Позвольте мне задержать вас на еще несколько минут, господа, - произнес Малфой, как обычно, вальяжным, но серьезным голосом, когда собрание было окончено, и люди в темных хитонах, отвешивая короткие почтительные и немного боязливые поклоны, было начали вставать со своих мест.
Он знал, что все они, присутствующие здесь, видят его по-разному. Молодость почти всех новобранцев смертоносной армии мешала им смотреть на него как на равного себе; и это было хорошо. Он не был равен им по прыти и безрассудству, но в магической силе и уме мало кто из Пожирателей мог с ним поспорить. Если он не был для большинства из них на одной ступени с Темным Лордом, то точно не вызывал желания фамильярничать – всем своим обликом, своим поведением, своей историей, наконец. Очень многие смотрели на него с уважением и даже обожанием, особенно на первой встрече после его возвращения из тюрьмы, на которой он сидел от Волдеморта по правую руку. Впрочем, были среди них и те, кто видел в нем лишь зарвавшегося старого маразматика; однако всё, что они, наверное, говорили о нем из глупой юной зависти, они говорили только за глаза. Подвергая сомнению его силу и рассудок, они все равно не стремились искушать судьбу и проверять свои необоснованные догадки на практике, потому что где-то глубоко в подсознании они весьма мудро осознавали: любой неосторожный жест в его сторону станет последним в их жизни.
- Милорд, могу я…?
Получив в ответ кивок, Люциус поднялся с места, чтобы всем присутствующим было видно его фигуру, и встал, с трудом расправив плечи, опираясь на трость – ожидая, пока все, кто поспешил ретироваться, вернутся на свои места.
- Я не буду толкать долгих речей, ибо не желаю отрывать вас от ваших, несомненно, неотложных дел, - с холодной усмешкой произнес он наконец, вперив свой безжалостный пронизывающий взгляд в того Пожирателя, который попытался выскочить из комнаты пулей и вернулся за стол последним; униженный молодой человек отвел взгляд и вспыхнул, что Малфой пронаблюдал не без жестокого удовлетворения. – Однако я хотел бы, чтобы каждый из вас уяснил себе следующее. В поезде, на который запланирована атака, будут не только дети наших врагов, чье моральное состояние нам необходимо подорвать. Мой внук учится в Хогвартсе, мой сын преподает там, и они тоже будут в Экспрессе, когда состоится теракт. Так вот… если кто-то из вас осмелится тронуть их хоть пальцем – я убью его. И не стоит смотреть на меня с такой недоверчивой улыбкой, мистер Стирлинг. Даже не смейте вообразить себе, что мой возраст и недавнее заключение дадут вам уйти безнаказанным, если вы позволите себе распустить руки там, где не следует. Я выразился достаточно ясно?
Договорив, Малфой сел. Он не рычал, не шипел, говорил нарочито протяжно и спокойно, но молодого брюнетика Стирлинга с его вечной презрительной ухмылочкой невольно передернуло от того, как яростно в один только миг блеснули его старые, но еще не тусклые серые глаза. Впрочем, он всегда был более смел, чем надо, в ситуациях наименьшей жизненной опасности.
- Более чем ясно, мистер Малфой, - нарочито учтиво произнес он - со скрытым ехидством, которое Люциус уловил, но к которому не имел возможности придраться. – Но не будет ли это подозрительным – если конкретно ваши родные не пострадают? Вам ни к чему демонстрировать связь с организацией этого теракта, не так ли? При условии ваших планов на будущее нужно заботиться о репутации…
- Меня не волнует моя репутация, когда речь идет о безопасности близких, мистер Стирлинг, - отрезал Люциус более жестко, чем даже хотел бы.
Молодой подонок определенно хотел ткнуть его носом в его ошибку и, надо сказать, почти преуспел в своем желании умыть самонадеянного старика. Люциус действительно просто не думал о том, что, если оба члена его семьи выйдут отчетливо сухими из кипятка бойни, которая планировалась на завтра, это может поставить под сомнение его непричастность к теракту. Он намеревался поставить точку на всяком рукоприкладстве, которое Пожиратели могли позволить себе в отношении его родных в его отсутствие. Но сейчас это стремление – защитить – было поставлено под угрозу: как только в комнате раздался тихий вкрадчивый голос, разом пресекший все начавшиеся толки.
- Люциус, я понимаю твое естественное волнение, но безупречность твоей репутации совершенно необходима для осуществления моего замысла, и ты не можешь так рисковать.
Люциус крепко сжал трость в тонких пальцах – под столом, чтобы никто не посмел увидеть этого.
- Я понимаю, милорд, - проговорил он твердо после секундного колебания. – Но могу ли я рассчитывать на…
- Но если наследники рода Малфоев будут серьезно покалечены или даже убиты, - прервал его Волдеморт, сверля взглядом мигом скукожившегося Стирлинга, – я лично прослежу, чтобы приговор Люциуса был приведен в исполнение.
***
Нет, он не пострадал серьезно. Он был просто весь запылен от взрыва, у него была порвана мантия и несильно, но до крови поцарапан висок; и все равно, только вытащив его из обезумевшей толпы за руку, Люциус почувствовал вину и ярость, будто это он сам изувечил собственного внука. Но тогда важным оставалось лишь одно: схватить и отправиться домой – желательно попавшись перед этим на глаза паре журналистов и констеблей. Драко Люциус на преисполненной первобытного хаоса и чужого ужаса платформе не нашел да и не искал: он знал, что с ним ничего не случится. Но, что бы там ни было, его сын сам выбрал себе путь в стороне, в нейтральной зоне, и теперь пожинал его плоды.
Заживить внуку его раны, царапины и синяки не составило труда; но чувство того, что ради собственной репутации он не оградил Скорпиуса от молодой жестокости таких, как Стирлинг (и возможно, его самого – кто знает), грызло Люциуса всю ночь. Он задремал только под утро – а проснулся еще до позднего зимнего рассвета, от какого-то очередного бесплотного кошмара, одного из тюремных, таких, какие пугали его и будили его, не давая ему покоя, но какие он потом никогда не мог отчетливо вспомнить. Тихо выбравшись из спальни, Малфой спустился вниз, чтобы найти на подоконнике принесенную совой газету и отогнать противный смутный морок чтением новостных колонок.
Перси Уизли перил на него свой суровый озабоченный взгляд с первой полосы из-под заголовка «Кто виноват в трагедии?» и оправдывал бездействие Аврората внезапностью нападения и проблемами со связью в атакованном поезде. Малфой усмехнулся, читая его краткое интервью, состоящее из резких, отрывистых фраз, явно брошенных в ажиотаже и на бегу. Журналистка-автор статьи выставила все текущее правительство министерства в таком невыгодном свете, что, кажется, Перси, даже если бы осмелился баллотироваться в главы магомира самолично, вряд ли получил бы массовую поддержку. И фраза, которую он на бегу кинул, специально проходя мимо прессы, не осталась без внимания. «"Преступная халатность властей", - гневно говорит недавно амнистированный Люциус Малфой, чей несовершеннолетний внук тоже пострадал в катастрофе. Может быть, новый Министр сможет положить этому безумию конец?». Так заканчивалась ее экстренная сводка; Люциус как раз удовлетворенно добрался до конца статьи, когда на кухне появился его внук.
- Доброе утро, - ласково проговорил Люциус, с легкой тревогой глядя Скорпиусу в лицо, мысленно вычисляя, сколько часов тот проспал этой ночью и спал ли он вообще, и попутно решая, стоит ли заводить с ним сейчас тот разговор, под которым уже давно следовало подвести черту.
О, не только вина заставляла Люциуса, бессонно уставившись в потолок, лихорадочно мыслить сегодняшней ночью. Вырывая мальчика из толпы, он более чем отчетливо увидел, с кем тот находился в момент нападения; и эта его связь с семьей врага, которая могла бы спровоцировать куда более страшные последствия, чем рассеченный висок, если бы нападающие не были предупреждены, пугала Малфоя до дрожи. Он даже уже не говорил о том, что семья, к которой принадлежала неотрывно Лили Луна Поттер, была всегда враждебна их семье, и что даже из уважения к роду, к самому Люциусу, в конце концов, Скорпиусу следовало прекратить с ней встречаться. Речь шла о безопасности самого дорогого, что было у Малфоя, и на этот раз он слишком ясно осознал, что пора бы настоять на своем.
- Ты очень скоро поймешь, милый, что газеты пишутся не для правды, - с добродушной улыбкой ответствовал Люциус, пытаясь таким образом немного смирить нервное волнение внука и настроить его на мирный лад, - а для того, чтобы простым глупым людям было легко понять, на чьей они стороне. О нашей семье, и обо мне в частности, пишут хорошо, и поэтому сейчас меня все устраивает. Ты не горячись, подожди уходить. Сядь, прошу тебя, мне как раз нужно поговорить с тобой.