Hет мира кроме тех, к кому я привык,
И с кем не надо нагружать язык,
А просто жить рядом и чувствовать, что жив. ©

Когда я посчитал, оказалось, что со времени падения Темного Лорда прошло девятнадцать лет. Это звучало как-то даже смешно и нелепо, и мне показалось, что я ошибся в расчетах. Но нет, они оказались верны, и я действительно прожил все это время, хотя поначалу думал, что не протяну и года.
Но я оказался живучим не по годам. Первое время меня поддерживал страх, потом злоба, потом равнодушие; потом я научился жить там, где был вынужден, и даже, кажется, смирился. Люди вроде меня всегда умели выживать, всегда умели приспосабливаться к новым условиям, как хамелеоны, меняя окраску, но никогда не меняя сущность. Я нашел себе дело, к которому не могли придраться власти, нашел себе новые правила, которые взаимно устраивали меня и общество, я нашел себе цель и нашел себе средства. Но я никогда не мог забыть того, как в одночасье меня отстранили от всего, чем я жил, как в одночасье мою семью спустили по скале в бочке с гвоздями. Не знаю, что помогло мне зализать раны и что помогло смириться с постоянным ощущением глубокой, горькой вины за то, что вынуждены до сих пор терпеть из-за меня все мои родные и близкие, но девятнадцать лет прошли, а я по-прежнему существовал, хотя мой архипелаг уже не был отмечен ни на одной карте вселенной.
Наверное, на этот раз я действительно правильно выбрал ориентир. Тот маяк, за которым я плыл все предыдущие годы, как в бородатой шутке, висел на соседней по туману лодке и не мог привести меня никуда, кроме как в бездну. Но я выплыл из водоворота и сколотил себе новый плот, куда менее удобный и надежный, но плавучий. Туман вокруг меня, пожалуй, был еще гуще, еще белее, но я уже не смотрел по сторонам; все мое внимание сфокусировалось на том маленьком мирке, в котором я еще мог называться вождем, в котором я еще был рулевым, а не галерным гребцом. Семья неожиданно приобрела для меня неслыханное ранее значение; но я прекрасно знал, что именно здесь я и должен находиться, потому что только здесь я для чего-то еще годился.
Я осознал это не сразу. Три года после свадьбы Драко с Асторией я помнил смутно. Мы жили в разных поместьях, мы почти не встречались – только по праздникам, мой преданный сын не изъявлял ни малейшего желание лицезреть меня и лишь изредка навещал свою мать; в огромном и пустом Малфой Мэноре я чувствовал себя впервые неуютно, и мне очень хотелось уехать куда-нибудь, лишь бы не запираться в своем аккуратном до отвращения кабинете и не считать расходы. Я жил как во сне; я не знал, для чего пытаюсь скопить капитал, не знал, для чего выкупаю старинные драгоценности из ломбарда, для чего пытаюсь кому-то что-то доказать – у всего этого не было никакого смысла, я делал это автоматически, потому что знал, что так должно быть. Но кому я собирался показывать гербовые знаки предков? Кому я собирался оставлять деньги? Мой сын не хотел связываться со мной никаким боком, он оторвался от меня и ушел, не дав мне ничего взамен.
А потом родился Скорпиус. Я не был привычен к тому, чтобы выставлять напоказ как свою боль, так и свою радость, но в тот день я смеялся чаще, чем обычно себе позволял. Синдром деда, - с улыбкой снисходительно сказали мне в больнице, вероятно, не узнав меня без моего типичного безразличного ко всему лица. Я даже ничего не сказал им в ответ, потому что глубочайшие положительные эмоции захлестывали меня с головой и не позволяли появиться в сознании ни одной мерзкой мысли. Ни об одном дне в своей жизни я до этого момента не мог сказать: «Тогда я был счастлив». Но в тот день ко мне вернулся смысл, и я узнал, наконец, что и для меня еще осталась надежда на воскрешение. 
Я давно понял: обо мне нельзя говорить – «любит». Я слишком жестокая и грязная тварь для этого светлого чувства, я слишком низок, слишком черств. Но чувство, которое я сразу испытывал к едва рожденному внуку, было сродни тому, что я приобрел после стольких лет жизни со своей женой. Привязанность. Радость. Забота. Я хотел, чтобы с ним все было в порядке, чтобы он стал достойнее нас всех, чтобы с ним никогда не случалось ничего плохого, чтобы у него было все самое лучшее на этом свете. Я был строг к нему, я был требователен, потому что верил, что у него все получится. Возможно, Скорпиус не знал и половины мыслей, которые роились в моей голове, когда я видел его; я ничего не выставлял напоказ, как родители в тех сопливых Уизли-поттеровских семьях, я не лез лобызать его при встрече и не говорил каждые пять минут, как беспокоюсь о нем и как люблю его. Но он должен был знать, должен был чувствовать, что все, что я ни делаю, я делаю только ради того, чтобы он никогда, никогда не оказался на дне моей бездны.
Он быстро рос, он быстро схватывал все, что я ему говорил, он был умнее и сильнее своего отца – в нем было больше моей крови. В свои одиннадцать лет он был начитаннее и культурнее почти всех своих сверстников, он умел держать себя, умел быть уверенным в себе и знал, чего он стоит, и я видел в этом также свою заслугу. В этом году ему предстояло проверить все свои лучшие качества не в кругу семьи, а в Школе Выживания Хогвартс, заполоненной загодя агрессивными к нему потомками победителей. Но я знал, что он справится, даже если ему придется выдержать испытание одиночеством или бойкотом. Я справился; а Скорпиус был похож на меня.
И вот сегодня его отец переложил на мои плечи честь собрать внука в школу. Я не воспринял это как лишнюю обузу – наоборот, я был неожиданно благодарен сыну за то, что он не лишал меня шанса быть полезным даже в моем преклонном возрасте. Астория привела мальчика ко мне домой и элегантно удалилась, пожелав нам приятно провести время; теперь нам оставалось только вступить в камин и отправиться в Косой Переулок, где, невзирая на все подозрительные взгляды прохожих («Старый Малфой готовит к бою белобрысого новобранца, берегись»), нам предстояло получить удовольствие от многочисленных – о да – покупок. Я специально снял достаточно денег со счета и не собирался жалеть их, как бы экономно мне потом ни предстояло существовать в дальнейшем из-за этих непредвиденных расходов. 
- Ты первый, Скорпиус, - произнес я с полуулыбкой, указывая внуку на маленькую серебряную чашку с порохом, стоящую рядом с семейной колдографией на каминной полке. – Я за тобой. 

Я никогда не думал, что когда-нибудь стану стыдиться своего прошлого. Но после падения нашей семьи во Второй Войне для всех нас, Малфоев, стало естественным хранить молчание относительно того, какую роль мы играли в этих событиях и каких тумаков нам надавали за это; мы несли себя по-прежнему гордо, как короли, но не хвастались тем, что когда-то служили Темному Лорду и были у него на побегушках. Это было весьма сомнительным достоинством, и мы сами уже не ощущали свою недавнюю позицию такой уж нерушимо правильной. Смотреть назад и видеть наше унижение было для нас невыносимо, и мы в конце концов просто отвернулись и сожгли все мосты.
Тем не менее, старые газеты и злые языки сожжены не были. Скорпиус начал понимать, что наша семья является изгоем магического общества, когда ему было лет шесть, когда щит его детского дружелюбного неведения был разбит о косые взгляды и мерзкие перешептывания. Я хотел оградить его от правды, как только мог, но, естественно, это было не в моих силах. И потом я был очень рад, что он узнал ее от меня, а не от одноклассников, которые бы приписали мне и моему сыну куда более чудовищные черты, чем те, что на самом деле имели место быть.

Ему было девять лет; он пришел ко мне с газетой в руке, нахмуренный и серьезный; когда я увидел заголовок, я сразу понял, в чем дело. Пытаться ускользнуть от ответа подобно Драко было бесполезно – слишком уж ясными и прозрачными были слова «New resident of Azkaban – Lucius Abraxas Malfoy». Это была газета августа 1996 года; когда она вышла, я отмечал в тюрьме свой сорок второй день рождения.
- Это чистая правда, - ответил я на его безмолвный вопрос. – Да, я дважды был заключенным Азкабана, в 1996 году, и, находясь под следствием, с 1998 до 2003. Да, в первом случае я бежал, так как меня осудили на пожизненное заключение, но во втором меня освободили, забыв мои прежние преступления и признав меня невиновным. Да, я поддерживал Темного Лорда и да, твой отец был вместе со мной в его рядах. Мы с ним не считаем это позором, и ты тоже не должен.
Мне очень хотелось хлопнуть внука по плечу с облегченной улыбкой и перевести разговор на другую тему, так как вроде бы все его вопросы получили ответы и были исчерпаны. Но я видел на его лице смятение, шок и какое-то недоверчивое презрение ко мне; я не смел прикоснуться к нему, не смел сделать вид, что его переживания сейчас не важны и не достойны обсуждения, потому что это только еще больше оттолкнуло бы его от меня. Когда я плевал на переживания Драко и вступал в дело, только когда вместе с его личной честью оскорбления затрагивали фамильную честь, это было нормально, потому что Драко никогда не был для меня важен. В отличие от Скорпиуса, который в определенный момент занял центральную точку моей вселенной и которого я бы не хотел потерять.
- Послушай, Скорпиус... – я нервничал, и мне это не нравилось; я привык чувствовать себя уверенным во всем, что происходит со мной, но сейчас я не мог держать ситуацию под контролем. – Я понимаю, эту правду тяжело воспринять; именно поэтому мы старались как можно меньше вспоминать об этом, чтобы не травмировать тебя. Но попытайся понять, что это все было очень давно и, если злые люди до сих пор винят нас и тебя вместе с нами за это, то это их проблемы, а не наши.
Но я знал, что он не понимает и не может понять. Тем не менее, я не мог прекратить попытки привести его в чувства, заставить его ощутить облегчение и поверить мне так, как раньше – заранее зная, что это невозможно. В той статье был указан список моих преступлений, я прекрасно помнил это; убийства, пытки, шантаж, угрозы – все это ударяло в голову моего внука и никак не могло совместиться в его сознании с тем моим образом, который я до сих пор олицетворял. Он начал медленно отступать от меня, пятясь к двери, и я заговорил опять, чтобы он остановился:
- Скорпиус, если ты отворачиваешься от своей семьи, у тебя не остается ничего, послушай меня. Кровь не вода, Скорпиус, кровь – это все, что у нас есть ценного, и ты скоро это поймешь. Семья – это твоя опора, это то, что всегда должно быть для тебя первой ценностью. А осуждая своих родных за их ошибки, ты смертельно ранишь их и сам остаешься без защиты. Скорпиус! Подожди, куда... Скорпиус!
Но он уже не слышал меня, хотя я и повысил голос в порыве отчаяния и даже приподнялся с кресла. Он открыл дверь и убежал, так и не выпустив из руки эту чертову газету.

Потом он отошел. Какое-то время он не общался со мной, да и я не предпринимал попыток с ним заговаривать, потому что просить у него прощения мне было не на что. Но я понимал его смятение, и не винил его за этот шок; в конце концов, я просто дал ему время все осознать и принять. Примерно через месяц мы снова поговорили об этом, и я был рад, что мой внук смог смириться с нашим семейным прошлым и что он был готов защищать свою семью, что бы ему ни говорила толпа недоброжелателей. Но я больше не мог забыть того странного, беспочвенного стыда, который неожиданно нахлынул на меня, когда я рассказывал ему о своих делах, подчеркивая, тем не менее, что не считаю их своим позором.
Но он не стеснялся появляться на людях вместе со мной, и мне нравилась в нем, одиннадцатилетнем мальчишке, эта вызывающая, гордая смелость. Сейчас, в Косом Переулке, он вел себя так, как будто на нас, появившихся в камине одного из зельеварских магазинов и выходящих на улицу, не были направлены тысячи биноклей чужих глаз; он не мог их не чувствовать, но воспринимал, как и я, безразлично и с достоинством. Мое настроение поднялось благодаря этому до предела. Теперь мы шли в магазин мадам Малкин: первым делом я собирался приобрести ему необходимые вещи не первой важности, и оставить волшебную палочку на десерт, во-первых, чтобы было чего ждать с нетерпением, а во-вторых, чтобы он не начал от радости отвлекаться от всего происходящего потом.
- Сначала мы закажем тебе мантию, - произнес я на ходу, слегка наклонившись в сторону Скорпиуса и положив руку ему на плечу. – Она будет готова через час, и мы как раз сможем забрать ее после других магазинов, согласен?
Раздвигая аккуратными движениями трости толпу перед нами, я довел внука до магазина мадам Малкин и открыл дверь; колокольчик легонько звякнул, когда мы вошли, и я уже по привычке нагнулся, чтобы не удариться головой о низковатый дверной проем.
- Добрый день, мадам Малкин, - без какого-либо намека на добродушие отдал я, тем не менее, дань правилам приличия. – Нам понадобится несколько новых мантий и форма для первокурсника. Прошу вас, сделайте все из лучшего сукна и лучшей шерсти, чтобы посреди учебного года вещи случайным образом не пришли в негодность.

Я поторапливаю бедного сонного Артура, который, с трудом разлепив глаза в такую рань, намешивал в тарелке утреннюю овсянку, запивая её крепким чаем, чифиром, как сам подшучивал над своей вредной привычкой заваривать его, собирая все пакетики и заварку в доме с маниакальной любознательностью малыша. Пришедший совершенно случайно погостить дед Артур устроился напротив пребывающего в ажиотаже внука с нежной надеждой, что, раз он, такой хитрец, заявился к нам с самого раннего утра, то я уступлю ему право вести Ала в Косой Переулок без моего скромного присутствия. Как шутливо сообщил мне Артур, я буду слишком бесстыдно привлекать к себе внимание своим бессовестным лбом. Знаем мы все его трюки, проходили, он, конечно, имеет полное право катать внука на спине и всякое такое, но сегодняшний день только наш с ним. Я и так из-за постоянного дурдома в аврорате не так часто вижу моего мальчика с самыми зелёными глазами.
Благодушно позволив Артуру проводить нас с Алом до метро, на котором мой сын грезил покататься после ностальгических рассказов деда о том, как его чуть не прихопнули ужасные злые штуковины под название тирнукеты, я решительно отправил Артура домой, под предлогом, что ему придётся найти силы ещё и на второй завтрак, приготовленный женой, если он хочет выйти живым из поединка со шваброй, который иначе совершенно справедливо устроит ему Молли.
Ал, словно завороженный, вертел по сторонам головой, от чего его и без того далеко не идеально уложенная причёска растрепалась ещё сильнее и я, умилившись, помог его волосам принять окончательно не расчёсанный вид, растрепав их и чмокнув сына в макушку. Мой озорник времени, разумеется, даром не терял, несмотря на то, что Ал рос вовсе не конфликтным и достаточно спокойный ребёнком, всё равно он ребёнком и оставался, и ему, как и всякому уважающему свой мир одиннадцатилетнему мальчику, было всё интересно знать.
Я слегка рассеянно отвечал Алу на расспросы про станции, форму служителей метрополитена, чувствуя себя также волнительно, как и мой сын, и куда более взволнованно, чем в тот день, когда Хагрид впервые вёл меня за учебниками и пергаментом. Это был самый обычный день, с приливом идиотии у дядюшки Вернона, не считая того, что перед моими глазами открылся целый волшебный мир, с его великанами, волшебными палочками и ухающими совами. При воспоминании о Букле я вздохнул, однако, мне подумалось, что и Алу наверняка захочется себе верного друга, который скрасил бы в школе его тоску по дому, где весь этот год, хотя у него не было под рукой Джея, маленького торнадо, который втравливал брата во всяческие неприятности с упорством старшего, зато была Лилс, которая виснула на Але, словно лемур, бегала с ним по двору, охотно и с восторгом разбивая коленки и с любопытством, но слегка смущённо пряталась за спину брата, если к ним подходили какие-нибудь соседские ребята.
Наконец, мы добираемся до места, в такой привычный для Ала волшебный мир, в котором он был рождён, а для меня стал настоящим домом, хотя моим миром в его годы было всё то же пресловутое лондонское метро в те редкие поездки в большой город из нашего небольшого населённого пункта и моего чулана под лестницей.
Нырнув в переулок, я осмотрелся по сторонам, ненавязчиво, по праву родителя, приобняв Альбуса за плечи, мягко улыбнувшись. Здесь даже дышалось по-другому и особенно ясно перед глазами проносились школьные годы. Вот мы с Роном в поезде уминаем шоколадных лягушек, развалив остальные сладости на свободных в купе местах, вот Гермиона пугает меня своей решимостью доказать, что она всё-всё знает, и чинит мои очки, вот со мной здоровается Хагрид, что вызывает зависть наших одноклассников, вот меня толкает плечом Малфой, противно усмехнувшись, а маленький Нотт скользит по мне любопытным, но презрительным взглядом.
Ал тянет меня за рукав костюма, в которым я слегка неловко себя чувствую и чертыхаюсь, что позволил Молли уговорить себя не позорить своими привычными джинсами Аврорат, хотя, конечно, она не преминула мне на вчерашнем совместном ужине засунуть мне в рот пирожок и мило добавить, что, конечно, я всегда замечательно выгляжу, так что мне оставалось лишь весело хмыкнуть. Я улыбаюсь своему сыну, заглядывая ему в глаза, и в очередной раз чувствую себя растроганным его чуткостью. Я в его годы думал о том, как бы не сойти с ума от тётушки Марджи, а он заботится о том, что нам нужно выбрать самый классный подарок у Лили, у его сестры через пару дней намечается день рождения, хотя она, надувшись, сообщила нам, что не намерена её отмечать, раз Ал и Джей не могут прихватить её в Хогвартс вместо совы. Она и сегодня непременно бы увязалась за братом, но умудрилась подхватить небольшую простуду, так что Джинни оставила негодующую дочку валяться в кровати в шарфе. Это так мило с его стороны, проявлять о сестре заботу, и, конечно, мы придумаем ей самый классный сюрприз, но сегодня наш с ним день, и я кое-что приготовил для Альбуса.
У меня что-то есть для тебя. Только давай ты откроешь дома.
Я с невинным видом шепчу это сыну на ухо и, подмигнув ему, не слишком торжественно, зато от души, вручаю ему свёрток, надеясь, что он за время нашей прогулки проникнется достаточным нетерпением, чтобы дома распотрошить подарок, как неугодную курицу, это же такое волшебное ощущение, когда у тебя бьётся сердце от мысли, ну что это мне там вручили, интересно, фигня или что-то стоящее? Такой исключительно детский интерес, который куда-то испаряется примерно с совершеннолетием. 
В достаточно толстой для того, чтобы не понять, что внутри, любовно завёрнутой Джинни (так как я умею заворачивать любовно, но не аккуратно уж точно) бумаге, дожидается своего часа мантия-невидимка, которая, как я надеюсь, приведёт сына в восторг. Я не хотел дарить ему это на Рождество, слава Мерлину, у нас достаточно средств для того, чтобы не думать, что не можем подарить детям подарки просто так.
Через некоторое время, как следует перекусив и нагулявшись по магазинам мы, обвешанные пакетами до ушей и уже слегка жалея, что не прихватили деду Артура, чтобы помочь нам в этом не лестном занятии, мы добрались до учебников. Остались они и волшебная палочка, разумеется, которую, очевидно, Алу придётся тащить в зубах.
Хозяин магазина смотрит на меня с восторженным подобострастием и я, приветливо ему кивнув, старательно отвожу глаза, стараясь не дать недовольству овладеть собой, никак не могу привыкнуть к тому, что некоторые волшебники так фамильярно относятся к моей скромной персоне. Переведя взгляд в сторону я соизволил обратить внимание на высокого пожилого мужчину с белоснежными волосами, которого невозможно было не узнать. Я едва по детски не хмыкнул, вспоминая их бессовестную драку с Артуром во временам нашего с Роном и Драко второго курса, и, понимая, что деваться и прятаться некуда, решил сделать то единственное, что мог. Поздороваться и не обращать на Малфоя никакого внимания, наши с ними физиономии не доставляли друг другу никакой радости, так к чему же портить друг другу такой замечательный день.
Доброе утро, мистер Малфой.
Никакого презрительного тона, всё предельно вежливо и всё такое. Но также и никаких вопросов относительно его дел, внука, с которым, очевидно, он здесь шатается, не люблю я лицемерие, и всё это мне неинтересно. Я подошёл к сыну, с беззлобной усмешкой отметив, что он умудрился найти себе нового знакомого. Так, светлые волосы и надменный видок. Ясно, Скорпиус Малфой, пытающийся вырвать из рук Ала книгу. Конечно, мне немедленно захотелось дать ему по этим самым загребущим рукам, но я отрезвил себя, он всего лишь ребёнок, и единственная вина его в том, что его дед, как говорит наш Артур, старый лис.
Гарри, присев на корточки перед детьми, и, пристально посмотрев сначала в глаза Ала, а затем, ненавязчиво поглядев на Скорпиуса, кажется, так звали этого ребёнка, завёл свою пластинку. Ему очень хотелось положить руку на плечо сына, но он постарался всё же проявить некоторую дипломатию и не кидаться с пеной у рта на защиту своего отпрыска, тем более, что совершенно не было понятно, кто и у кого что отнял.
Ребята, ну, вижу, это неповторимый учебник, раз вы не можете его поделить. Вы, конечно, можете торчать тут до вечера, Ал, мне не жалко тебя подождать. Но как насчёт того, чтобы выбрать себе парочку точно таких же и познакомиться с будущим одноклассником? Ты, мальчик, кажется, Скорпиус Малфой, верно? А это мой сын, Альбус Поттер.
Гарри старался вести себя вполне приветливо и не хмуриться, но держатся с непосредственностью Джорджа не выходило, и он уже лихорадочно соображал, что делать, если они сцепятся. Так как, судя по их взглядам, они вовсе не считали идею познакомиться стоящей того. А этот Скорпиус просто удивительная копия своего отца, высокомерного вида мальчишка, и Драко в своём репертуаре, куда уж ему, опускаться до покупок со своим сыном. В этом плане мне стало даже немного этого мальчика жаль. В общем-то, обычный, ничем плохим пока не отличившийся ребёнок. Кто бы знал, что мы, как говаривал в своё время Дамблдор, будем связаны всеми возможными узами.

Мадам Малкин всегда была знатоком своего дела. Я даже могу сказать, что в чем-то уважал ее за это. И тут дело было не в том, что покрой ее мантий был что надо, и что она никогда не злоупотребляла излишествами вроде тесьмы, оборок и кружев. Что бы ни случилось, она делала свои мантии для того, кому они были нужны, самозабвенно занимаясь своим делом и не обращая внимания на личность клиента. Этого умения очень не хватало текущим властителям мира; они не могли абстрагироваться от субъективности собственного мировоззрения и проецировали его на правосудие, которое творили, - в то время как мадам Малкин шила мантии как чистокровным, так и магглорожденным, и не делала между ними различий.
Пока я, погруженный в свои мысли, рассеянно улыбался Скорпиусу, стоящему на табуретке, будто скульптурка какого-то купидона, измеряющая лента закончила свое дело, и блокнот с пером полетели в закуток, где мадам Малкин скрылась для того, чтобы закончить наш заказ. Я автоматически подал внуку руку, помогая ему спрыгнуть со стула, и со словами «Мы вернемся через час» вышел из магазина одежды, направляясь теперь в книжный.
Список уже не был необходим Скорпиусу, но я все равно взял его с собой на всякий случай: издания менялись ежегодно, и те книги, которые покупали мы с Драко, уже не были актуальны; а потому надо было все-таки свериться с этой бумажкой, подходя к кассе. Мой внук всегда очень любил «Флориш и Блоттс», потому что любил читать, и поэтому я даже с некоторым ощущением гордости проводил его, забывшего при виде книжных полок все на свете, чуть ласковым взглядом. Я пошел с ним не для того, чтобы все время мешать ему своим назойливым сопровождением; если он мог справиться и без меня, я тоже вполне мог занять себя сам на это недолгое время.
На полке с новинками стояло очередное, «исправленное и дополненное», издание «Старост Хогвартса», и я не смог справиться с искушением, чтобы не пролистать этот сборник с непременным ехидством и не попробовать найти там себя. В прошлом издании я был указан в длинном алфавитном списке «Других старост Слизерина» (ничем не отличившихся, разумеется) с опечаткой во втором имени Abraxas и с маленькой буквы. Этот смехотворный игнор доставлял мне почти истерическое удовольствие, и я знал, что оскорбительного в этом не было ничего; однако мое больное самолюбие, ставшее в старости еще более уязвимым, все равно всякий раз как будто было невзначай уколото. Сняв книгу с полки, я начал с легкой улыбкой пролистывать ее; наткнувшись на свое имя в алфавитном указателе, я открыл нужную страницу и очень удивился: на этот раз мне уделили какое-то совершенно необыкновенное внимание.

Я чуть не рассмеялся, прочитав этот отрывок. Как уклончиво был описан мой характер, как изящно авторы книги обошли все непрезентабельные пункты моей биографии! Я бы, пожалуй, даже пожал им их нечестные руки – представить мою репутацию столь незапятнанной не каждый бы осмелился и не каждый бы сумел. Я поставил книгу на полку с саркастической улыбкой: понятное дело, когда люди, знавшие меня лично, прочитали бы это, они бы только фыркнули.
Я пролистал еще несколько новых изданий – научных и художественных – однако ни одно из них не впечатлило меня ни слогом, ни стилем, ни тематикой. Чтобы не погрязнуть в перечитывании известных мне книг, я решил найти Скорпиуса и присоединиться к его поискам, если ему еще нужна была помощь. Устремившись вглубь магазина, я искал его глазами; и то, что я увидел, заставило меня с неудовольствием скривить рот.
- Какая встреча, мистер Поттер, - ядовито выдавил я с напускной улыбкой. Наша со Скорпиусом удача была достойна восторга: только мы могли, отправившись за приятными покупками, встретить самых неприятных людей на свете. Ну конечно, другого дня для посещения Косого Переулка со своим очередным отпрыском мистер Шрамоголовый найти просто не мог! Впрочем, это было очевидно: если бы мы не повстречали Поттеров, то нам бы обязательно, по воле нашей веселой судьбы, попались на пути Уизли, и Мерлин знает, не ошивался бы ненароком поблизости их старый рыжий осёл. Сейчас я, по крайней мере, смел надеяться, что Гарри пришел сюда со своим сынком один, а один он бы не смог так уж сильно испортить нам праздник.
А вот и сынок, кстати. Я поворачиваю голову и абсолютно без удивления вижу, что Скорпиус верно определил свою мишень: впрочем, ему не нужно было и сильно стараться, чтобы понять, что этот лохматый зеленоглазый брюнетик, а также его папаша – не нашего поля ягоды. Они уже успели повздорить из-за книги, и бессмертный очкарик пытался утихомирить их; я прошел между рядами книг и услышал его примиряющие лозунги.
- Мистер Поттер совершенно прав, Скорпиус, прислушайся к его словам, - ехидно прокомментировал я ситуацию, однако, без тени сарказма. – Кто-то должен быть умнее, оставь этот учебник. Тем более, он уже, скорее всего, грязный.
Я протянул внуку руку, тем самым призывая его закончить разговор и разойтись, пока за нами осталось последнее слово.

Что ж, по крайней мере, взрослые были солидарны друг с другом в том, что нам с этим Скорпиусом надо взять другие учебники. Мне было все равно, на самом деле, просто уже поперла упрямость, как раз проявляющаяся у меня в подобных моментах, хотя  обычно я бываю довольно сговорчивым.
Из уст Малфоя-старшего прозвучала какая-то шпилька в наш с отцом адрес. Я ощутил, как папина рука, лежавшая на моем плече, напряглась, и он не сильно, но сжал плечо. Я поднял голову, посмотрев на отца. Мне показалось, что сейчас он пытается вести себя спокойно, хоть на самом деле начинал закипать, чему поспособствовал новый участник этой, так сказать, беседы.
Появившийся мальчик, явно отлично знающий Малфоев, мне сразу не понравился. Толи своим вызывающим поведением, так отличающимся от того, которое я привык видеть (никто из моих многочисленных родственников никогда не позволял себе так вести себя и разговаривать с взрослыми), толи наглым выражением лица, которое чудесно гармонировало с вышеописанным поведением.
Мне ужасно захотелось стукнуть его. Весь его вид говорил о том, что ему ни капли неприятно познакомиться с Гарри Поттером, и он бы с удовольствием лучше вколотил гвоздь в крышку его гроба.
Как-как его зовут? Нильс Нотт? Не об этом ли мальчишке так нелестно отзывается Джеймс, когда приезжает на каникулы? Или еще кто-то есть с такой фамилией? Или их вообще двое… Но не суть.
Я сжал плотно губы, чуть не скрипнув зубами от злости, когда Нотт обратился ко мне, заговорив о Джее с Лили.
- Не смей так говорить о моей сестре! - процедил я, невольно сжав кулаки. Никто не имеет права оскорблять моих родных, особенно такой гад, как этот. А то, что он явно змея, у меня не было сомнений.
Очень сомневаюсь, что Джеймс что-то рассказывал ему.
Я замер, когда два этих ненормальных ни с того ни с сего перешли к оскорблениям. Грязнокровка?! Так и хотелось у них спросить «В каком веке вы живете, ребята?». Неужто не знают, что за последние пару десятилетий это оскорбление особо никого не волнует? Разве что только вот таких вот самодовольных индюков-чистокровок.
Я расплылся в весьма дружелюбной улыбке, смотря на напыщенных мальчишек, кичащихся своим происхождением, как на душевнобольных:
- Не пробовал в Мунго обратиться? Там, говорят, стерильно чисто, да и вылечили бы тебя заодно. А то тяжело, наверное, с такой фобией жить, полжизни мимо проходит.
Я никогда не умел язвить, не было особой практики, да и не нужно было. Но сейчас мне казалось, что это умение очень пригодится мне в будущем и надо у кого-то взять уроки, что ли. А то, когда буду учиться в одной школе с Малфоем и Ноттом, они же меня просто заклюют, если я не смогу им дать отпор.
Я вздрогнул, услышав последнюю фразу отца, но не от имени того волшебника, которого он победил, и о котором старался не распространяться лишний раз. А потому, что разговор может перетечь совсем в другое русло, еще более ужасное, чем было сейчас. Я несильно дернул отца за рукав пиджака, призывая лишний раз не связываться с ненормальными.

Я не удостаиваю мальчишку тем, чтобы продолжить этот бессмысленный спор про его сестру, усмехнувшись таким образом, что понятно без лишних реверансов, что, при встрече с ней, я скажу о этой девице ещё не так, и пусть он попробует запретить мне это. Глупый мальчик не знает, что такая реакция только заводит таких детей, как я. Да почти всех заводит, но я противный, и этим горжусь.
Да ты посмотри на это ничтожество. Судя по выражению его лица, он не знает даже свою фамилию.
Я, доверительно склонившись к уху кузена, пропел ему это с самодовольным видом, меня радует, что Скорпиус не решил абстрагироваться, а поддержал меня в этой небольшой детской хохме. Я понимаю, что перегибаю палку, но, как любого ребёнка, меня приободряет реакция младшего брата, который растягивает губы в ядовитой усмешке.
А потом малыш Поттер говорит, и я с остервенением смотрю ему в глаза, словно жадно хочу запомнить каждую его мерзкую черту и потом уж ни с кем не спутать.
Благодарю за совет, Поттер, я подумаю, что с ним сделать и куда его засунуть тебе, но вот, прошу, тебе туда соваться не стоит, в Мунго должно быть стерильно и пушисто, там не терпят грязь.
Кажется, только в этот момент его папаша очнулся от комы, что, не ожидал, что я поприветствую его сынка столь любезно? Значит, мало Джеймс рассказывал о нас с Морганом, какое упущение, этот зеленоглазый малец не вполне себе представляет, что его ждёт в Хогвартсе. Но язык у него неплохо подвешан, может ведь, когда хочет. Но что-то мне подсказывает, что мне придётся потрудиться, чтобы он захотел.
Но всё же я немного начинаю на себя злиться, надо было не поддаваться первому порыву, а повести себя умнее, взять на вооружение оружие Моргана и быть приветливым с тем, кто может тебе пригодиться.
Испортить отношение дело недолгое, нет бы начать разговор с чего-то нейтрального вроде квиддича, а уже потом, в школе, подставить этого придурка в самый неожиданный момент, так ему было бы обиднее оказаться в лохах. Но есть во мне эта детская нетерпеливость и жажда обломать всем вот таким милым мальчикам их добрые улыбки, я пытаюсь изживать из себя эту черту.
Когда папочка малыша нас осаждает и кладёт руку своему сыну на плечо, я не смею поднять на Поттера глаза, я пока ещё не окончательно забыл, что такое стеснение, но и извиняться он меня не заставит. Напротив, я поднимаю глаза на этого Альбуса с самым умилительным видом, и в моих глазах плещется невысказанная насмешка, мол, папенькин сынок, ты бы ещё за его спину спрятался, и я гадко переглядываюсь со Скорпиусом.
Хозяин магазина также пытается нас усмирить, что вызывает у меня желание только окинуть это отребье взглядом, скопированным у отца, когда он видит нечто омерзительное перед собой, не стоящее того, чтобы преграждать ему дорогу. Вот типа Гарри Поттера. Только пока у меня не получается так, как у папы, но я тренеруюсь с завидным упрямством Нотта. Впрочем, мы с Морганом видим родителей, судя по всему, не чаще этого Избранного, который поворачивается к деду.
А потом этот Поттер говорит такое, что до меня не сразу доходит смысл сказанного им, и я даже приоткрываю рот совершенно бесстыдно, за что меня следовало бы хлопнуть по губам, настолько я ошарашен. Скорпиус тоже выглядит притихшим, мой взгляд сейчас прикован к деду, но я почти уверен, что у кузена глаза превратились в такие же два блюдца, если, конечно, он не занят тем, что буравит взглядом Гарри Поттера.
Ну давай дед, утри ему нос, покажи ему его место. Всё это буквально кричит во мне, и я слушаю слова деда, словно музыку, мне так нужно было, чтобы он говорил, что угодно, лишь бы не молчал. Лишь бы не позволил этому гаду безнаказанно унижать себя.
Я готов ему рукоплескать, сколько достоинства и ярости в его ответе, никаких оскорблений, словно он разговаривает с умалишенным, однако, я не настолько лишился рассудка, чтобы заметить, что дедушка не позволил себе даже съязвить. А это значило, что он волновался, как бы этот аврор не устроил тут нам всем прилюдную порку.
Я не заставил себя ждать, отмерев, и схватив первую попавшуюся книгу, даже не глядя на неё, я поспешил за Скорпиусом и дедушкой, чувствуя, как мои щёки бледнеют от ярости, этот мелкий мальчишка будет чувствовать, что они с отцом отлично вытерли об нас ноги. И только тут до меня доходит, что это всё из-за моей несдержанности, не там я проявил изъяны своего воспитания, за что непременно буду наказан, я знаю, дед не спустит мне это с рук, и настолько раскаиваюсь, что поставил его в столь нелепое положение, что понимаю, я заслужил получить по ушам.
Я не смел проронить ни слова, буквально физически ощущая грозовую тучу его недовольства, нависшую над моей скудоумной головой, да что уж там, даже Скорпиус молчит, впрочем, он то у нас умеет промолчать вовремя, в отличие от меня. Меня начинает нервно потрясывать, и я уже жду моральной расправы почти что с жаждой, настолько убивает меня неведение, прямо как, когда понимаешь, что придётся вырывать зуб, и делать нечего, но это тебе только предстоит. Я заслужил порки, и, даже если дед решится поднять на меня руку, я не посмею затаить на него за это обиду.
Оплеуха неожиданно звенит на моей щеке, как бы я её не ждал, и я даже чувствую некоторое облегчение за то, что разделил с дедом хотя бы часть его унижения, случившегося по моей вине. Я не смею поднять на него взгляд, и даже недовольно сопеть, прекрасно понимая всю степень дурости своего поступка, всё больше проникаясь ей с каждым его грозным словом. Я очень боюсь его разочаровать, а ещё, что дедушка расскажет родителям, если папа хотя бы попытается поговорить со мной, мама церемониться не будет и отчитает так, что захочется тошнить.
Не надо думать, что я такой безответный, я, может, ещё маленький, но не ребёнок, и гордость у меня есть. Если бы дедушке вздумалось просто так выместить на меня ярость, я бы, гордо задрав подбородок, с ледяным равнодушием игнорировал бы его до тех пор, пока бы он не соблаговолил принести мне извинения за рукоприкладства. И всё же, я считаю, дед не стал бы со мной так поступать, в нынешней ситуации я его даже побаиваюсь, он из тех немногих, кто может меня приструнить, но он никогда бы не стал делать это ни за что, по крайней мере, не с нами, своими внуками, коих у него не так много, чтобы ими разбрасываться.
Но в этом случае я не смею роптать, я знаю, я отделался малым, и он был достаточно гуманен со мной. Если уж дед решил высказаться здесь, значит, спасибо и на этом, вздумай он молчать до того, как мы оказались бы лицом к лицу где-нибудь дома, мне было бы впору поджимать уши.
Да, я запомнил. Прости, дедушка. Я вёл себя неподобающе, и впредь не позволю себе таким образом ставить тебя в неловкое положение. Прости мою глупость и несдержанность.
Я понуро упираю взгляд в землю, не находя себя места. Почему-то,как ни странно, меня не бесит, что Скорпиус слышит то, как меня отчитывает, он, в отличие от Моргана, вряд ли будет припоминать мне это всю жизнь, это с Даром у нас есть привычка всячески друг друга подкалывать слабостями один другого, но, если честно, это не мешает нам быть настоящими близнецами.
Моя тихая просьба о прощении звучит искренне, и я чувствую так, от меня редко можно услышать не лицемерные подобные слова, да и вообще заставить меня вспомнить, что я знаю такое милое слово. Это ведь тот человек, который, чёрт возьми, научил меня изъясняться тем красивым языком, которым я умею, если захочу, но отчего-то сегодня меня переклинило при виде этого мелкого придурка, но я не смею сказать, что виноват этот презренный, он виноват не в том, что вывел меня из себя, а в том, что родился, но сейчас разговор не об этом.
Его слова хлещут меня по ушам куда хуже пощёчины, и я, разумеется, ненавижу сейчас, не кого-нибудь, а Гарри Поттера и его мерзких детей, которые, как всегда, умеют испортить малину. Но я не доставлю радости этим ублюдком своим пристыженным видом, я очень благодарен деду, что тот не заставил меня опускаться до извинений им, и за то, что он дал мне возможность сохранить достоинство, я готов стерпеть сотню оплеух. Для меня честь и достоинство, в моей своеобразной манере, не пустой звук, и оно стоит щёк.   
Я принимаю то, за что меня ругают, будь это ругань за то, что так нельзя общаться даже с подобными людьми, я бы, пожалуй, недоверчиво усмехнулся, но мой дед не стал бы так тупить. Нет, меня ругали за то, что нужно лучше думать как и кому следует преподносить гадости. И мне следует сделать работу над ошибками, чтобы семья гордилась мной. В мои двенадцать эта их гордость мне ещё нужна.

Я смотрю в глаза Малфою, и скриплю зубами, когда первый отвожу взгляд, словно престарелый волк переиграл собаку средних лет в гляделки. Меня раздражает этот старик тем, что так кичится собой и своим происхождением, в то время, как должен вести себя как можно более неприметно, вовсе не потому, что сделал в последнее время что-то не так, я приглядываю за ним одним глазом.
Но есть такие шрамы, которые время не смывает. Как чёрная метка, как поклоны Воландеморту. Я помню то ощущение, которое у меня возникло, когда я был на слушании его дела, ещё совсем мальчишка с волосами, которые не хотели лежать ровно даже ради столь официального мероприятия.
У него был почти безумный взгляд, просительный, умаляющий, а я не мог оторвать от него своего, растерянного и смятённого, точно также, как он не мог представить себе, что его снова вернут в Азкабан, я не мог взять в толк, почему что-то хотят от меня, от мальчишки, всего лишь подростка, словно которого не может значить что-то по определению.
С тех пор я привык к весу своего слова в обществе, хотя, так и не смог научиться также горделиво расправлять плечи, как Малфой. Наверное, в этом умении восставать из пепла с грацией Фоукса я немного ему завидую, хотя, если уж кому удавалось изворачиваться из безнадёжных передряг с не меньшим энтузиазмом, так это мне, Люциус не даст соврать.
Вы уверены, что хотите, чтобы я принял к сведению Ваш совет, сэр?
Только Малфой умеет смотреть на людей, как на сброд, так прикрывая это любезностью, и только я могу произносить сэр так неприязненно, даже моя шея напрягается в такт этому ощущению. Я с некоторым ироничным раздражением смотрю на Малфоя, интересно, он сам понял, что сказал? Да конечно же, понял, он мастерски играет словами, заставляя меня зубами скрипеть, я прекрасно знаю, что в искусстве бросаться словами мне его не победить.
Да что там мне, вот в этой же самой лавке много лет назад слов для него не нашёл даже добрый ко всем Артур, кинувшись на этого старого интеллигента с кулаками, и этот пример слегка утешает меня.
И всё же, я бы и правда не советовал Малфою разочаровывать кого бы то ни было, от кого зависит власть, потому, что он совершил достаточно ошибок, которые простили, но не забыли ему, чтобы совершить новые. Я вовсе ему не угрожаю, и меня даже бесит, что с моих губ невольно слетают слишком уж угрожающие слова, я ведь даже Хвоста, из-за которого перевернулась отнюдь не только моя жизнь, не тронул, но тот, кто пытался работать на два фронта, уничтожил сам себя, погнавшись сразу за двумя, в попытке поймать свою удачу. Но вряд ли бы Малфой простил кому бы то ни было подобное сравнение, ах, извините, сударь, только что Вы такого сделать, чтобы заслужить нечто большее. Вот и помалкивайте тогда. 
Разумеется, я имею в виду не эту ерунду вроде аристократического хамства нам с сыном, я не изувер.
Но этот его намёк на то, что он живёт, как хочет, с прежним пренебрежением ко всем остальным, а также приверженности к тем, кто способен предоставить ему максимальную выгоду, пусть теперь всего лишь в делах бизнеса, но, возможно, и ныне плюя на нормы нравственности, так что такое его поведение может заставить меня насторожиться, так что пусть лучше следит за словами.
А затем он смотрит на меня с ледяной яростью, и мне даже кажется, что он попытается наотмашь ударить меня, и я уже, словно в нервной лихорадке, готов выхватить свою волшебную палочку, чтобы припереть его к стенке во всех смыслах этого слова.
Не зря Сириус говорил мне держаться от этого прохиндея подальше, он, как-никак, во время юности моего крёстного, был женихом его кузины, и он уж явно получше меня знал его пакостную натуру, да что уж там, даже беспечный в своей добродетели Артур отзывался об этом подонке не слишком лестно.
Мне же было по-своему его жаль, и его, и даже Драко, в то время, когда почти вся защита их небольшой семьи легла на хрупкие плечи Нарциссы. Но тогда, очевидно, я был слишком молод, чтобы понять, что в тюрьму его хотели запихнуть не просто за красивые глазки. Я принимаю его вызов, глядя ему прямо в глаза с аналогичной непримиримостью.
Напротив, это Вы вели себя недостойно, Малфой. Не забывайте об этом.
Я повышаю голос, и мой чуткий сын очень вовремя одёргивает меня, заставляя промолчать, хотя уже поздно пытаться сойти за умного. Но всё же, мне неприятно, что этот безнадёжный в своём самолюбовании старик отчитывает меня, так, словно я его сынок, который безответно раздувая ноздри в невысказанной ярости, будет молча упирать в пол глаза. Знаю я таких, проходили, дядя Вернон меня закалил некоторыми своими попытками выбить из меня дурь, что, как вы можете видеть, не очень у него вышло.
Но он не смеет бросать мне в лицо эти слова при моём сыне, этого я не допущу. Да как он вообще смеет нас сравнивать, я положил свою жизнь для того, чтобы избавить мир от самого тёмного волшебника, а он положил свою, чтобы спасать свою шкуру, не думая о том, кому и чего она будет стоить.
Он считает своё достоинство поруганным тем же Воландемортом, если верить тому, что он там блеял на суде, но, зная его пристрастие кичиться этим своим достоинством, в этом я вполне верю ему. Но как же меня раздражает эта его привычка себя жалеть и считать самым бедным несчастным. Посмотрел бы я на него, как он бы ужился вместе с ядовитой душонкой Реддла в одном флаконе.
Когда-то он пытал меня Круциатусом, и я могу его просветить, что эти ощущения одинаково истончают твою душу.
Только, если эффект круцио проходит, развеиваясь, словно дым, то хроническое соседство с Реддлом нечто сродни ядерной атаке, которая оставила после себя на душе кислоту. Я тоже мог бы ныть и причитать всем своим видом, но предпочитаю молчать.
Малфой очень вовремя решил увести своих хулиганов отсюда, очевидно, прекрасно представляя себе, что чаша моего терпения вовсе не безгранична, разумеется, я не позволил бы дать себе по ушам даже этим гадким мальчишкам, но на Люциуса эта неприкосновенность не распространялась.
Возможно, мои слова звучали жестоко, однако, он получал за этот растерянный и недоумённый вид Альбуса, которому испортили настроения эти двое, которых Люциус не сумел воспитать вместе с Драко и Теодором, да и откуда бы у них такие таланты, когда они даже из себя не были в состоянии сделать нормальных людей, небось, сидят по своим норам, и шушукаются, как некоторым недостойным грязнокровкам повезло.
Я беру сына за руку, и мы выходим на воздух, где я перевожу дух, чувствуя, как на лбу выступает испарина. Я присаживаюсь на корточки рядом с ним, положив на плечо Альбуса руку. Я почти убеждён, что Малфой и Нотт сейчас получают по полной программе, Малфою его душевное состояние было всегда важнее нервов детей, и мне даже немного их жаль, неудивительно, что им хочется язвить всем подряд.
Сынок, прости меня за эту сцену, надо было просто не обращать внимания. Но ты у меня не промах, здорово приложил этих ребят, так что, будем считать, подготовительные курсы по обучению в Хогвартсе ты прошёл. Уметь за себя постоять важное дело, но всё же, ты на меня не смотри, и лучше не переходи допустимую грань, вон наша бабушка Молли добрейшей души человек, и, видишь, даже в её возрасте морщинки её не беспокоят.
Я уже чуть успокоено улыбаюсь, шутливо поддев сына за нос. Мы проведём этот день неидеально, но никакие Малфои не испортят моему ребёнку волшебство мыслей о первом посещении замка, о котором его брат без умолку болтал почти всё лето напролёт, завораживая Ала и заражая его желанием воочию увидеть самому все прелести Хогвартса. И в этом ему непременно поможет мой плащ.
Я улыбаюсь чуть более грустно, подумав о своём отце. Он, наверное, был бы доволен моим поведением, если доверять вечным хохмам Сириуса про их молодые года. Я представляю, как он взлохматил бы свои волосы и беспечно мне улыбнулся.
Я смотрю в глаза моего сына, так похожего на мои собственные, и на глаза моей мамы, но в кои-то веки мне не хочется рыдать. Иногда даже печаль бывает светлой, и сегодня я хочу, чтобы мой сын заснул счастливым, а не замороченным.