No sense of doubt of what you can achieve.

Я не занимал никакого достойного меня поста уже почти тридцать лет кряду. Вторая война раздела и растерзала меня, низвергла в пух и прах; и начало Третьей тоже не казалось мне реваншем - однако, к счастью, я ошибался. Последний месяц, закрутивший бешеный водоворот кадровых перестановок в Министерстве, свергал старых богов и ставил на их место новых; и вот вчера очередной ставленник старого труса-Кингсли, сбежавшего в самый разгар бури, полетел под откос, будто идол, привязанный к крупу необъезженного коня, а на его месте оказался я.
Вчера я стал Верховным судьей Визенгамота - занял пост, когда-то еще принадлежавший старому прохвосту Дамблдору, который никогда не упускал возможности сбить с меня спесь, а теперь гнил в своем большом пафосном склепе, пока я все еще жил и был полон жажды - жизни, власти, мести. Вчера всем чертям, тыкавшим меня раскаленными палками в каждом из десяти кругов моего ада, пришел, наконец, час расплаты. Фемида должна быть слепа, но как может удержаться от соблазна видеть и искать человек, мучителям которого не было счету? Фемида должна взвешивать грехи и олицетворять правосудие, но как может перестать казнить человек, которому в жизни не досталось ни капли справедливости?
"Olly Olly oxen free", - зло и весело думалось мне, когда после своего назначения я пожимал руку послушной умнице Дафне, вежливо и с достоинством улыбаясь в эпицентре журналистских вспышек. Мои враги могли теперь сколько угодно прятаться, но должны были понимать, что это бесполезно. Моя власть была теперь так велика, что я мог сделать с ними все, что угодно - как и они со мной раньше - а никто бы даже и не узнал об этом. Я даже не знал, с кого мне начать раздачу долгов; в моем сознании роились лица бывших истязателей, и каждый из них был так ненавистен, что хотелось стереть их всех с лица земли разом, одним мановением руки. С другой стороны, мне хотелось наблюдать их унижение; хотелось медленно опускать их всех на самое дно страха и боли, слушать крики, наслаждаясь каждым по отдельности, растягивать удовольствие, не разрешая им быстро погибнуть, как бы им самим этого ни хотелось.
- Ты ответишь за каждый мой крик, за каждый стон, который никто не услышал в Азкабане, - спокойно сказал я Дэвиду Хейли сегодня, когда его в кандалах притащили в Авроратский кабинет для допросов - тот самый, по пыльному полу которого я всего несколько месяцев назад катался клубком оголенных изтерзанных нервов. Он прекрасно знал, что обвинение в "пособничестве побегу заключенного Гарри Джеймса Поттера" - не более чем предлог для нашей встречи. Я думаю, он даже не удивился, когда я сказал "Круцио" - и минут пять подряд завороженно смотрел, как наполнялись отчаянием и слезами его злобные глаза, как дрожали желваки у него на лице, когда он - наивный - пытался стиснуть зубы, чтобы не закричать, как дергалась его огромная монстроподобная туша из мышц, костей и крови, - такая обычная, беспомощная, человеческая, когда ее подвергают испытанию болью. Наконец, он запрокинул голову назад, и на его бычьей шее вздулись вены, и он заорал, как резаный, и его крик был похож на мой...
Я чувствовал в тот момент такое зверское счастье, такое удивительное дикое упоение собственной властью, что крик Хейли до сих пор музыкой звенел у меня в ушах, пока я шел по широкой аллее от ворот Малфой Мэнора к дверям дома, и мне не хотелось оставлять это воспоминание ни на секунду. Думаю, Драко бы чувствовал то же самое, доведись ему добраться до Поттера. Впрочем, почем знать - может быть, я и предоставлю ему такую удачную возможность, если он будет себя хорошо вести?

Подойдя дубовым дверям со знакомым орнаментом, я взялся за дверной молоток и три раза со всей силы постучал. Было бы неплохо, если бы мне сразу открыл сын: тогда можно было бы, пропустив все прелюдии и церемонии, сразу перейти к сути вопроса, который я собирался с ним обсудить. Вернее, обсуждать я с ним ничего не собирался: я собирался сделать ему предложение, и единственным возможным ответом на него было, в конечном итоге, согласие Драко. Все это вызывало у меня, конечно, некоторое чувство дежа-вю; однако ситуация была все-таки немного другой, и только в общих чертах походила на тот унизительный диалог с юным Драко, не желающим жениться вопреки всякому здравому смыслу. Сейчас я не был беден, как церковная мышь; власть была в моих руках; к тому же, мое предложение было куда менее неприятным по сравнению с женитьбой на почти незнакомой девушке и открывало перед Драко гораздо больше возможностей, чем ограничений.
Мне нужна была правая рука: послушный компаньон в суде, выполняющий мою волю и достаточно искусно играющий свою роль, чтобы создавать иллюзию правосудия при его видимом отсутствии. Иными словами, я хотел предложить сыну пост прокурора Визенгамота, который, надо думать, был и приятнее, и статуснее жалкой должности зельевара, на которой он по-прежнему находился. При всем желании я не видел причин, по которым он мог бы отказаться; однако в диалоге с сыном я никогда не мог быть уверен, не выкинет ли он очередное коленце беспочвенного неповиновения в самый неподходящий момент.

Так как мне долго не открывали, от нетерпения я снова взялся за молоток и громогласно шарахнул по двери. Если я теперь не хозяин этого поместья, это не значит, что меня можно заставлять стоять при входе и ждать, как какого-то чужого и незваного гостя.