flashback, 08.02.2024

В судебной практике магомира существует один занятный институт - так называемое "поручительство". Действие его очень простое и заключается в следующем: судьбу обвиняемого на процессе может решить в лучшую сторону порука человека, общественно абсолютно безупречного - и особенно в тех грехах, в которых обвинен подсудимый. В зависимости от финального решения судьи эта порука может либо смягчить приговор, либо вообще освободить подсудимого от наказания. Так, например, был спасен от дальнейшего заключения в 2002 году Люциус Малфой - благодаря ходатайству  Избранного-Поттера. Я тоже надеялась на поруку - Джека Сандерса, единственного человека, которому моя судьба сейчас была хоть сколько-то небезразлична.
Мда, надеялась - до тех пор, пока мой "чудесный" адвокат, мистер Себастьян гребаный Стирлинг, за два часа до начала судебного процесса не сообщил мне о том, что для роли моего защитника Джек, сам недавно отсидевший в тюрьме, да еще и безработный, совершенно не подходит.
Сказать, что я была фигурально убита этим известием, значит не сказать ничего. Если говорить начистоту, я была попросту готова в буквальном смысле наложить на себя руки. Никогда раньше не имевшую дело с судом в роли обвиняемой, только присутствовавшую в качестве наблюдателя на чужих процессах, меня дрожь брала, едва я представляла себя на том большом неуютном троне в центре круглой арены посреди зала, похожего на Колизей, а вокруг себя - сотню незнакомых равнодушных людей: в их числе - жутких Йоргенсенов, жаждущих моего унижения больше, чем возвращения денег, тупого Стирлинга, который не будет меня защищать, и двух Малфоев, которые все равно не примут во внимание мои хвалебные статьи текущему строю, если моя вина будет (а она будет) доказана. И ладно пережить этот кошмар - но мне ведь грозило до трех лет лишения свободы. Трех лет - безвозвратно выпадающих из моей жизни в самом соку моей молодости и успешности - и все это просто за то, что один раз я оступилась, сделала глупость и потом, сдуру, поздно спохватилась! И ведь я знала наверняка, что для меня это заключение не пройдет бесследно. Джек что, ему эти его полгода в Азкабане были как с гуся вода, он сидел и играл в домино с тюремщиками; но я никогда не была такой беззаботной и спокойной, как он, никогда не могла позволить себе быть такой, рожденная не в достатке. Тюрьма бы сломала, раздавила меня. Я уже могла в самых ярких и жутких красках представить себе, как три года спустя снова выхожу на свет божий - превратившись в затравленную или, того хуже, озлобленную криминальную психопатку - и не могу больше нигде найти себе пристанища. Пошла бы тогда по стопам матушки, наверное, - стала бы работать на улице красных фонарей, там заработала СПИД и сдохла, никому не нужная; а то и как папочка - это уже литры самопальной выпивки, падение с балкона и похороны в закрытом гробу. Абсолютное отчаяние, которое вроде бы отхлынуло за последние несколько недель, превратившись в тупое ожидание очевидного будущего, сейчас, когда оно подошло невыносимо близко и стало почти реальностью, заново накатило, накрыло с головой, а бороться с ним стало невозможно; оставалось только разве что молиться.
И вот я молюсь, что вы хотите. О боже, Господи, Иисусе Христе, эй, Аллах, Мерлин, Будда, Один, Зевс, кто там еще есть из вашей братии на небе, да сделайте же вы что-нибудь, в конце-то концов, неужели вам жалко? Земную жизнь даже толком не пройдя до половины, я очутилась в сумрачном лесу, утратив что-то там во тьме долины, и если я раньше думала, что пронесет, рассосется как-то само собой, то теперь-то надежда только на провидение. Стоя возле зеркала в большом и роскошном туалете Визенгамота, я накладываю слои тональной штукатурки на свою порядочно распухшую от рыданий рожу, чтобы хоть как-то замаскировать свой позор. Потом, кое-как приведя себя в порядок, на автопилоте переползаю из Министерства в Косой переулок. Постоянно гляжу на часы, слежу за временем, боюсь опоздать; но в то же время так же жадно кручу головой по сторонам - впитывая последние минутки этого свободного, беспечного шума и гама вокруг себя. А искать кого-то, кто бы всё-таки пришел на помощь и защитил, кажется уже нелепым и наивным. Это только в книжках так бывает - что в последний момент ко всем кто-то приходит; а с какой стати кто-то должен появиться здесь сейчас, чтобы подать мне знак, что небом я еще не вполне забыта?
Но вот я снова поднимаю взгляд от циферблата - и кого же я вижу прямо перед собой в толпе?

Мужчина прихрамывал, но шел очень быстро, подняв воротник пальто и не оглядываясь; еще одна секунда - и Паркер бы вообще его не заметила. Но тут уж ей просто повезло. К счастью (для Митчелла, наверное), на этот раз она не была пьяна и не закричала его имя на весь переулок. Остолбенев всего на мгновение от шокирующего явления, но не успев даже подумать о том, что все это ей просто мерещится, она, стиснув зубы, рванулась вперед и начала проталкиваться через ряды снующих туда-сюда прохожих, чтобы догнать свою единственную надежду. Едва не споткнувшись в последний момент на своих неудобных, сбитых каблуках, Эшли, тем не менее, наконец, подскочила к Митчу сзади и исступленно схватила его за плечо.
Мужчина, ахнув, подпрыгнул так, как будто Паркер по меньшей мере всадила ему в лопатку топор, и обернувшись, воззрился на нее совершенно безумными глазами, почему-то поверх очков, соскользнувших на кончик носа.
- Э-эшли? - как-то испуганно промямлил он, встряхнув кудрявой головой.
- Мне... нужна... твоя помощь, - с места в карьер выпалила Эшли, пытаясь отдышаться. - Пожалуйста. Суд через полтора часа. Меня посадят на три года, если никто не поручится. Я бы не обращалась к тебе, но... - она запнулась, - но того, кто изначально должен был это сделать, только что забраковали. Прошу тебя, ты моя последняя надежда.
- Э-э-э... я... - издал явно ошарашенный этим потоком сознания Митчелл, зачем-то оглядываясь по сторонам, будто в поисках чьей-то поддержки.
- Пожалуйста, - повторила Эшли, умоляюще заглядывая ему в глаза. Кажется, если бы он не согласился, она бы готова была растянуться перед ним на коленях прямо здесь, у всех на виду. - Пожалуйста, Митч.
Митч сглотнул.
- Так, давай это... в сторонку, - нахмурившись, коряво произнес он. Легонько подтолкнув Эшли в спину, он отошел с середины переулка к стене какого-то кафе, увешанной объявлениями "Разыскивается", и, бросив какой-то полу-боязливый взгляд на одно из лиц, злобно зыркающих оттуда, снова повернулся к ней. - Так... Что... Что я должен сделать?
Сердце Эшли затрепетало, как у восемнадцатилетней девчонки, которой сделали предложение.
- Нужно будет явиться в суд, - безуспешно стараясь скрыть свои восторг и умиление, начала объяснять она, - и выступить на стороне защиты. Сказать, кто ты такой, доказать, что ты морально состоятельный член магического сообщества, а потом поручиться за меня: сказать, что проконтролируешь, что я отныне не буду нарушать закон. Мое общественное поведение будет с этого момента на твоей совести: то есть, ты будешь также нести ответственность за мои преступления... Которых не будет! - Вдруг испуганно выпалила Паркер, боясь поймать во взгляде Митчелла хотя бы каплю сомнения. - Митч, я обещаю, я клянусь, что не подведу тебя! Я знаю, я вела себя как распоследняя дрянь всегда, но сейчас, пожалуйста, помоги мне, только помоги!
Она в отчаянии схватила его за руку, но Шторм осторожно отдернул ее. Снова растерянно оглянувшись, мужчина подпер щеку языком, как будто собираясь с мыслями.
- Черт возьми... - вырвалось у него.
При ней Митч, помнится, никогда еще не ругался. Он сильно закусил губу и поморщился, отведя взгляд. В оцепенении Эшли неотрывно наблюдала за этой непривычно богатой мимикой, свидетельствующей о страшных внутренних сомнениях, мысленно скрестив пальцы на всех конечностях.
- Ладно, хорошо, - наконец пробормотал Шторм. - Я согласен, я это сделаю. Куда надо идти?
С сердца Паркер будто камень свалился; женщина просияла. Она бы даже, наверное, тут же рывком поцеловала своего спасителя в губы, да только вовремя опомнилась - и, потупившись, покраснела.

*  *  *

Со дня того памятного процесса прошло всего-то дня четыре, а за это время уже успела произойти целая череда безумств и ужасов, которые мне, вновь восстановленной в правах старшей журналистке "Пророка", приходилось наблюдать вживую. Времени не было ни на что, даже кофе попить толком: каждый день - какие-то интервью, ночные статьи, вызовы, письма, инструкции. От избежания угрозы заключения, если честно, легче не стало; напротив, теперь я была зависима от таких людей, которым отдала бы что угодно, лишь бы не иметь к ним никакого отношения - да и долг никуда не делся. Ну и, помимо всего прочего, покоя не давало чувство вины и щемящей благодарности, висящее на душе, как какие-то вериги.
Тогда Митч четко и доказательно выразил свою позицию на суде (никогда раньше не видела его таким разговорчивым и убедительным; если он был таким учителем, я завидовала его студентам), а потом, в своем репертуаре, ушел раньше, чем я успела догнать его и выразить свою бесконечную признательность. Это бесило и расстраивало меня. Таким образом он в очередной раз дал мне понять, что не хочет иметь со мною дела; снова напомнил мне о том, как много для меня сделал и какая я неблагодарная тварь. Я не хотела, чтобы мы расставались так. Если честно, я вообще не хотела, чтобы мы расставались. Снова встретившись с Джеком, я все равно не чувствовала себя полноценной; оказывается, все это время мне не хватало не лучшего друга, - мне не хватало именно Шторма. Его саркастических высказываний, его поучений, его лаконичных и интересных рассказов, его улыбки, так редко, но метко освещавшей вечно сосредоточенно-угрюмое лицо, его поцелуев и ласк. Теперь я хотела найти его во что бы то ни стало; даже если сейчас, после его увольнения из Хогвартса, это становилось очень сложным, почти невозможным, даже если он сам не хотел меня видеть и прогнал бы, я должна была посмотреть ему в глаза и хотя бы сказать "спасибо".
Очень удачно у меня в телефоне сохранился адрес его дедушки - в Годриковой впадине - который, к моему удивлению, меня помнил и встретил поразительно любезно, а после недолгого разговора без лишних вопросов сообщил, где теперь обретается его внук.
Эдинбург, Лейт - более неожиданного адреса я себе, если честно, и представить не могла. Когда Шторм работал аврором, мы жили вместе с ним на арендованной ММ жилплощади на одной из магических окраин Лондона; какого черта его сейчас занесло в Шотландию, я вообще ума не могла приложить. Ехидный разум услужливо подсказывал самый простой ответ: возможно, там жила его новая девушка, маггла или магглорожденная, и он временно кантовался у нее? Впрочем, сомнения - ехать или не ехать - обуревали меня недолго; если бы оказалось, что Митчелл не одинок, я бы просто поблагодарила его и ушла; расстроилась бы, конечно, но хоть считала бы свою миссию выполненной. Тем более, я должна была проверить, я не могла сдаться просто так.
Но вот я стою на Лейт Уолк, между домами 22 и 26 - и вижу перед собой высокий забор, огораживающий место, где должен стоять тот дом, на который мне указал мистер Шторм-старший. Объявление, неаккуратно приклеенное к металлической панели, гласит, что здесь временно ведутся строительные работы, сносится старое здание. Тобиас нарочно соврал? Вот уж не думаю; этот человек, как бы мало я его ни знала, кажется, вообще не способен к убедительной лжи. Незаметно достав палочку (как хорошо, что место не людное), я произношу заклинание, которому сам Митч меня и научил: контр-защитное, светлое, доступное только аврорам и их союзникам.
Вуаля - я была права. Защитная иллюзия исчезает, и на месте строительной площадки появляется настоящее здание: маленький белый дом с облезлой облицовкой и покосившимися перилами крыльца. Поднимаюсь по ступенькам и нажимаю на кнопку звонка; из-за двери отзывается странный сигнал - какая-то птичья трель, потом шаги, секунд пять тишины и скрежет ключей в замке.
- Я просто пришла поблагодарить тебя, - выпаливаю я, едва дверь открывается и на пороге появляется Шторм - с совершенно ошалевшим при виде меня лицом. - Я уйду, если хочешь, но мне просто показалось неправильным, что ты вот так ушел, а я... а мы даже... - Вся речь, которую я приготовила, совершенно забылась. - И ты так много сделал для меня, ты спас больше, чем просто мою свободу, ты спас меня от позора, ты... ты...
- Дэйв! - вдруг раздался чей-то смутно знакомый голос из-за спину Шторма. - Митч, это Дэйв? Он верну...
На этом моменте неизвестный, появившийся из комнаты напротив двери вдруг чем-то подавился и страшно закашлялся. Через секунду я встретилась с ним взглядом - и узнала в нем своего бывшего старшего товарища по школе, Как-Его-Там-Дурацкое-Имя Смита, который вот только недавно засветился в нашей газете в колонке объявлений о пропавших без вести и погибших.
- Я сейчас... - хрипел Смит, захлебываясь кашлем, харизматично размахивая рукой с каким-то сэндвичем. - Я сейчас... все... объясню...
Мы с Митчем смотрели на него во все глаза.
Воцарилась немая сцена.

Нельзя, нельзя было выбегать встречать гостя с полным ртом. Хотя в последнее время я редко мог отказать себе в чревоугодии, ибо почти шестидневная голодовка произвела на меня неизгладимое впечатление, надо было все-таки десять раз подумать о том, к каким последствиям эта неумеренность могла привести. Но я, как можно догадаться, не подумал (это было мое нормальное состояние); и теперь, стоя в дверях гостиной, в агонии размахивая проклятым сэндвичем из TESCO, давился кашлем, как последний туберкулезник, просто потому, что даже мой пищевод воспротивился тому зрелищу, которое явилось мне в коридоре.
Эшли! Чертова Эшли, как ты вообще умудрилась найти мое - то есть, наше - убежище? Я же так старался, наложил качественные защитные чары, а не не пойми что, они все это время честно действовали, и ты не должна была даже увидеть мой дом, не то что суметь пройти к его порогу! Какого же черта ты здесь делаешь, а?! Лучше бы уж это был Дейв; даже несмотря на то, что мы с ним разругались в пух и прах, увидеть его на пороге я был бы рад больше. Тем более, сегодня у друга был день рождения, и я правда - очень наивно - надеялся, что он может по такому случаю и забыть об обидах. Ситуация становилась еще более неловкой и нелепой оттого, что я ни слова не успел сообщить Митчеллу о том, что натворил, пока выползал под его личиной из дома (хотя кого я обманываю - я и не собирался посвящать его в тайны своих похождений), а теперь предчувствовал, что мой поступок, о котором явно придется рассказать, будет в контексте этого визита похож скорее на глупое мелкое пакостничество, чем на милосердный жест, которым он изначально должен был являться. И вправду: мне ведь все было прекрасно известно об их с Эшли отношениях (часть я вытянул - именно вытянул - из несчастного друга, а об остальном уже догадался сам), и уж меньше всего им сейчас стоило находиться в обществе друг друга. Не знаю, как там многострадальная Эшли, а уж Митч от этого явно не получал никакого удовольствия.
Но, как говорится, накосячил - убирай. Или убегай. Но второй вариант, к сожалению, сейчас не сработает, ибо отступать некуда.

Ах, черт, было бы, наверное, неплохо, если бы кто-то из этой сладкой парочки подошел ко мне и постучал по спине; но, кажется, они оба были слишком заняты своим немым шоком и друг другом.

- Так, я все... я... в порядке... - все еще хрипя, на автомате выдавил я, - как будто кого-то тут вообще волновало мое состояние. Нет уж, скорее даже наоборот. Митч смотрел на меня так красноречиво, как будто ему было просто жалко бить мне морду, а то бы он с удовольствием повторил опыт Дейва и пробил моей хилой спиной какой-нибудь шкаф; Эшли же по-прежнему таращилась на меня, как будто увидела по меньшей мере живого мертвеца.
Ах да, ну конечно, что это я вообще.
Хорошо еще, что наша журналистка не завизжала "Призрак!" и не убежала вдоль по Лейту, размахивая руками. Впрочем, нет, от рациональной и все-таки не тупой Эшли было бы странно такого ожидать.
Я распрямился и, как, черт возьми, хозяин дома, распорядился, продолжая помахивать бутербродом в подтверждение своих слов:
- Эшли, закрой дверь поскорее, иначе защитные чары ослабнут. И проходи, раздевайся, раз уж пришла, - горе же ты луковое, и какие только лешие тебя принесли на мою голову.

Сегодня мне предстояло, по всей видимости, познать все безграничное разнообразие того безмолвного красноречия Шторма, которое было обычно написано у него в глазах и меньше всего нуждалось в словесной формулировке. Мучительно краснея (аж до ушей) под этим прицельным взглядом и параллельно борясь с желанием куда-нибудь всё-таки по-быстрому сбежать, я одними губами (пока Эшли наклонилась, чтобы снять сапоги), активно жестикулируя, проговорил ему отчаянно-истерическое: "Ну а что я еще могу сделать? Не выгонять же ее", а потом бросился помогать невысокой девушке вешать пальто на крючок.
- Блин, Смит, ты такой тощий, - повернувшись ко мне, вдруг выпалила журналистка, очевидно, наболевшее. - А еще я не могу вспомнить, как тебя зовут. По-дурацки как-то. Теодор, что ли, или Теренс - на "Т" ведь, да?
Я бросил скорбный взгляд на Митча. Да уж, Эшли, такта тебе, как обычно, не занимать.
- Пейтон, - мрачно прокомментировал я эту похвальную проницательность. - На "П". План диеты советовать не буду, ты не оценишь. Пойдемте на кухню, что ли...
Еле сдерживаясь, чтобы не дать нежеланной гостье легкого пинка и тем самым поторопить ее, заставив отвлечься от пристального рассматривания моей захламленной хибары, я отправился на кухню первым. От страшной неловкости я суетился, периодически нервно улыбался (правда, вид Митча заставлял меня тут же убрать с лица эту неуместную улыбочку), несколько раз передвинул стулья, не понимая, как Эшли и Митчу будет лучше сесть, - и в итоге со словами "Садитесь вот так, ребята, и э-э-э, Эшли, чувствуй себя, э-э-э, как дома" посадил их за стол напротив друг друга, а сам продолжил истерически перебегать от холодильника к буфету, издавая малоосмысленные предложения чаю или кофе. Наверное, я бы еще долго так психовал, пытаясь показаться гостеприимным хозяином, а на самом деле просто оттягивая момент разрушения эфемерных надежд Эшли и своего заслуженного порицания, если бы, наконец, мои друзья не взяли инициативу в свои руки.
- Смит, Пейтон, черт тебя возьми, прекрати мельтешить и объясни, наконец, в чем дело! - вдруг рявкнула Эшли.
Испуганно улыбаясь (это едва ли можно было назвать улыбкой - так, уголок рта криво дергался; да и лицо у меня было достойно, наверное, собаки, которую сейчас будут бить и, возможно, даже ногами), я застыл посреди кухни, прижав к груди  электрический чайник, как щит.

Можно я брошу его в них? Это будет отвлекающий маневр, и в этот момент я убегу. В окно. Без тапочек. По талому снегу.

Вздохнув (и таким образом собравшись с духом), я выдавил:
- Ну короче... Эшли, тогда, неделю назад... это... короче, тот человек, который поручился за тебя, значит... это был, в общем, не Митчелл, как ты подумала... а я. - Я помолчал, полагая, что эту информацию даме нужно будет как-то переварить. Потом я понял, что фраза требует дальнейших пояснений. - Под оборотным зельем. Ты же видела ту заметку в газете, про меня? Конечно, видела, - сам ответил я на свой риторический вопрос, когда Эшли едва кивнула. - Так вот, понимаешь, я, слава Мерлину, совсем даже не мертв... - Тут я вдруг спохватился и испуганно выпалил: - Но если ты решишь по этому поводу выпустить какую-нибудь свою дурацкую сенсационную статью, то вполне могу и стать мертвым, знаешь! Я прячусь от них, и мне важно, чтобы они не узнали, что меня еще надо... добить. Так что ты держи рот на замке... пожалуйста, прошу тебя, - решил я добавить, когда понял, что Эшли, хоть и не отвечает, но приняла информацию к сведению. - В общем, поэтому я был тогда в переулке не под своей внешностью. А ты меня приперла к стенке и... Ребята, серьезно, мне очень стыдно, что я вас обоих так подвел, но Митч, я же не мог бросить ее, ей грозило три года тюрьмы, что еще мне оставалось делать? Простите меня, пожалуйста, я же хотел как лучше.
Ага, а получилось как всегда.
Эшли сидела с каким-то тупым и растерянным выражением лица, уставившись в пол, и ничего не говорила. Да уж, не очень-то приятный этот момент - когда ты планируешь бурное и эмоциональное примирение с бывшей (бывшей ли?) любовью, а получаешь шиш в виде его друга-идиота. Это как во время сеанса невероятной уличной магии понять вдруг, в какой из потайных карманов фокусник засунул свои разноцветные платки. Наблюдать это разочарование, которое она даже не пыталась скрыть, было невыносимо - особенно потому, что это именно я, и никто другой, явился его причиной.
С невыразимо жалким выражением лица я, наконец, поставил дурацкий чайник на кухонную стойку и сутуло опустился на табурет, переводя взгляд то на Эшли, то на Митча.
Может быть, кто-нибудь из вас все-таки даст мне по роже? Ей-богу, так будет всем проще, и мне в том числе.

- Нет, конечно, ты не будешь расплачиваться своей свободой! Это мой косяк, Митч, мои и шишки, если что. Я уже продумал все, не переживай: если что-то произойдет, и из-за моей поруки твоя безопасность будет под угрозой, это я, конечно же, сам пойду в суд опять под оборотным зельем и приму на себя...
- Да куда ты пойдешь, если ты в бегах, а? - резковато перебила болтовню Смита я, впервые после сбивчивого рассказа о произошедшем оторвав глаза от пола и подав голос. - Продумал он. Если что, действия зелья до тюрьмы хватит, а там тебя грохнут, умник.
Воодушевленный своей тирадой, вскочивший было на ноги, теперь умник снова скис, поник головой и сел обратно на табуретку, ссутулившись, сложив аж дрожащие руки в замок на коленях и только что не поскуливая от стыда.

Я понимала, что сейчас, возможно, и впрямь была слишком резка со Смитом: в конце концов, парень мне действительно помог, и винить его за то же, за что только что собиралась рассыпаться перед Штормом в благодарностях, было не дело. Но черт - это чувство, что самые наивные мои надежды были так банально и тупо обмануты... я, конечно, рассчитывала, что эта наша встреча с Митчем может стать последней; но я даже поверить не могла, что и та-то его помощь была не более чем фикцией.
- Но я всё равно не очень понимаю... - окончательно упавшим голосом протянула я. - Как я могла... - обознаться? Ведь спутать Смита с Митчем, даже когда у них одинаковая внешность, - это, простите, надо очень постараться; с болезненной-то доброжелательностью одного и язвительной сухостью другого... Черт,  можно ли это как-то списать на состояние аффекта? Или же я просто еще хорошо помню Митча таким, каким он становился только со мной - мягким, почти наивным, почти беспечным - и забыла то, как он холоден был со мной в последнее время, понадеялась на перемену? - Я ведь думала... - что между нами - да-да - снова промелькнула какая-то искра, что для нашей давней страсти вновь появилась какая-то надежда на истинно фениксовое возрождение из пепла - после того, как мы встретились, после того, как ты помог мне, несмотря на мои прошлые ошибки. - Мне казалось... - что я сейчас приду к тебе домой, и ты окажешься один, и станет понятно, что ты только из гордости своей пресловутой тогда ушел, а все это время меня ждал, и я упаду к тебе в объятия, и мы, как это водится, сольемся в экстазе, и будем вместе, и никогда больше не расстанемся. - А получается... - что все это я сама себе придумала - в качестве сладкой сказочки на ночь, чтобы не было так уныло жить и одиноко засыпать; чтобы не было так странно отказывать в ласках Джеку, который, как выяснилось, просто мне не был нужен как мужчина, в отличие от тебя. - Я же... Ты же...
Сидеть напротив Шторма, как бы невзначай отворачиваясь так, чтобы не заметить в его взгляде - не дай бог - злорадства по поводу моей ошибки, стало просто отвратительно. В глотке - после всех этих невысказанных истин - встал ком, который я теперь усиленно сглатывала; в глазах щипало. Хорошо еще, что моя тушь была водостойкая.
Был ли мне сейчас смысл вообще здесь сидеть после всех этих откровений? Меня никто прочь не гнал, естественно: ведь хозяином этой странноприимной халабуды был всепрощающий дурачок-святоша Смит; но на лице у Митча, который у него, видимо, кантовался, было слишком уж ясно написано то, насколько сильно он желал бы оставаться здесь единственным гостем. Все было сказано, объяснено, разжевано - доходчиво и ясно. Куда мне еще?

Я резко поднялась со стула. Вслед за мной тут же вскочил джентльмен-Смит (то ли по этикету, то ли с психоза); Митч же остался сидеть, продолжая наблюдать за мной исподлобья.
- Что ж... я, наверное, пойду, - побледнев, выдавила я. - Митчелл... обещаю, я сделаю все возможное, чтобы мы больше не встретились... в суде. Тем более, знаешь... в моем случае до суда, скорее всего, не дойдет теперь; если что, они меня просто... как Смита... - я запнулась, но потом снова встряхнула челкой, как будто отбрасывая дурацкие домыслы. - Да, Смит... спасибо, конечно, но... - вместо адекватного завершения фразы я сумела только покачать головой.
Я развернулась на каблуках и, судорожно прижав к боку сумку-клатч, с которой так и не рассталась почему-то, сделала попытку уйти с кухни - и из жизни своего бывшего.
Впрочем, это мне не так чтобы удалось.

- Эшли, подожди! - воскликнул бедняга Смит; и вот он уже бросился вслед за мной, чуть не свалив по пути стул, и так неожиданно схватил меня за руку, что клатч оказался на полу. В следующую же секунду молодой человеку уже кинулся его подбирать и, еще сидя на корточках, просительно произнес: - Останься сейчас, хотя бы ненадолго. Я давно тебя не видел, а ты меня и подавно. А то, что тебя тогда выручил не Митч, а я, вовсе не значит, что он не хочет с тобой общаться. Он бы поступил точно так же, будь он правда на моем месте. А сейчас он просто немного раздражен оттого, что не был в курсе. Правда же, Митч?
Наверное, многозначительнее взгляда, чем тот, который после этого Пейтон бросил на Шторма, я еще не имела счастья наблюдать в своей жизни. В нем все прямо кричало фразой типа "Черт, Шторм, не будь бессердечным козлом, девушка так убивается, подыграй мне немного, ну что тебе стоит-то - всего на пару часов?".
Да уж, Смит, как в детстве не умел скрывать свои эмоции, так к своим - на сколько там ты меня старше? - двадцати семи с хвостиком и не научился. Да и к пятидесяти-то, если такими темпами доживешь, уже вряд ли научишься, о чем я вообще говорю.
- Я все-таки налью вам чаю, - бодро заявил Смит, явно обрадовавшись тому, что я не выказываю признаков активного сопротивления. И вот, вручив мне клатч, он уже унесся опять греметь посудой по кухне, создавая иллюзию активной занятости: все, лишь бы не вспоминать о недавнем своем конфузе.

Я снова приземлилась за стол напротив Митчелла и в каком-то полусне втянула носом тот опьяняющий сигаретный дым, который он только что выдохнул изо рта. Да уж, и вкус, и запах сигарет был мне знаком, как никогда - как-никак, на протяжении двух лет именно этот дым клубился по всей нашей квартире.

Конечно же, мне стоило бы проявить твердость и отказаться. Но делать этого мне совершенно не хотелось. Хотелось остаться и говорить, говорить, говорить...

Судя по количеству пустых пачек быстрорастворимой лапши и баночек из-под детского питания, раскиданных по всей кухне начиная от мусорного ведра и заканчивая раковиной, единственным, что Смит (и вообще, оба этих горе-кулинара) вообще умел собственноручно готовить на кухне без опасности для жизни, был пакетированный чай. Готовый треугольный сэндвич, должно быть, в этом доме был вообще деликатесом. Краем уха слушая ироничный вопрос Митчелла, я рассеянно наблюдала за тем, как виновник торжества, с привычной суетливостью неудобства, заливает кипятком маленький заварочный чайник, из которого торчали около пяти пакетиков неведомой марки. Потом он поставил на стол какие-то древние сухари, полупустую вазочку с леденцами и - внезапно - треугольничками плавленого сыра, а также початую пачку "Берти Боттс" (я была уверена, что взрослые люди, выпустившиеся из школы, перестают покупать эту ерунду - о, как я ошибалась).
- Да, мистер Тобиас, - ответила я, при воспоминании о добродушном старичке (во что-то такое в старости мог бы превратиться Пейтон) впервые за вечер улыбнувшись; правда, улыбка тотчас поплыла, долго не продержавшись. - Он был очень приветлив; сказал мне, чтоб я искала тебя здесь. По правде сказать, я ума не могла приложить, что такого ты забыл в Эдинбурге... - опустим мои предположения относительно твоей шотландской пассии, тебе ни к чему знать, что я ревновала. - Спасибо, Пе... Пейтон? - вопросительно уточнила я имя, когда передо мной поставили кружку с чаем.
Смит, уже вовсю хлюпающий из своей гигантской кружки с надписью "Live long and prosper" и жестом Спока, живо закивал.
По правде сказать, непонятно, что это хозяин дома с таким удовольствием погрузился в свой напиток: ибо чаёк был вполне себе отвратителен. Сразу было видно, что готовил его не англичанин, а... ладно, не будем столь нетолерантными. И все же: какой-то кисловатый, непонятный и светлый, он напоминал по вкусу смесь настоя от кашля и костероста, и его совершенно не хотелось хвалить, но, кажется, стоило, потому что бедняга шотландец дико старался.
- Какой интересный чай, - корректно выдавила я, пригубив из своей бадейки (я разглядела на ней детскую фотографию какой-то рыжеволосой девочки и полустертые слова "the best sister") и навсегда поставив ее на стол. Надо же было как-то поддерживать светскую беседу, а о чем еще можно поговорить? Не о погоде же? - Никогда еще такой не пила. Это какой-то сорт белого или зеленого?
Смит как-то особенно жалобно зыркнул в сторону Митча. Тот, как я заметила, к свой кружке и не притронулся; на лице у него блуждало застывшее выражение напряжения мышц, как будто он изо всех сил старается не заржать.
- Если честно... - промямлил Пейтон, глядя на меня с высоты своего роста так затравленно, будто я, как строгая мать, спрашивала у него, кто разрисовал обои в детской. - Если честно, это черный чай, Эшли. Просто... эээ... мы давно не ходили в магазин, и эти пакетики - все, что осталось, и я их типа уже пятый или шестой раз завариваю... Если тебе совсем не нравится, я могу... эээ... сварить для тебя кофе, но он...
- Нет-нет, спасибо, - слишком быстро, чтобы это было засчитано за идеально вежливый ответ, отказалась я. - Чем вы тут вообще занимаетесь? - если в магазин даже ходить не успеваете? Так я поскорее перевела тему с неловкой на более нейтральную; но, кажется, опять не угадала.
- Я... эээ... занимаюсь с Митчем боевой магией, - потупился Смит, почему-то густо покраснев. - Но пока у меня...

- Что ты имела в виду, когда говорила, что тебя скорее убьют, чем ты попадешь в тюрьму? - неожиданно перебил нашу псевдо-непринужденную беседу вопрос Митчелла.
Мы оба резко повернулись к нему: Смит - кажется, с благодарностью за то, что Митч избавил его от необходимости продолжать очередную неуютную тему, а я - с каким-то испугом, как будто он произнес слово-табу.

Не то чтобы я была испугана вниманием Митча к моей вскользь сделанной оговорке. Испуг мой был, наверное, совершенно беспочвенным, - но основывался на примитивном, оруэлловском страхе быть тут же услышанной теми, кому не следует даже знать о том, что я здесь. Но могла ли я довериться этим людям? Мне очень хотелось бы надеяться, что да; что помимо вечного Джека в этом мире существовали хотя бы еще эти двое человек, которые могли выслушать меня, понять и, если не помочь, сохранить в тайне мое положение. А кто еще, если не Митчелл и не его наивный, но добросердечный друг? Они ведь стопроцентно были в Ордене, раз скрывались оба; и, может быть, их участие однажды спасло бы мне больше, чем просто свободу...
- Вы же умеете держать язык за зубами, да? - медленно и осторожно ответила я вопросом на вопрос. - Я обещаю хранить секрет по поводу Смита; а вы никому не расскажете то, что я скажу сейчас? Я... вляпалась в очень большое дерьмо, и то, что я до сих пор должна Йоргенсенам 500 галлеонов, не имеет к этому никакого отношения. Вы же читали мою статью, про позавчерашний теракт... помните, я обвинила в этом событии Радикалов? Так вот... лично я очень сомневаюсь, что за всем этим на самом деле стоят Радикалы, потому что не вижу никакой реальной мотивации, которая могла бы сподвигнуть этих людей, которые сами не от хорошей жизни организовали движение оппозиции, бороться с властью такими бессмысленно-жестокими методами устрашения. И я бы никогда не написала такую статью... если бы в тот же день не получила вот это.
Запустив руку в клатч, я вытащила из небольшого бокового кармашка крошечную карточку и бросила ее на стол, чтобы позволить друзьям изучить ее повнимательнее. Сама я уже знала каждый ее миллиметр; могла бы, наверное, по памяти зарисовать и карточку, и слова, написанные на ней - красными чернилами и невозможно красивым каллиграфическим почерком.
- "Это сделали Радикалы, не так ли?" - прошелестела я себе под нос неясно зачем, как будто Митч и Пейтон не умели читать. - Почерк - Люциуса Малфоя.  Эта записка - далеко не все. Когда Митч... то есть, ты, Пейтон - ушел, сразу же после оглашения приговора, - я еще ненадолго осталась в Визенгамоте. Тогда-то, после суда, он и подошел ко мне... безупречно одетый, безупречно вежливый, в принципе безупречный... Он подошел сзади, положил руку мне на плечо, улыбнулся, как будто мы с ним лучшие друзья, и, наклонившись к моему уху, продолжая ласково улыбаться, сказал - этим своим низким, вкрадчивым голосом, от которого кровь стынет в жилах, который похож на нож, приставленный к горлу... - сказал, что с такой же легкостью, с которой дал мне сейчас жизнь и свободу, может и забрать их обратно. "Оставайся хорошей девочкой, как раньше", - сказал он. Потом он с силой сжал мне плечо... и тут же отпустил, и ушел. - Я помолчала: меня аж передернуло от того, что я как будто снова пережила это мгновение беспричинного ужаса и холода. - Я боюсь за свою жизнь. Если раньше я писала свои статьи - о Поттере, о Рейвенвуде, о самом Малфое - просто потому, что верила в их содержание... то теперь я уже не могу отклониться от этой линии, я несвободна, я связана по рукам и ногам. Если я перестану писать то, чего он... они хотят от меня - страшно представить, что они сделают со мной. И тут, мне кажется, уже ничем не поможешь.
Опустив взгляд на разнесчастный "черный" чай, я зачем-то взяла кружку со стола и стала вертеть ее в руках. Кажется, я уже начинала жалеть о том, что перевела тему на эту жалостливо-серьезную, начав ставшее для меня привычным нытье о своей тяжкой судьбе. Лучше бы уж мы обсуждали хреновые успехи Пейтона в боевых заклинаниях.